– Раз ты такой образованный, то не мог не слышать о Яне Хульскере. [47]

Я всего лишь повторил имя, однажды услышанное от Эйко, но он со знающим видом кивнул:

– Исследователь, пронумеровавший все работы Ван Гога. Тем не менее, полнота составленного им каталога вызывает сомнения, в нем есть пропуски. Во всяком случае, ему далеко до каталога Кёхеля [48] с полной нумерацией произведений Моцарта.

Только сейчас я заметил, что все это время он называл его Ван Гогом, а не Гогом. Совсем как Эйко.

– Ты долго изучал Ван Гога?

– В университете я специализировался на истории искусств. Тема дипломной работы была скучной – постимпрессионисты. Вообще-то у меня есть корочки музейного работника. Правда, хвастаться тут особенно нечем – получить их еще проще, чем диплом педагога. Одно время я мечтал работать в музее, но не смог устроиться. Слишком узкий рынок.

– Наслышан, – произнес я.

Несмотря на появление в последние годы множества художественных музеев, в том числе региональных, поговаривали, что пробиться туда можно по-прежнему только через связи в среде политиков или местной администрации. Эйко тоже изрядно помыкалась, прежде чем нашла работу. Помню, какой подавленной она выглядела, но ни в какую не хотела обсуждать эту тему. Такой уж у нее был характер.

– Даже если, – я внимательно наблюдал за выражением его лица, – я подчеркиваю, если восьмые «Подсолнухи» действительно существуют, тебе не приходило в голову, что они могут оказаться подделкой? История знает случай, когда фальшивки, написанные бывшим танцовщиком кабаре, признал подлинными лучший искусствовед того времени. [49]

– Скандал Вакера, – пробормотал он. – Отто Вакер в двадцатые годы действительно подделал более тридцати работ Ван Гога. Несколько крупных деятелей, среди них де ла Фай, [50] разыграли целый фарс то ли с целью сохранить собственный авторитет, то ли вследствие профессиональной несостоятельности. И все же это лишь красочный эпизод, вносящий дополнительный колорит в историю искусств.

– А еще поговаривают, что знаменитая картина в одном французском музее также является подделкой.

– Поговаривают. Я видел ее в Париже, но затрудняюсь сказать что-либо определенное. Тема гения и подделки стара как мир. И все же, господин Акияма, вам наверняка известно, что основная масса подделок Ван Гога приходится на его двухлетний парижский период.

– Да, я слышал нечто подобное. Поскольку в те годы он жил вместе с братом Тео, писем практически не осталось и упоминаний о произведениях крайне мало. Наверное, в этом и кроется основная причина.

Харада кивнул с видом учителя, вызвавшего к доске ученика:

– Вы абсолютно правы. Сам собой напрашивается вывод: неужели кто-то отважится на такой эксцентричный ход – подделать известнейшую серию «Подсолнухов» арльского периода?

– Именно благодаря тесной связи Ван Гога с братом, которому он отправлял почти все свои работы, они не растерялись по миру. И «Подсолнухи» не исключение.

Он снова кивнул:

– Да, произведениям Ван Гога выпала счастливая судьба – куда более счастливая, чем другим гениальным полотнам, – чего не скажешь об их авторе. И все же мы знаем немало примеров, когда он дарил портреты своим моделям.

Я снова почувствовал, как меня начинает душить смех. Да что со мной такое?! Может, всему виной ощущение нереальности, исходящее от Харады? Или меня околдовал призрак «Подсолнухов»?

– Я забыл задать главный вопрос.

– Какой же?

– Сам-то ты видел эти восьмые «Подсолнухи»?

Он медленно покачал головой и внимательно посмотрел на меня:

– Господин Акияма, вам ведь знакомо имя Натали Ришле, вдовы Фредерика Ришле?

– Да, я слышал о ней, – ответил я. – Кажется, ей принадлежит знаменитая коллекция фовистов.

Было и еще кое-что, о чем рассказала мне Эйко осенью восемьдесят восьмого года, за год до смерти.

В тот год их музей готовился к выставке, которая открывалась через два года. Подготовка – выбор центральных произведений, переговоры с музеями и частными коллекционерами об условиях предоставления картин, страховка, схема доставки туда и обратно – как правило, начинается за два-три года и полностью ложится на плечи музейных работников. В октябре, после общения с Ришле по телефону, Эйко отправилась к ней в гости для окончательных переговоров. По возвращении она сообщила, что, хотя Ришле и проживает в Пенсильвании, по происхождению она француженка, что видно уже из ее имени. Да что там может быть видно из ее имени?! Помнится, я ответил, что для меня все иностранные фамилии звучат примерно одинаково – как язык суахили. Я не задавал вопросов, а Эйко лишь загадочно улыбнулась:

– Когда ты будешь посвободнее, я расскажу тебе потрясающую историю. Но это долгий разговор.

Времени для этого разговора в итоге у нас так и не нашлось. Виной тому была не только моя занятость – почти сразу после ее возвращения нам позвонили из полиции и сообщили, что у Хироси, брата Эйко, неприятности.

Харада вопросительно взглянул на меня.

– Так что там с этой Ришле? – опомнился я.

– В конце прошлого года она скончалась в возрасте семидесяти шести лет. Они с Нисиной были ровесниками.