— Тебя?! — Ага, испугался! Успел уже привыкнуть к страшной старухе, что приходит, когда он один, и поет песенки, рассказывает красивые сказки.

— Малыш, я живу только пока ты жив. Не рискуй собой, дитя, не надо.

Не играй с огнем, положи нож…

Не бросай родных, позаботься о близких.

Не докажешь правду клинком.

Не рискуй.

Не играй с Огнем.

Не смотри на мечи…

— Еще малышом напросился помогать деревенскому кузнецу. Тому все равно было, чей мальчишка, лишь бы работал… А сын Берсерка очень старался.

— Завтра тебе исполнится семь лет, дитя. Ты меня больше не увидишь.

— Не увижу? — И слезы. Но уже не плачет, скрывает. Растет ребенок, растет.

— Нет. Но я всегда буду рядом, помни. Всегда с тобой. А если тебе будет грозить опасность — ты услышишь мой крик. И потомкам передай — когда кричит баньши, быть беде.

— Потомкам? — Смущенно, недоверчиво.

— Да. — Твердо. — Помни, малыш, я жива, пока жив твой Род. Обещай мне, поклянись, что будешь жить… хотя бы пока у тебя не подрастут дети. Я кажусь старухой, но, клянусь Хаосом, мне рано еще умирать! Если с тобой стрясется беда… я уйду в Хаос. Пожалей меня ребенок, молю! Я не хочу уходить…

Он не понимает, но клянется.

Клянется продолжить свой Род и мою жизнь.

Я целую его в лоб — он не чувствует.

— Прощай Тиан, сын Берсерка…

— Хороший кузнец из него вырос, умелый. Одна беда — не любил он простых заказов. То есть делал, конечно, и неплохо делал. А все свободные деньги на забавы спускал.

Я покосилась на саблю Берсерка.

— Он мечтал стать воином, но не стал. Не хотел мать одну бросать, да и… а там женился на дочери кузнеца, семью завел. Домом зажил, никто ему уж и не напоминал, что ублюдок. Звали его — Тиан Кузнец. Но все равно не догадывались, чей он сын…

— Он всю жизнь тосковал по этой сабле, хоть и не видел ее никогда, — внезапно признаюсь я. — Ковал клинки — для себя, не для продажи — и смотрел на пламя. Ковал, но не мог погасить, забыть. Хоть и не видел никогда. А однажды в ночь ушел. Взял лучший свой клинок и ушел.

А я в то время пела колыбельные его сыновьям… и не удержала Кузнеца дома…

— Полгода не прошло, как пришла злая весть. Слишком долго он тянул, слишком долго сидел дома. Не вышло из него Воина, сгинул. Скоро сгинул, без славы и чести.

И плакала его жена и рыдали дети и стонала баньши, не удержавшая первого своего человека от гибели…

— А как поплакала, продала все клинки. Хотела в реку выбросить, да отец удержал. Не глупый он человек был, нашел хорошего покупателя. Озолотились все, Тиану Кузнецу равных не было. Слишком сильно он по сабле тосковал, слишком сильно мечтал о битве. Потому и ковал мечи для себя одного, не мог в чужие руки отдать. Озолотились, разбогатели… а от детей Кузнеца Род продолжился…

Тиан молчит, думает. О чем?

— Где они теперь? Что с ними стало дальше?

Я смотрю на своего человека. Долго смотрю, печально. Нет, я не скажу всей правды, не признаюсь. Не надо ему знать, чья кровь течет в его жилах. И так уже хватает и сабли, и выбора… только родовой гордости не хватает.

— Угас Род, — отвечаю я глухо. — Потухло Пламя.

Тиан

Врет. Снова врет.

Род продолжен.

Во мне.

В Тиане Берсерке. Последнем из Рода.

Я не знаю, откуда, но я это знаю.

Но эту ложь я прощу. Она просто не понимает. Менестрелю не понять Воина.

— Спать пойдем? — спрашиваю, глядя на ее усталое, осунувшееся лицо.

— Так рано еще, может госпожа менестрель еще что споет или расскажет? — вмешался прислушивавшийся к нашей беседе хозяин.

Она мотает головой.

— Тяжелый переход был, — извиняюсь вместо нее. — Устала сестра. Мы спать пойдем… Завтра обоз с рассветом отправляется, а мы с ними уходим.