Покончив с ним и благоразумно оставив малину на ужин и даже на завтрак, мы пришли к единодушному мнению, что так вполне можно существовать.

Сытая жизнь всегда губила и губит человека: она его развращает. Вкусив ее, он ни в коем случае не желает от нее отказаться и всякие изменения в худшую сторону воспринимает как катастрофу. Кроме того, обеспечив себе сытую жизнь, человек непременно начинает обзаводиться предметами роскоши. А это означает уже полную деградацию личности. Так случилось и с нами.

Сытно (насколько это было возможно) поев, Коваленко сообщил, что ему надоело есть одной с нами ложкой и он твердо намерен обзавестись собственной. Я сразу подумал, что это начало падения: сначала он сделает ложку, потом соорудит индивидуальный шалаш и обнесет его изгородью, потом посадит личный малинник, потом построит телегу, потом… Дальше все ясно: мы потеряем его как товарища и полноценного члена нашего коллектива.

Все доводы он пропустил мимо ушей, срубил небольшую березу, отделил от нее поленце сантиметров в тридцать длиной. Потом взялся за топор — я сразу подумал, что его работа будет, наверно, топорной, — и, как скульптор, воплощающий замысел, принялся отсекать лишнее Дерево.

Через некоторое время у него в руках оказалось нечто напоминающее внешне гантель. "К чему бы это? — подумал я. — Маловата гантель для него, да и, пожалуй, легка…" Но Толя был так увлечен, что я не осмелился задать впрямую вопрос.

Вооружившись ножом, он перешел к тонкой части работы и к исходу второго часа показал нам изделие: "Вот… Ложко-вилка". И действительно, на одном конце этого уникального и наверняка единственного в мире столового прибора была вилка, а на другом — ложка.

По странному стечению обстоятельств эта часть ложко-вилки и фас и в профиль совершенно потрясающим образом походила на ковш землечерпалки средних размеров. Я только на мгновение представил ее в котелке, как сразу понял: нам с Лешиной ложкой за ним не угнаться. Наверное, поэтому, а также потому, что дурной пример заразителен, я тоже решил сделать ложку.

Неожиданно для себя увлекся и стал с ожесточением резать. Забыл о собственной слабости, и, странное дело, силы неизвестно откуда пришли, наполняя желанием скорее закончить работу и увидеть ее результат.

Ложка получилась очень удобной, даже красивой, по ее бокам — поближе к черенку — я вырезал пару глубоких выступов и назвал их- «ограничителями» — чтобы ложка не проходила в рот далеко. Кажется, Толя позавидовал этому новшеству. Тем более что ложка вопреки намерениям получилась еще и вместительней, чем у него.

А вечером грянул ливень. Мы его ждали, и он не смог застигнуть нас врасплох. Сначала закапал маленький, какой-то безликий дождик, а потом разгулялся, щедро полил. Толину пленку мы туго натянули на четыре кола. По бокам и сзади из свежих ветвей соорудили что-то вроде плетня — так чтобы вода под нас не текла. И, прижавшись друг к другу, смотрели, как ливень хлестал по кронам деревьев, по высокой траве. Вмиг он почернил стволы сосен, покрыл блестящей глазурью березы. И только до нас пока не добрался.

Костер потух под настилом воды, вобрал в себя пламя, и мы с беспокойством подумали, как бы он совсем не угас. В такую погоду новый уже не разжечь…

Тогда мы решили сделать крышу огню, наложив на него побольше коряг. Во-первых, они мокрые и будут долго сушиться, прежде чем загорятся, а во-вторых, защитят костер от дождя.

Так и сделали. Скоро пламя ожило, и никакой ливень ему уже не был страшен.

Дождь нарастал. Я подумал, что, если и завтра он; не утихнет, придется весь день просидеть под укрытием. Бессмысленно вылезать в такую погоду на улицу.

Укладываясь спать под частую трескучую дробь дождя, заглушавшую все остальные лесные звуки, Толя сказал очень вежливо:

— Леша, включи, пожалуйста, свет, а то совсем темно стало.

Алексей молчал, продолжая укладываться. Тогда Коваленко уточнил просьбу:

— Люстру, пожалуйста.

— Да он выключатель найти не может! — ответил я за Лешу.

— Не в этом дело, — печально сказал Алексей, — пробки перегорели.

И пришлось нам ложиться спать в кромешной тьме, изредка нарушаемой слабыми проблесками от огненных языков, лижущих мокрые коряги. Когда-то, очень давно, они были корнями старых деревьев…

Столько животных мы здесь загубили! Собаку, кабана, теленка, барана, кролика, акулу… Так мы назвали живописные коряги, найденные в лесу для костра. Удивительно, до чего они напоминали этих животных. Поистине нет пределов возможностям природы, когда она берется сотворить что-то подобное тому, что в ней обитает. Баран, например, так выразительно жарился, что мне показалось: еще немного, и донесется невыносимо

Притягательный запах шашлыка… Увы…