– Кто по какой-то причине не может идти, тому лучше остаться, - это говорилось уже для всех.
– Никаких упреков не будет. Пойдете в другой раз.

На размышление мне и всем остальным давался час.

– Построиться!

Отказавшихся не было.

Вытягиваемся в цепочку. Впереди Игорь, сзади Эдик и Володя. Знаю всех только по именам. Выходим. Патрон в патроннике, автомат на предохранителе. Уже через километр почувствовал, что оделся слишком тепло. "Тут не угадаешь, - говорили мне ребята.
– Если придется бежать, упреешь. А если лежать в снегу, замерзнешь".

Перед выходом я признался Игорю, что устал. Ноги одеревенели. Клонило в сон.

– Вам можно устать.
– Я в группе был старше всех по возрасту, поэтому молодые ребята обращались ко мне на "вы".
– А мне никак нельзя.

Но я видел, что он тоже не в лучшей форме. День, проведенный на холоде, операция в Беркат-Юрте, гибель Федора - все это не могло не вызвать физической и психологической усталости у людей.

Игорь - командир разведроты, один из тех, кто шел с Михалычем на учебу. Кроме того, ему, как и Эдику и Володе, была поставлена задача "ложиться грудью" за журналиста. "Отвечаете за него головой",-кивнул Михалыч в мою сторону. Игорь был старшим в нашей подгруппе.

Я не имел права подводить этих ребят, вынуждать их "ложиться грудью". Ведь, кроме всего прочего, они были мне очень симпатичны. Хотя бы тем, что не скрывали своих чувств и ощущений. Игорь после дневного рейда в Беркат-Юрт признался: "Когда Федор упал, я испугался".

Эти ребята знали, что такое смелость, а потому не стеснялись сказать о своих страхах.

Уже в Москве я услышал, как телевизионный ведущий заявил, что у него вызывает восхищение смелость тех военнослужащих, кто отказался ехать в Чечню. Не берясь судить отказавшихся, хотелось сказать этому парню в студии: "Заткнись. Что ты знаешь о тех, кто не отказался?"

Перебегаем дорогу. Идем вдоль лесочка. За каждым кустом чудится враг. Наверное, это и есть страх. Трудно понять. Отмеряем километры. Каждый следит за обстановкой и действиями идущего впереди. То присядем, то бросаемся в снег плашмя, то опять бежим. Время от времени в воздух взлетают осветительные ракеты. Прежде казалось, что они сгорают очень быстро, а теперь горят и горят.

Вспоминаю слова командира, инструктировавшего нас перед выходом: "Если видите, что вас не заметили, первыми не стрелять. Но помните: кто первый выстрелит, тот и прав". "Стреляешь - глаза не закрывай. Не попади в своего. Попала пуля - не орать. Никого не бросать".

"Не трусить! Нас самих боятся".

Ничего другого на ум не приходит. Нет вопросов ни о том, за что, ни о том, почему я воюю (воюю же, черт меня возьми).

Не знаю, что в это время думал Михалыч. Но вряд ли он размышлял о войне и мире, о смысле бытия. Перед выходом он заявил: "Все, хватит, последний раз иду. Буду теперь дежурить на телефоне и печку топить". По тому, как усмехались ребята, я решил, что говорит он об этом не первый раз. Они, наверное, знали, что для их командира проще рисковать самому, чем ожидать, как кончится рискованное дело, на которое уходят его люди. У печки бы он не усидел.

Хорошо, если бы такой непоседливостью страдали все, кто властен посылать людей на смерть.

Группа все ближе подходила к Грозному. Где-то в цепочке идет Дима. В Грозном у него отец, мать и дед с бабушкой. "До последнего надеялись, что все обойдется". Думал ли он, что придется с оружием освобождать родной город. "Зато места здешние знаю хорошо. Вон там моя дача. Если что, выведу всех". Он уверен, что среди боевиков его друзей-чеченцев нет: "Многие давно уехали. Воевать они не будут".
– "Кто же тогда стреляет?" - "Кое-кто, конечно, есть. Но народ здесь жил богато. Им не до войны".

На память пришли разговоры с местными жителями, утверждавшими, что воюют в основном приезжие бандиты, для кого Чечня была не столько родиной, сколько местом, где они готовились к очередным преступлениям и отсиживались после вылазок. "Дудаев даже по-чеченски не говорит. Всю жизнь в Прибалтике прожил. Какая тут народная война? Какой "газават", если за него воюют все, кому Бог в виде баксов представляется?"

Вряд ли все так просто. Но очень хочется верить, что не с чеченским народом воюет Российская Армия.

Идем через поле. Офицеры просматривают его в приборы ночного видения. Легли. За ходом времени не уследишь. Только холод напоминает, что лежим уже долго. Тук-тук... Стучит сердце. Если накроют в чистом поле, то никому не уйти. А мне цыганка нагадала долгую жизнь. Соврала, наверное.

Встаем. Голова цепочки поворачивается назад. Рядом встал Володя. До этого он шел где-то впереди.

В машине, когда выезжали из Толстого-Юрта, я его спрашивал, почему он, майор, только заместитель командира группы?