В дверях я обернулась. В горле появилось какое-то сладковато-кислое ощущение. Мне больно было покидать эту халупу, которая помнила мои первые шаги, а также Тома, Фанни, и мне стало еще больнее, когда я подумала о Кейте и Нашей Джейн.

– О Господи, дай мне вернуться сюда хоть раз, – прошептала я и направилась к ступенькам террасы.

Я решительно шла к симпатичной белой машине с красными сиденьями, и солнце поздней зимы пригревало мне голову. Отец вышел на террасу. У его ног собрались его охотничьи собаки, которые все вернулись, словно он отдавал их напрокат, а теперь востребовал обратно. На крыше дома, на крышках бочек с дождевой водой пристроились кошки, они выглядывали и из-под террасы. С хрюканьем и визгом возились в грязи свиньи. По двору бродили куры, а за ними бегал петух с явным намерением воспроизвести себя. Я смотрела на все это с изумлением. Откуда все они взялись? И где они действительно находились все это время? Может, они мне просто мерещатся? Я потерла опухшие от слез глаза. Давно я не видела тут собак, кошек, свиней и кур. Отец, что ли, привез их на пикапе, собираясь пожить здесь и поухаживать за дедушкой?

Ветер и облака рисовали на небе светлые картины счастья и исполнения желаний.

Кэл и Китти Деннисон сели впереди, а мне сказали, что я могу располагаться на всем заднем сиденье. В расстроенных чувствах я обернулась назад и взглянула на то, что мне было столь хорошо знакомо и что, как я когда-то думала, захочу забыть как можно скорее.

Скажи «прощай» бедности и урчащим животам, которые никогда не бывали по-настоящему сытыми.

Скажи «прощай» старому зловонному домику на отшибе, чадящей кухонной печи, видавшим виды тюфякам на полу.

Скажи «прощай» всем страданиям, а также красотам гор: дикой ягоде, пылающим краскам осени, журчанию струй и прыгающей форели, рыбалке вместе с Томом и Логаном.

Скажи «прощай» местам, связанным с воспоминаниями о Кейте и Нашей Джейн, Томе и Фанни.

Скажи «прощай» смеху и слезам, уезжая в лучшее место, более богатое и счастливое.

И плакать не о чем. О чем же я плачу?

Вон отец – стоит себе на террасе и не думает рыдать, а смотрит куда-то в бесконечность, и на лице у него – абсолютное спокойствие.

Кэл включил зажигание, завел машину, и она так рванулась с места, что Китти бросило на спинку сиденья. Она визгливо воскликнула:

– Потише, ты, дурила несчастный! – А потом мирно добавила: – Я знала, что там будет ужасно. Теперь от этой вони неделю целую не отмоешься. Но зато у нас есть дочка, за этим мы и ехали.

У меня мурашки поползли по спине.

Ничего, все нормально, все хорошо. Я еду навстречу лучшей жизни, в лучшее место, настойчиво повторяла я про себя.

Я думала о том, что наделал мой отец. Распродал своих детей по пятьсот долларов за штуку. Я не видела никаких бумаг при последней сделке и не слышала про цену. Душа отца будет гнить в аду, в этом я не сомневалась ни на миг.

Как я поняла из разговора между Китти и ее мужем, они направлялись сейчас в Уиннерроу, где я всегда и мечтала жить – в крашеном доме недалеко от аптеки Стоунуолла. Там я закончу среднюю школу, поступлю в колледж. Я буду часто видеть Фанни, увижу дедушку, когда он будет приходить в церковь.

Но что такое?

Почему Кэл повернул направо и едет мимо Уиннерроу? У меня комок встал в горле.

– Папа ведь говорил, что вы из долины? – тихим, испуганным голосом спросила я.

– Все правильно, детка, – сказала Китти, обернувшись ко мне с улыбкой. – Я родилась и росла в этом паршивом Уиннерроу. – В своей манере говорить она все больше переходила на деревенский стиль, характерный для горных районов. – Только и думала, как бы свалить оттуда. В тринадцать лет сбежала с шофером грузовика. Поженились с ним, а потом узнала, что он давно уже женат. Мне так стало все противно, я возненавидела мужчин. А потом я встретила моего милого Кэла и влюбилась в него с первого взгляда. Мы женаты пять лет, и все бы хорошо, если бы мы не затеяли ремонт дома, снаружи и внутри. Меня тошнит от свежей краски, я просто болею от всяких паршивых запахов, от всяких лосьонов и прочей ерунды. Пришлось остановиться на белых стенах по всему дому. Белые обои – вроде бы красиво, чисто. Кэл говорит: чистота, стерильность, как в больнице. Вот сама приедешь и увидишь. Какая там красота, у меня все задумано на контрасте цветов. Я правильно говорю, Кэл?

– Конечно.

– Что «конечно»?

– Что красота.

Она погладила его по щеке, потом наклонилась к нему и поцеловала.

– Теперь, когда мы далеко от твоего дома, – продолжала говорить Китти, оперевшись острым подбородком на сложенные руки, – я могу быть с тобой более откровенной. Я знала твою маму, твою настоящую маму, а не эту, не Сару. Да, твоя мама была не просто хорошенькая, а красивая. И как же я ее ненавидела!

У меня перехватило дыхание при этих словах.

– А почему же вы ненавидели ее?

– Потому что она захомутала Люка Кастила. Я еще девочкой нацелилась на Люка Кастила. Он, думала я, и больше никто. Какой же я тогда была идиоткой. Думала, что главное – это красивая физиономия и крепкая фигура. А теперь я ненавижу его, ненавижу до глубины души.

Казалось бы, такое признание должно было поднять мне настроение, однако нет. Зачем Китти нужна дочь человека, которого она ненавидит?

Значит, я была права: она давно знала отца. И произношение у нее было такое же скверное, как у отца и всех прочих в нашей местности.

– Да, – продолжала Китти странным, довольным, словно мурлыкающим голосом, – я видела твою маму каждый раз, как она приезжала в Уиннерроу. Все городские бабники слюни пускали, увидев ангела Люка. Никто не понимал, как она могла выйти за такого, как Люк. Я так думала, что любовь сделала ее слепой. Бывают такие женщины.

– Помолчи, Китти, – строго сказал Кэл, но Китти пропустила его требование мимо ушей.

– А во мне зуд был по твоему симпатичному папочке. О, любая девица в городе только и ждала, чтобы он залез ей под юбку.