«Эх, скрипки бы сюда!..» — Иван Андреевич машинально повернул за спинкой стула сжатую в кулак руку, плавно качнул кистью, раскрыл пальцы, и… скрипки отозвались. Они вступили в ту единственную долю такта—точно, как это напиозл композитор на девятнадцатом листе партитуры.

Иван Андреевич с трудом оторвал взгляд от танцовщицы. Лунин и Еременко, прислонясь к роялю, играли, самозабвенно закрыв глаза; их смычки шли вверх и вниз, будто невидимо скрепленные друг с другом. Горелик сидел рядом с вихрастым пианистом, склонив большую черноволосую голову к грифу виолончели.

Снежинка насторожилась, качнулась и, не касаясь пола, поплыла навстречу Ветру: руки, плечи, шея танцовщицы, казалось, говорили: «Ну, где же ты так долго? Я не хочу превращаться в ломкий звенящий кусочек льда. Унеси меня обратно к далекому небу!..»

Холодок побежал по спине Ивана Андреевича. Не поворачиваясь к жене, он спросил одними губами:

— Кто это?..

Он узнавал и не мог вспомнить, где он видел худощавое молодое лицо танцовщицы… Не однажды ли во время репетиции с Веригиной? Он тогда зачем-то оглянулся и в темном пустом зале, как в глубине колодца, увидел бледное женское лицо; на нем, словно рябь на воде, появлялись и сменяли друг друга уныние, горечь, надежда…

— Соня, кто это? — повторил он громче.

— Господи, неужели не знаешь — Клава Новикова.

— Новикова?..

Ну конечно, он хорошо знает эту фамилию: она стоит в программках пятым дублером против ролей Снежинки, Одетты, Жизели. Но Иван Андреевич не видел Новиковой в этих ролях ни в одном спектакле. И сейчас же всплыл в памяти услышанный однажды разговор. Директор театра перед заседанием художественного совета тихо и строго говорил балетмейстеру: «…Мало ли что просит. Она молода, пусть потанцует еще годика два в четверках и восьмерках. А потом, откровенно говоря, я не могу представить себе Снежинку без Веригиной».

Новикова продолжала танцевать, но теперь Иван Андреевич почему-то видел Веригину, — ее техника великолепна: движения отработаны, отточены, ритмичны. Но есть в них что-то сухое, в поворотах головы — птичье, в изгибах рук — угловатое. Сейчас он понял — ему мешают ее локти. Вот она приближается к рампе — мелькают в пируэтах остекленевшие глаза на застывшем в неестественной улыбке лице, у дирижерского пульта слышно ее отрывистое дыхание; Лунин открывает один глаз и смотрит на Ивана Андреевича. Приходится сдерживать оркестр…

— Ну как, Ваня?

Иван Андреевич вздрогнул и опять увидел маленькую сцену, фанерные кулисы, бьющих в ладоши ребят. Новикова кланялась перед занавесом; когда она опускала голову, ее большие глаза поднимались вверх, к несуществующим в этом школьном зале ложам и ярусам. На ее лице светилась отсутствующая, грустная улыбка.

Так же, наверно, улыбалась она, прося дать ей, наконец, ведущую роль. И такая же, вероятно, улыбка была на лице его, Ивана Андреевича, в те годы, когда он обивал пороги театральных дирекций… Тетя Клава… Так называют тех, к кому привыкли, кого любят. Ну конечно, уже не в первый раз здесь, на маленькой школьной сцене, она щедро отдает все, что достигнуто и сохранено годами ежедневного каторжного труда у станка…

— Одетту! Тетя Клава, «Лебединое», «Лебединое»! Неожиданно для себя Иван Андреевич встал и пошел к роялю.

Вихрастый пианист быстро уступил место, музыканты с готовностью взялись за смычки.

Иван Андреевич открыл рояль, завернул в сторону оборванную струну и поднял руки над клавишами. В наступившей тишине резко скрипнули на проволоке заржавленные кольца занавеса…

В раздевалке к Ивану Андреевичу подбежал Борис:

— Папа! Как тебе понравилось стихотворение?

Иван Андреевич никак не мог попасть в рукав шубы.

— Ну что же, — рассеянно ответил он, — ведь это Пушкин.

Мальчик громко рассмеялся.

— Какой там Пушкин — мама! Это она заставила меня целых две недели зубрить «Онегина».

Рука сразу нашла рукав: сзади кто-то поддержал шубу. Иван Андреевич обернулся. Музыканты стояли рядом. Анна Захаровна еще придерживала шубу. Иван Андреевич Долго емотрел то ей, то жене в глаза. Потом тихо и серьезно сказал:

— Спасибо…

Его сотрудники молча ждали. Лунин приоткрыл пошире один глаз; он всегда поступал так, когда ждал указаний, которых нет в партитуре. И Иван Андреевич ответил:

— Как член художественного совета я, конечно… Я обязан. Но, видимо, это будет нелегко.

— Вас поддержат коммунисты и актив, — спокойно сказала Анна Захаровна.

На улице горели фонари, мчались троллейбусы. Мальчишки катались на ледяных дорожках. Крупная пушистая снежинка покружилась в воздухе и присела на рукав.

Иван Андреевич снял перчатку, сунул руку в муфту жены и нашел ее теплые пальцы. Он ничего не сказал, но Софья Викторовна ответила пожатием.

Она умела понимать его.