— Так-так… — Данилов оживился, достал портсигар. — Стало быть, в кладовую заходят любители сыграть партию-другую. Скажем, в обеденный перерыв.

— Само собой! — Петя многозначительно загнул палец. — Значит, так. Мастер механического цеха Катков. Сильно выпить любит и крепко ругается. Раз. Дальше — Лукин, агент снабжения. Ненормированный рабочий день. Этот шлендает по танцулькам, морочит голову сразу двум: одна — Люба из красильного цеха, другая — Клава из перемоточного. Третий — Викторов, инженер. Скупердяй, курит сигареты «Смерть мухам», сто штук — шесть копеек. Копит деньги на «москвича». Все. Остается только добавить, что простяга Егор Егорыч нет-нет да и выйдет куда-либо на минутку, пока партнер обдумывает очередной ход.,

— Твои предположения? — спросил Данилов. Петя засмеялся.

— Да ведь как сказать, Василий Иваныч. Все они в смысле подозрения какие-то одинаковые.

Данилов медленно примял папиросу в пепельнице. Поморщился.

— Одинаковых людей не бывает, товарищ младший лейтенант. Это тебе кажется, потому что ты вроде бы как тянешь поводок в одну сторону: ищешь в людях только плохое.

— Так ведь наше дело такое, милицейское, товарищ подполковник! — звонким голосом сказал Петя. Лицо его было обиженным.

Данилов машинально вынул конфету.

— Ну, вот что, Петя, оставим лирику. Сведения ты собрал ценные. Я всегда говорил, что у тебя чутье прямо собачье. Получи премию. Итак, обстановка подсказывает: один из трех — вор. Но который? Петя упрятал конфету за щеку.

— Я так скажу, Василий Иваныч! Надо обыскать их сразу после игры. Неоспоримый факт!

Данилов строго взглянул на него.

— Ну, допустим, задержим одного, обыщем. И ничего не найдем. Дальше что?

Петя смущенно молчал.

— Не знаешь? А ты подумай, дорогой товарищ. Во-перзых, кто нам позволит оскорблять обыском людей? Ведь, кроме довольно шатких подозрений, у нас еще ничего нет. Но главное — обыщем одного, остальные узнают. Нет, так мы не найдем, где тут собака зарыта.

Данилов взял новую папиросу и принялся неторопливо разминать ее. Казалось, он совсем забыл про Петю. Тот скреб в затылке.

— Действительно, Василий Иваныч, чертовщина. Получается, как у Джерома: «Трое в одной лодке».

— Не считая собаки, — рассеянно отозвался Данилов. Он продолжал думать о чем-то, машинально следя за мухой, ползущей по краю раскрытого портсигара. И вдруг резко, со щелчком, захлопнул его; под крышкой забилась пойманная муха. — А ну-ка, объясни мне, где и что там в кладовой.

Петя взял со стола карандаш, придвинул лист бумаги и начал чертить.

— Вот это вход, прямо со двора. Направо барьер, за ним стеллажи с материалами и иголками. Налево столик; тут Егор Егорыч и накладные оформляет и в шахматы дуется. Здесь в углу на подстилке спит старая Дамка, а там вот…

Данилов посмотрел на часы.

— Ладно, Петя. Время позднее. Шабаш. Ты завтра будешь помогать капитану Гребневу. А с иголками пока обождем. Дай мне только на всякий случай домашний адрес Егора Егорыча. Надо мне с ним познакомиться.

Хотя младшему лейтенанту и не хотелось расставаться со своим любимым начальником, но дисциплина есть дисциплина. И Петя несколько дней подряд скрипел пером в кабинете хмурого пожилого капитана Гребнева. Петя всей душой любил живую, оперативную работу и ненавидел писанину, которая — черт бы ее драл! — отнимает так много времени. «Что написано пером, не вырубишь топором. В этом, брат, тоже есть романтика», — назидательно говорил капитан Гребнев. На правом рукаве капитанского кителя — темный чехольчик с резинками, точь-в-точь как у счетовода. Его сухие пальцы неторопливо водят ручкой. «Поименованный гражданин Трошкин, он же Мухин, он же Фролов, систематически привлекался органами милиции и прокуратуры…»

За эти дни Петя так соскучился, что решил после работы съездить на острова: авось там Василий Иванович, для пса-то небось время у него всегда находится. Но будка Малыша пустовала, видно, он отбыл в командировку на розыски очередного преступника. И Петя, так и не повидав подполковника, вернулся к опостылевшим «канцелярским» делам.

Капитан Гребнев знал, что протоколы, справки, характеристики, письма, записные книжки, фотографии и даже завалявшиеся в карманах театральные билеты — все это, кропотливо собранное в одну папку, постепенно раскроет преступника: его характер, планы, привычки и, наконец, причины, побудившие совершить, казалось бы, необъяснимый поступок. Вот смятый листок отрывного календаря, сохраненный зачем-то с прошлого года. А ну, посмотрим, что там на обороте? Вот записка от какой-то девушки. Еще документ, еще… И постепенно весь он тут, человек, как на ладони, будто освещенный со всех сторон этой казенной настольной лампой. В такие минуты канцелярские справки и протоколы начинали звучать для Гребнева как «романтика». Но Пете — по молодости лет и потому, что он не так давно работал в милиции, — эти чувства не были доступны. И когда позвонил Данилов и предложил срочно приехать на фабрику, Петя с радостью покинул кабинет Гребнева.

В парткоме — деревянном домике с окнами, выходящими на фабричный двор, — сидели Данилов и парторг Кудрявцева. Она просматривала газеты и молча кивнула Пете.

— Только что ушел Егор Егорович, твой приятель, забегал сюда на минутку, пока его партнер обдумывает ход, — сказал вместо приветствия Данилов.

Он меланхолично — так по крайней мере показалось Пете — смотрел через открытое окно на оживленный двор; там, в скверике у фонтана, сидели рабочие с развернутыми на коленях завтраками, молодежь играла в мяч возле кирпичной стены с единственной дверью — это был вход в кладовую.