«На суше и на море» - 82. Фантастика

Аннотация

Фантастика из двадцать второго выпуска художественно-географического ежегодника «На суше и на море».

ВИТЯЗЬ НАУКИ, ПРАВОФЛАНГОВЫЙ ФАНТАСТИКИ Слово об Иване Ефремове В 1982 году Ивану Антоновичу Ефремову исполнилось бы 75 лет. Почти десятилетие не дожил он до этого зрелого для творческого человека возраста. Но за свою не столь уж долгую жизнь он успел очень и очень многое. Он не только стал видным ученым, доктором биологических наук, профессором, лауреатом Государственной премии, создателем новой отрасли науки — тафономии, но и одним из зачинателей советской научной фантастики, проникал зорким взглядом художника и в далекое прошлое, во времена египетских фараонов, Александра Македонского, и в грядущее коммунистическое завтра. Его роман «Туманность Андромеды» обошел весь мир и сделал для воспитания молодежи в коммунистическом духе не меньше, чем целая армия пропагандистов и агитаторов. Иван Ефремов — любимый писатель всех, кто зачитывается научной фантастикой. И в год юбилея писателя мы предоставляем слово ему самому. Он повествует о себе с подкупающей простотой и скромностью, адресуясь к тем, кто размышляет, как совместить работу с учебой, каков должен быть путь в науку, каких ценностей искать в жизни. Любителям фантастики он рассказывает о своем проникновении в будущее как о чем-то совершенно обыденном. Образ Ефремова, крепкого и рослого парня, увлеченного своим делом лаборанта и матроса, плававшего в самом бурном из морей — Охотском, грузчика, человека, который заканчивает среднюю школу экстерном за два года, а Горный институт без отрыва от работы — за два с половиной года, встает перед нами во всей своей притягательности. Мы проникаемся убеждением, что сделанное им будет служить все новым и новым поколениям читателей и ученых. Александр Казанцев Иван Ефремов НЕ ОПУСКАТЬ КРЫЛЬЯ Редакция «Строительной газеты» ознакомила меня с письмами строителей, которые работают и учатся в вечерних и заочных учебных заведениях. Среди них есть письма людей, по тем или иным причинам бросивших учение. И я оглянулся назад, на годы первого десятилетия Советской страны. Может быть, для читателей газеты будет интересно узнать про мой путь в науку. В годы гражданской войны я жил на Украине и остался без родителей в возрасте двенадцати лет. Меня приютила автомобильная часть Красной Армии. Я пробыл в ней до демобилизации и расформирования в конце 1921 года, после чего поехал в Ленинград (тогда еще — Петроград) с твердым намерением учиться. Мальчишке, хоть и не по годам рослому и развитому, но порядком заморенному постоянным недоеданием, мне пришлось сначала туго. Много было просто беспризорных, не говоря уже о безработных, неквалифицированных, как и я, чернорабочих. Единственно, с чем не было никакой трудности, — это с квартирами: бывшая столица Российской империи после голодной войны и блокады империалистов наполовину, если не на три четверти, пустовала. Для поступления на рабфак и получения стипендии я не имел рабочего стажа на постоянной работе. Не подходил я и по возрасту, а вечерних школ тогда не было. Пришлось поступать в обычную среднюю школу, изо всех сил наверстывать упущенное за годы гражданской войны, кончая по два класса в год (экстерната тогда не было). Если бы не помощь бескорыстных учителей, бесплатно помогавших мне в занятиях, и если бы не помощь общественных организаций, ведавших питанием ребят, мне бы никогда не справиться и не окончить школы за два с половиной года. Но как бы ни были трудны занятия, надо было еще и жить. Лето, часть весны и осени, вообще всякое свободное время проходило в погоне за заработком. Мы были воспитаны в старинных правилах. Мало-мальски подросшие дети не могли быть в тягость родителям или родственникам. Поэтому обратиться за помощью к родственникам, что сейчас так легко делают иные молодые люди, в те времена казалось просто невозможным, и я должен был обеспечивать сам себя. Я начал с разгрузки дров из вагонов на товарных станциях Петрограда. В одиночку удобнее всего выгружать «швырок» — короткие поленья по пол-аршина в длину. «Шестерку» (110 см) один далеко не отбросишь: завалишь колеса вагона и придется ее перебрасывать дважды. За разгрузку из вагона в 16–20 тонн «швырковых» дров платили три рубля. Если втянуться в работу, то за вечер можно было заработать шесть рублей — примерно треть месячной студенческой стипендии. Но после такой работы домой приходил далеко за полночь, в беспокойном сне виделись бесконечные дрова, а на следующий день почти ни на что не был годен. Кроме того, такая работа требовала усиленного питания, поэтому надо было жить и питаться не как студенту, а как грузчику, расходуя гораздо больше денег, чем зарабатывал. Когда я сообразил, что не могу учиться в таких условиях, то перешел на выгрузку дров с баржей. Отапливающийся дровами Петроград снабжался ими не только по железной дороге, но и по реке. Деревянные баржи подходили прямо к домам по многочисленным протокам-речкам, пронизывавшим весь город. Снимали решетку набережной, прокладывали доски, и дрова катали на тачках прямо во дворы. Тут можно было заработать в день рубля четыре и не уставать так сильно, как на выгрузке вагонов в одиночку. Катала дрова артель, поэтому работа шла с роздыхом и при ловком обращении с тачкой не была слишком тяжела. Когда я стал засыпать над задачниками и видеть во сне белые булки, которые никак не удавалось съесть, я понял, что надо снова менять род работы. И тут я нашел товарища. Вдвоем мы стали ходить по дворам пилить, колоть и укладывать дрова в обширные ленинградские подвалы, использовавшиеся как сараи. На этой работе можно было в любое время сделать перерыв и даже кое-что соображать по прочитанному из учебников, когда работа не требовала особого внимания. Так я и прожил бы таким кустарем-дровяником, если бы не подвернулась вакансия помощника шофера в одном из артельных гаражей. Затем — шофер грузового автомобиля системы «Уайт», с цепной передачей модели 1916 года. С таким трудом найденную работу пришлось, однако, тут же оставить, чтобы сдать выпускные экзамены. Буквально на последние рубли я уехал на Дальний Восток почти сразу после окончания школы. Плавал там матросом на парусно-моторном судне «Интернационал» на Сахалин и по Охотскому морю до поздней осени 1924 года. Потом вернулся в Ленинград, чтобы поступить в университет. Стипендии мне не досталось — их было очень мало. Пришлось снова браться за неквалифицированный труд. Иван Антонович Ефремов в студенческие годы (1925–1926 гг.), препаратор Геологического музея в Ленинграде. (публикуется впервые) Дело пошло несравненно легче. Во-первых, тогда студенты не были обязаны посещать лекции, лишь бы своевременно отрабатывать лабораторные задания и сдавать зачеты. Во-вторых, были организованы студенческие рабочие артели, прикрепленные к разным организациям, подбиравшим им работу полегче и поприбыльнее. Я вступил в студенческую артель из самых здоровых ребят, которая работала в порту. Особенно выгодна была погрузка соли (девятипудовые кули посильны не каждому), а также катание дубовой клепки. Мокрая, она составляла на тачке очень тяжелый груз, обращаться с которым на узких и гнущихся досках-трапах — целое искусство. Мы зарабатывали при удаче до девяти рублей в день. Двухнедельная работа обеспечивала два месяца безбедного, по тем студенческим меркам, житья. На одной из работ, взявшись вместе с товарищами построить ограждение вокруг чьего-то капустного огорода, я едва, как говорится, не «отдал концы»: исцарапал ржавой проволокой руки, заразился столбняком. Я понимаю, что наши усилия найти работу могут вызвать сейчас снисходительную улыбку у молодежи. Стоит пойти на любую стройку — и готово… Да, но в то время строек в городе почти не было. Если и случались, то на них не было отбоя от постоянных, квалифицированных строителей. Я был одно время секретарем комиссии по летней практике. Мы сами, студенты, распределяли места на практику. Это был более серьезный вопрос, чем может сейчас показаться, потому что для нестипендиатов два-три месяца летней практики, то есть оплачиваемой работы по своей или близкой специальности, были возможностью не только подкормиться, но и материально обеспечить себя хоть на часть следующего учебного года. Если бы вы видели, сколько слез сопровождало каждое распределение путевок на летнюю практику, вам стало бы ясно нелегкое положение студенчества в начале нэпа. К концу первого года обучения в Ленинградском университете я получил постоянное место шофера ночной смены на пивном заводе и среди студентов стал «богачом» с постоянной зарплатой от пятидесяти до шестидесяти рублей в месяц. Однако это «богатство» мне не принесло никаких сбережений на будущее. Товарищи вокруг жили так бедно, что я не мог не помогать им. В результате мой высокий заработок позволял лишь иногда покупать книги. Все остальное расходилось по рукам, и, конечно, безвозвратно. Осенью 1925 года я поступил в Академию наук лаборантом геологического музея. Казалось бы, мне оставалось только закончить университет. На деле получилось совсем не так. Разнообразная деятельность лаборанта, сама наука так увлекли меня, что я часто засиживался в лаборатории до ночи. Все труднее становилось совмещать столь интенсивную работу с занятиями. К тому же с весны до глубокой осени приходилось бывать в экспедициях. Вскоре и совсем бросил занятия, не будучи в силах совмещать дальние экспедиции в Среднюю Азию и Сибирь, где я уже работал в качестве геолога, хотя и не имел еще диплома. Мне посчастливилось быть в рядах тех геологов, которые открыли пути ко многим важным месторождениям полезных ископаемых. Эта трудная работа так увлекала нас, что мы забывали все. Забыл и я о своем учении. Я то и дело «спотыкался», когда приходилось отстаивать свои взгляды, выставлять проекты новых исследований или «защищать» открытые месторождения. Наконец, мне стало ясно, что без высшего образования мне встретится слишком много досадных препятствий. Будучи уже квалифицированным геологом, я ходатайствовал о разрешении мне, в порядке исключения, окончить экстерном Ленинградский горный институт. Мне пошли навстречу, и в течение двух с половиной лет удалось, не прерывая работы, закончить его. Сколько я каялся и бранил себя за то, что оставил учение и не довел его до конца раньше, когда у меня было еще мало обязательств, накоплено мало исследований, требовавших спешного завершения. Сейчас, когда я, пожилой, много видевший ученый и писатель, смотрю в прошлое, мне ясно, что стремление и воля к знаниям не оставляли меня. Я пробивался к знаниям, чувствуя и понимая, какой огромный и широкий мир открывается передо мной в книгах, исследованиях, путешествиях. Но каковы бы ни были мои способности и желания, сделать доступным все духовное богатство мира могло лишь систематическое образование. Все это — школа и уроки, диктовки и задачи — было трудным препятствием, но и в то же время ключом, открывшим ворота в новое, интересное, прекрасное. Мне повезло с учителями — на пути оказались хорошие, высокой души люди. Настоящие педагоги, сумевшие разглядеть в малообразованном, плохо воспитанном, подчас просто грубом мальчишке какие-то способности. Но мне думается, что если бы этого не случилось, то все равно я бы продолжал преодолевать все трудности учения. Воля, как и все остальное, требует закалки и упражнения. То, что казалось трудным вчера, становится легким сегодня, если не уступать минутной слабости, а бороться с собой шаг за шагом, экзамен за экзаменом. Тренировка стойкости и воли приходит незаметно. Когда учишься ездить на автомашине, трудно справляться с ней и следить за дорогой, знаками, пешеходами. И вдруг вы перестаете замечать свои действия, машина становится послушной и не требующей напряженного внимания. Так и с трудностями жизни. Привычка к их преодолению приходит незаметно, учиться становится легко, только нельзя давать себе распускаться и жалобиться. Товарищи будут с уважением называть такого человека собранным, волевым, мужественным, а он будет удивляться: что такого в нем нашли особенного? И если вы действительно стремитесь к знаниям, то не поддавайтесь слабости, никогда не отменяйте своего решения. Дорогу осиливает и ослабевший человек — пока он идет. Но, упав, ему будет трудно подняться, много труднее, чем продолжать идти! «Строительная газета» № 17 (4419), 7 февраля 1964 г. СТРАНА ФАНТАЗИЯ — Как вы стали фантастом? — Видите ли, для меня это слово является не совсем точным определением. Я скорее фантазер. Фантаст — это уже нечто специфическое. Вроде бы человек сидит и специально фантазирует на заданную ему тему. А я просто с детства придумывал самые различные изобретения. То же самое и в науке. Тут я тоже касался самых неизведанных тем, самых неразработанных отделов — и в геологии, и в палеонтологии. — В рассказе «Алмазная труба» вы предвосхитили открытие алмазов в Якутии. Что вам помогло сделать это? — Помогло то, что я геолог, много лет проработавший в Сибири, стерший вместе с товарищами немало «белых пятен», существовавших еще в те времена на сибирской карте. Но я не совершил никакого особого пророчества. Просто перенес в настоящее то, что принадлежало еще будущему, еще должно было быть открыто, но в чем не сомневался, так как считал, что геологические структуры Сибири и Южной Африки схожи. Вообще предвосхищений у меня оказалось несколько. Еще будучи совсем молодым ученым, я поставил вопрос о необходимости исследования дна океанов. Написал об этом статью и послал в «Геологишерундшау». В то время это был солидный научный журнал. И через некоторое время получил ответ, подписанный известным тогда специалистом по морской геологии Отто Пратье. Он писал, что «статья господина Ефремова абсолютно фантастична. Никаких минералов со дна добыть нельзя. Дно океана не имеет рельефа. Оно совершенно плоское и покрыто толстым слоем осадков». Так меня, мальчишку, он «уничтожил». Статья не была опубликована. А теперь мы знаем, что на дне есть и хребты, и ущелья, и открытые выходы пород. Точно так же получилось и с «Тенью минувшего». В «Литературной газете» Ю. Н. Денисюк, изобретатель голографии, сам признал, что заняться поисками натолкнул его мой рассказ, опубликованный в 1944 году. В нем, кстати, я писал, что все затруднение — в отсутствии сильного источника света. С изобретением лазеров и мазеров такой источник появился! В рассказе «Озеро Горных Духов» я говорил о ртутном озере на Алтае. Сейчас ртуть там нашли. Может, со временем и еще какие-нибудь «предсказания» сбудутся? И это совсем не в силу какого-то моего пророческого дара. Просто, когда вы являетесь ученым довольно широкого плана, то впитываете все, что «носится в воздухе». А потом, обладая некоторой долей фантазии, это не очень трудно представить в уже «реальном» виде. Вот почему я считаю, что фантазия — чрезвычайно ценная вещь. И тут я опять-таки не делаю никакого открытия, а следую мысли Владимира Ильича Ленина, который прямо указывал, что «фантазия есть качество величайшей ценности…». Мы часто повторяем эти слова, но не очень вдумываемся в них. А ведь если такой человек, как Ленин, подчеркивает, что фантазия — «величайшая ценность», так это неспроста. И действительно, если бы не было фантазии, то и вообще бы все науки стояли на месте. По-моему, фантазия — это вал, поднявшись на который можно видеть значительно дальше, пусть порой еще в неясных контурах. Помните стихи Фета: Одной волной подняться в жизнь иную, Почуять ветр с цветущих берегов… Это, в общем-то, фантасты и делают. — Большинство зарубежных фантастов рисует встречу землян с другими цивилизациями в мрачных красках. В ваших же произведениях, наоборот, преобладает оптимизм. На чем он основан? — Основан прежде всего на глубочайшей вере, что никакое другое общество, кроме коммунистического, не может объединить всю планету и сбалансировать человеческие отношения. Поэтому для меня вопрос стоит так: либо будет всепланетное коммунистическое общество, либо вообще не будет никакого, а будут пыль и песок на мертвой планете. Это первое. А второе заключается в том, что человек по своей природе не плох, как считают иные зарубежные фантасты, а хорош. За свою историю он уже преодолел в себе многие недостатки, научился подавлять эгоистические инстинкты и выработал в себе чувство взаимопомощи, коллективного труда, и еще — великое чувство любви… Вот это и дает мне право считать, что хорошего в человеке много и при соответствующем социальном воспитании он очень легко приобретет ту дисциплину и ту преданность общему делу, ту заботу о товарище, о другом человеке, которые необходимы для устройства коммунистического общества. — Вас как геолога должны особенно интересовать образцы породы, доставленные «Луной-16». О чем можно судить по таким образцам? Что могут рассказать керны с Марса и других планет? — Когда вы попадаете в совсем неизведанную область и перед вами вдали высится хребет, вы думаете, что, добравшись до него, первым же ударом молотка откроете нечто совершенно новое. На самом деле почти никогда так не бывает. Вам приходится следить за подробностями геологического строения, собирать образцы из разных мест, и только тогда постепенно вырисовывается достаточно полная картина. Так и тут. Придется доставлять образцы с разных мест Луны, может быть, сотни образцов. Все они будут один другому противоречить, не будут сходиться данные, ученые будут спорить. И только после серьезных изучений картина станет ясна. Иван Антонович Ефремов в последние годы жизни Особую роль, можно сказать, новую эпоху в изучении планет открыли дистанционно-управляемые самоходные аппараты, подобные находящемуся сейчас на Луне «Луноходу-1». Задолго до того, как нога человека ступит на Марс, Венеру и другие планеты, «Марсоходы», «Нептуноходы» и другие планетопроходцы сообщат людям много важного и интересного. Хотя, конечно, повторяю и подчеркиваю, каждый первый кусочек, доставленный с другой планеты, безусловно, представляет колоссальный интерес, и всегда мы будем ожидать чего-то совершенно нового! — Каким представляется вам земной транспорт через 100–200 лет? — Тут у меня большие расхождения с моими советскими и зарубежными коллегами-фантастами. Я считаю, что скорость наземного транспорта не должна очень сильно возрастать — для массовых передвижений это не нужно. В исключительных случаях — для выяснения срочных вопросов, для медицинской помощи и тому подобного — должен, конечно, существовать сверхбыстрый транспорт, скажем ракеты. В остальном же он должен быть экономичным. Скорость поезда 200 километров в час мне кажется вполне достаточной. Необходим прогресс не столько в скорости, сколько в грузоподъемности, в ширине колеи. Мне представляется широкое рельсовое полотно, метров шесть, десять даже. Каждый вагон будет равняться среднему кораблю. Кроме того, значительное количество транспорта, особенно в городах, должно уйти под землю. Ведь в дальнейшем техника снабдит нас механизмами, быстро роющими тоннели. — Давайте уточним. Все, что вы сказали, в основном относится к грузовым поездам. Ну а пассажирские будут существовать через сто лет или будет уже что-то совершенно новое? — Обязательно будут, со скоростью 200–300 километров в час. Кому нужно быстрее, сядет в ракету или в самолет. Вообще, знаете, вспоминаю момент, когда, выбравшись из тайги, умывшись, упаковав и сдав в багаж вещи, наконец садишься в поезд, где мягкие диваны, тепло, светло… Это такое блаженство, что готов и десять суток ехать. Короче говоря, я за «медленный» земной транспорт, который дает возможность не только переехать из одного места в другое, но и по дороге насладиться созерцанием прелестей земли. — А теперь, Иван Антонович, два последних традиционных вопроса. Первый: ваше увлечение в свободное время? — Дело в том, что у меня нет свободного времени. — Нельзя так отвечать, это запрещенный прием. — Ну хорошо, но тогда не увлечение, а так, мелкая страстишка. «Собирание красавиц», как шутя называют у нас в семье. Когда нужно было иллюстрировать «Туманность Андромеды», оказалось, что художники не умеют рисовать красивых женщин, разучились… Я стал вырезать из разных журналов фотографии, чтобы дать художникам материал. И вот у меня теперь несколько папок портретов красавиц, с которыми я не знаю, что делать… — И последний вопрос. Над чем вы сейчас работаете? — Я почти закончил историческую повесть из времен Александра Македонского. — Как называется повесть? — Название пока условное — «Легенда о Таис». Беседу вел В. Гиткович Газета «Гудок», 24 ноября 1970 г., № 275 (13768) Геннадий Тищенко ВАМПИР ГЕЙНОМИУСА Фантастический рассказ «…Вампир Гейномиуса — мелкое млекопитающее из отряда перепончатокрылых — опаснейшее кровососущее животное планеты. Тончайшее жало вампира пронзает оболочку скафандра высшей защиты, что приводит к заражению местной микрофлорой. Меры в случае нападения: Тотчас после укуса необходимо заклеить скафандр гермопластырем и как можно скорее ввести укушенному сыворотку Берга. В противном случае через полчаса неизбежен летальный исход». Из отчета первой экспедиции на Геону Вокруг до самого горизонта простиралась холмистая равнина, покрытая оранжевой травой и мелким красноватым кустарником. Дормион поднимался к зениту, затопляя все вокруг ослепительным голубым светом. В высокой сочной траве заливались трелями местные цикады. Изредка в небе проносились перепончатокрылые дракончики — птеродоны, охотившиеся за ящероподобными химерами. Было жарко до помрачения. Пот лил с Янина в три ручья, несмотря на то, что охлаждение скафандра было включено на полную мощность. — Удивительная планета, — сказал Янин, когда они наконец присели в тени огромного пурпурного куста. — Рано делать выводы, — усмехнулся Новицкий, но не успел ничего добавить. Нечто темное, плоское пронеслось над ним, впилось Янину в плечо и тут же, почти мгновенно, взмыло в поднебесье. — Что это было? — Янин попытался улыбнуться, но губы его не слушались. Новицкий внимательно осмотрел плечо товарища. — Могу вас поздравить с тем, — сказал он, — что состоялось ваше знакомство с вампиром Гейномиуса. Немедленно на корабль! Первый укус особенно опасен, так как в организме нет даже начального иммунитета… Борьба человеческого организма с проникшими в него инопланетными формами жизни даже после введения сыворотки длится более шести часов. Почти до самого вечера Янин метался на койке медпункта в бреду. Тело покрылось сыпью, температура была за сорок. Временами он впадал в забытье. Лишь на исходе седьмого часа сыворотка оказала решающее действие. Открыв глаза, Янин увидел озабоченное лицо Новицкого. — Теперь, когда вы побывали одной ногой в ином мире, понимаете, почему мы настаиваем на эксперименте? — спросил Новицкий. — Неужели вы все прошли через это? — Янин улыбнулся какой-то вымученной улыбкой. — Абсолютно все… Даже капитан Друян. А ведь он лишь раз выходил из звездолета… Вампиры предпочитают кусать вновь прибывших. Именно поэтому здесь лежите вы, а не я. — Довольны? — Как вам сказать… Чтобы понять всех нас, вы должны были пройти через это. Риск был незначителен, ведь мы находились в двух шагах от звездолета. А пройти через это рано или поздно все равно пришлось бы. Куда опаснее работать на границе десятиминутного радиуса или, что еще хуже, удаляться в силу любознательности еще дальше… Вот им я действительно не завидую… — Новицкий встал. — Желаю вам успеха в вашей дальнейшей деятельности. И советую хорошенько выспаться. Теперь у вас есть начальный иммунитет, и следующие укусы будут не столь болезненны, как предыдущие. — Спасибо, обрадовали. — Янин сел было на край кровати, но, почувствовав, как кружится голова, вновь лег. — Даже если не сможете заснуть, рекомендую, как врач, полежать пару часов, — сказал на прощание Новицкий. Поздним вечером в кают-компании звездолета собрались все члены экспедиции. Новицкий представил Янина пилотам, вернувшимся из разведывательных полетов. — Прошу любить и жаловать. Биолог Михаил Янин — представитель нашего филиала Комитета по Контактам. Прибыл с базы специально для того, чтобы решить вопрос о вампирах. — Кусанный? — вызывающе спросил кто-то из пилотов. — Успел отведать, — усмехнулся Новицкий. — Ну и как? — Нормально, — ответил Янин. — Перейдем к делу, — сказал капитан Друян. — Расскажу в двух словах представителю Комитета о сложившейся ситуации. По предварительным сообщениям первой экспедиции мы знали, что планета необычайно похожа на Землю и очень подходит для освоения. Цель нашей экспедиции — комплексное изучение всех ее физико-биохимических характеристик. Атмосфера Геоны вполне пригодна для дыхания, что выгодно отличает ее от других планет. В принципе мы могли бы работать здесь без скафандров, особенно в полярных областях, если бы не смертельно опасная микрофлора. В первые дни наши исследования продвигались довольно успешно, но после гибели Комптона и Агеева мне пришлось запретить индивидуальные работы за пределами безопасной зоны. Теперь мы вынуждены топтаться на пятачке близ звездолета, а остальные области планеты, по своим климатическим и биогеографическим условиям весьма отличающиеся от здешних, остаются практически неизученными. И все из-за вампиров… Если бы не они, мы уже через два месяца закончили бы работу. А так она затягивается на неопределенный срок… — Друян старался говорить спокойно, но это удавалось ему с трудом. — Даю слово биофизику Комлеву, — объявил он после паузы. — Два месяца назад он выступил с предложением… Впрочем, думаю, он лучше расскажет об этом сам, как автор изобретения… Комлев, высокий парень с длинной, худой шеей, был эмоциональнее Друяна. — Как биолог я прекрасно понимаю, что это такое — уничтожить в массовом масштабе недостаточно изученных животных. Я имею представление об экологическом балансе и о прочих подобных вещах… И все-таки не вижу другого выхода… — Комлев на мгновение задумался. — Несколько слов об этих животных. Жало вампира состоит из кремнийорганических соединений, по твердости не уступающих алмазу. По-видимому, оно возникло в процессе эволюции для пробивания панцирей псевдомастодонтов, встречающихся здесь в изобилии. Все наши попытки дополнительного бронирования скафандров, увы, успехом не увенчались; вампиры обладают тонким ультразвуковым аппаратом, позволяющим мгновенно находить уязвимые места. А сплошное бронирование скафандров и невозможно, и нецелесообразно, так как в нем станет невозможно по-настоящему исследовать планету. Против вампиров не помогают и бластеры: животные эти нападают молниеносно, и человек просто не успевает применить оружие. Почти два с половиной месяца назад мне удалось установить частоту сигналов, которыми самки вампиров призывают к брачному полету самцов. Известно, что самки вампира охотой не занимаются: их, как и детенышей, кормят самцы, доставляя высосанную кровь прямо в гнездо. Следовательно, можно записать этот сигнал и, приманив им, уничтожить самцов. Тем самым вероятность нападения станет почти равна нулю. По приблизительным подсчетам, для восстановления экологического баланса региона понадобится не более полугода. Кроме того, мы можем ускорить этот процесс, приманив тем же ультразвуком самцов из соседних регионов. — А не лучше ли записать сигнал опасности и отпугивать им вампиров? — спросил Янин. — В том-то и дело, что такие сигналы не зарегистрированы, — сказал Друян. Янин внимательно посмотрел на капитана, потом на Новицкого. — Ладно, — сказал он наконец. — В других условиях я не стал бы даже обсуждать подобные предложения, но будем считать ваш случай исключительным. Даю разрешение, но при одном условии: эксперимент проводится при минимальных мощностях генератора и силового поля… В полночь на обзорной площадке звездолета собрались все свободные от вахты члены экипажа. Комлев уже отрегулировал генераторы, и все с нетерпением ждали начала эксперимента. На экране электронно-оптического преобразователя окружающий ландшафт выглядел еще фантастичнее, чем днем. Остывающие после дневного зноя деревья казались на этом участке инфракрасного спектра голубыми, поверхность планеты светилась мрачным багряным пламенем, а теплокровные животные фосфоресцировали призрачным фиолетовым светом и оставляли за собой шлейфы разогретого алого воздуха. Эксперимент начался вскоре после полуночи, когда самцы вампира завели свои «ультразвуковые серенады». Генератор ультразвука включили на минимальную мощность, установив вокруг звездолета сферическое защитное поле. Прошло пять минут, а вокруг ничего не изменилось. — Может быть, усилить сигнал? — несмело предложил Комлев. — А может, они и вовсе не прилетят? — вместо ответа сказал Друян. — Ультразвук генератора ничем не отличается от натурального, — Комлев недоуменно пожал плечами. — А действительно, не усилить ли мощность звука? — спросил Друян у Янина. — Подождем минут пять — десять, — сказал Янин, с трудом подавляя в себе нахлынувший неведомо откуда охотничий азарт. Новицкий, стоявший рядом, тяжело вздохнул, но ничего не сказал. Прошло еще минуты три, и тут на экране электронного преобразователя показался быстро приближавшийся к звездолету вампир. Это был молодой, довольно крупный самец. Он летел, широко расправив крылья, стремительный, напряженный, словно струна. — Красиво летит, — с сожалением вздохнул Новицкий. Друян недоуменно взглянул на него, а когда вновь повернулся к экрану, самец уже падал вниз, ярким искрящимся комочком догорая в силовом поле звездолета. Комлев торжественно взглянул на Друяна. «Ну, что я говорил? А вы еще сомневались…» — эти слова были написаны на его лице. Янин, брезгливо поморщившись, повернулся к экрану. Он не понимал таких людей. Откуда эта жестокость? Инстинкт первобытного охотника, пробудившийся через тысячелетия, или нечто худшее, чем атавизм? Между тем сгорающих в силовом поле животных с каждой минутой становилось все больше. Вскоре весь экран покрылся яркими вспышками. Отдаленно эта картина напоминала фейерверк, который Янин видел в далеком детстве, когда торжественно отмечалось возвращение первой межзвездной экспедиции. Вокруг звездолета уже образовалось довольно широкое кольцо обугленных животных, когда Янин потребовал прекратить это массовое уничтожение. — Думайте обо мне что хотите, — сказал он, — но это бесчеловечно. Это не выход… Обещаю вам, что в течение недели найду средство обезопасить нас от укусов. Утром, не дожидаясь разрешения Друяна, Янин отправился в разведывательной капсуле к полюсу Геоны. Он летел со скоростью трехсот километров в час на высоте нескольких сот метров и мог детально изучать ландшафт, проплывающий внизу. Часа через полтора полоса бордово-оранжевых саванн кончилась и началась зона желтой тайги. Янин задумчиво смотрел на желтые деревья, столь напоминавшие осенний земной лес, и думал о событиях прошлой ночи. …Новицкий просидел у него в каюте почти до утра. — Я видел, как вы смотрели на Комлева, — говорил он, лениво потягивая кофе. — Я знаю, вы нас считаете живодерами, готовыми уничтожить все живое на этой планете ради собственной безопасности. Янин не возражал, хотя вовсе не считал так. — Агеев был близким другом Комлева, — продолжал Новицкий. Это шестая экспедиция, в которой они вместе участвовали. Комлев очень тяжело пережил его гибель и вчера в какой-то степени мстил за друга… — Комлева можно понять, — ответил Янин. — Но все равно это глупо… Вы мне лучше скажите, почему вампиры предпочитают кровь вновь прибывших? — Я не раз задумывался над этим. — Новицкий вдруг встал и зашагал своими широкими шагами из угла в угол. — Это действительно странно, но, может быть, вампир, обладая чутким ультразвуковым аппаратом, способен не только находить уязвимые места в броне, но и зондировать внутреннее состояние живого существа? Вспомните ультразвуковые дефектоскопы… — Но для чего ему это? Новицкий недоуменно посмотрел на Янина: — То есть как это для чего? Известно, что за один мгновенный укус вампир выпивает изрядное количество крови. Для этого в его организме имеется специальная полость, в которой он может создавать разряжение и втягивать в нее кровь… — Ну, это я знаю, — нетерпеливо протянул Янин, все еще не понимая, к чему клонит собеседник. — Согласны ли вы с тем, что, чем больше крови в животном, тем больше и ее давление? — Ну и что? — Значит, тем больше крови вампир сможет втянуть за один укус. На кого же ему выгоднее нападать: на кусанного или некусанного? — Очень искусственно и неубедительно… — сказал Янин разочарованно. — По-моему, все сложнее… …Капсула скользнула над берегом большого таежного озера. Некоторое время Янин раздумывал, лететь ли дальше или приземлиться здесь. В это время внизу показалась довольно широкая полоса песчаного пляжа, и Янин повел капсулу на посадку. Он сам толком не знал, зачем полетел в эти неизученные места. Интуиция?… Сейчас, вспоминая минувшую ночь, он подумал, что некоторые его догадки подтвердились. Он вспомнил, что самцы летели к звездолету волнами и каждая следующая волна была значительно многочисленнее, чем предыдущая. Но так было до определенного момента. Незадолго до того, как он запретил продолжать эксперимент, волны животных поредели. И еще он вспомнил, как поразились Друян, Новицкий и сам Комлев, увидев, сколько животных привлек ультразвук. Их было в десятки раз больше, чем предполагалось. Ультразвук малой мощности не мог собрать такого количества вампиров. Значит, перед тем как двинуться к звездолету, вампиры передавали информацию в более отдаленные места. Потом они как-то распознали, в чем дело, и передали сигнал опасности… Выходит, этот сигнал все-таки существует? Почему же они передают его только в случае, когда гибель грозит всему биологическому виду? Может быть, они вообще не сталкивались веками с опасностью? Действительно, кто на этой планете представляет для них серьезную угрозу? Медлительные, неповоротливые мастодонты, безобидные химеры или отставшие в развитии на миллионы лет птеродоны? Почти доказано, что вампиры — самые высокоразвитые животные на планете. Они не знают врагов, так как у них самая совершенная нервная система, мгновенная реакция. Лишь пришельцы из другого мира — люди могут представлять для них опасность. Не потому ли именно вампиры так часто нападают на нас? Ведь вокруг столько более безобидных «доноров». А люди опасны: вампир, пришлепнутый Новицким, далеко не первым погиб от руки землян… Янин посадил капсулу у самой опушки оранжево-желтого леса и замер в ожидании. Стояла абсолютная тишина, и это не нравилось биологу. Подождав еще немного, но так ничего и не дождавшись, Янин включил магнитную запись «серенады вампиров». Прошло минут десять, но ни один самец не прилетел на этот зов. Янин ждал полчаса, час. Вампиров не было. Подтверждались его самые мрачные предположения. Теперь напрасно будут ждать самки самцов: «серенада», зовущая в брачный полет, стала отныне сигналом бедствия… Некоторое время биолог еще ждал, не веря, что информация об опасности этого ультразвукового сигнала дошла сюда, за сотни километров от звездолета. «А что, если эта информация распространилась по всей планете?» От этой мысли биологу стало не по себе. Хорошо еще, если самки выработают новый призывный сигнал. А если нет? Бояться более нечего: теперь у людей было средство, отпугивавшее их врагов. Но Янина эта мысль ничуть не радовала. Не выключая генератор ультразвука, Янин вылез из капсулы и огляделся. Опушка оранжево-желтого леса начиналась в десяти шагах. С противоположной стороны желтела полоса песчаного пляжа, на который лениво накатывались волны голубого озера. «Надо было сесть подальше от зарослей, — подумал мельком биолог, — мало ли кто оттуда может вылезти?» Но тут же эта мысль была вытеснена раздумьями о судьбе вампиров и довольно ощутимом нарушении экологического баланса планеты в результате их гибели… Ноги глубоко провалились в песок, и даже сквозь толстые подошвы Янин чувствовал, как раскалена почва. Подойдя к воде, биолог увидел у самого берега длинное полупрозрачное тело водяной змеи. Вот она, изящно извиваясь, догнала небольшую сиреневую рыбку, и через мгновение жертва уже трепетала в прозрачном желудке пресмыкающегося. Страшный треск заставил Янина обернуться. На месте зеркальной капсулы тупо топтался огромный панцирный псевдомастодонт. Останки капсулы превращались в крошево металла и пластика. Янин выхватил бластер, и через минуту громадное животное превратилось в гору дымящихся мышц и костей. Преодолевая отвращение, Янин подошел к разрушенному аппарату. У биолога все еще теплилась надежда, что большой передатчик капсулы уцелел. Ведь радиус действия передатчика, вмонтированного в скафандр, не превышал двадцати километров. Однако, едва начав поиски, Янин наткнулся на комок сплавленного металла, в котором без особого труда узнал остатки передатчика. Материалы, из которого был сделан передатчик, может быть, и могли выдержать вес чудовища, но звездным температурам лучей бластера ничто не могло противостоять… Янин не знал, сколько времени он простоял у обломков капсулы. К действительности его вернула боль в плече. Это был укус вампира. Внезапно биолога охватила полнейшая апатия. Он равнодушно посмотрел вверх и увидел над собой целую стаю вампиров. В этом не было ничего удивительного, ведь спасительная ультразвуковая «серенада» уже не звучала… Янин засек время и, отойдя от обломков капсулы метров на десять, лег в высокую оранжевую траву. «Через полчаса после укуса неизбежен летальный исход», — вспомнил он строки инструкции. Сейчас уже ничто не могло его спасти: даже ракетный бот не преодолеет за полчаса расстояние, отделявшее его от звездолета… Высоко в небе парили вампиры. Чтобы не видеть их, Янин закрыл глаза. Он почти физически ощущал, как внедряются в его тело мириады смертоносных микроорганизмов чужой планеты. И еще он чувствовал укусы вампиров… …Очнулся Янин от боли. Открыв глаза, он некоторое время не мог понять, что мелькающие перед глазами серые пятна не что иное, как крылья вампиров. Они заполняли буквально все пространство вокруг. Янин подумал, что продолжает бредить, но боль становилась все сильнее, и это было реальностью. Боль искорками вспыхивала по всему телу, и Янин понял, что вампиры все еще кусают его. С трудом подняв онемевшую руку, Янин взглянул на часы и не поверил своим глазам: он был без сознания пятьдесят с лишним минут. Еле-еле Янин повернулся на бок и почувствовал сильное головокружение. — Много из меня, гады, крови высосали, — прошептал он сквозь стиснутые от боли зубы. Потом он медленно дополз до ближайшего дерева и, превозмогая боль, держась за покрытый красноватым лишайником ствол, встал на ноги. В голове гудело, ноги подкашивались, но он был жив. Жив — наперекор всему… Сознание постепенно прояснилось, но голова продолжала кружиться, и Янин вынужден был сесть, опираясь на ствол спиной. Он уже начал догадываться, что именно с ним произошло, но для полного понимания все еще не хватало сил. Укусы вампиров стали реже, Янин решил прекратить их совсем. К счастью, бластер был при нем… — Все, — процедил Янин сквозь зубы. Он чувствовал, что силы постепенно возвращаются и их было уже достаточно, чтобы обдумать положение. Ему было ясно, что своим исцелением он обязан все тем же вампирам. Он удивлялся, почему никто раньше не догадался, что вместе с микробами вампиры при укусе впрыскивают в организм человека и антитела для борьбы с ними. Те самые антитела, благодаря которым от этих микробов не погибают местные животные. Просто раньше, при одиночных укусах, дозы антител были слишком малы. Это был тот редчайший случай, когда яд в больших дозах превращался в противоядие… Значит, скафандр ему теперь ни к чему. Фауна и флора Геоны не страшны человеку, искусанному вампирами… «Что же, — думал Янин, — ради такого открытия можно было оказаться на грани смерти. Ведь оно дарит людям целую планету…» …До звездолета Янин добрался через три недели, когда все считали его давно погибшим. Он шел без скафандра, уплетая за обе щеки какие-то ядовито-синие плоды. Плоды чужой планеты… Анатолий Мельников ПРОИСШЕСТВИЕ НА ОСТРОВЕ МЭН Фантастический рассказ Утро выдалось хмурое. Над морем проносились клочья серых разорванных облаков. Вильям Пейн вышел из своего приземистого каменного дома и, тяжело ступая, направился к гаражу. Мокрый от дождя гравий недовольно поскрипывал под ногами, словно не хотел, чтобы его беспокоили в такой ненастный день. Пейн вздохнул: дела, нужно ехать за товаром в Рамси, иначе принадлежащий ему крохотный магазин, находящийся под одной крышей с домом, не прокормит его до нового курортного сезона. Здесь, на острове посреди Ирландского моря, туризм — единственный серьезный «бизнес». Сюда влекут людей широкие песчаные пляжи, живописные скалистые пейзажи, старинные крепости, возведенные когда-то викингами на путях своих средневековых походов. В те редкие дни, когда Пейн мог позволить себе оставить ненадолго работу, он отправлялся на запад на машине по узким дорогам острова, петлявшим среди холмов. Проходило совсем немного времени — и перед ним открывался величественный замок Пил… В летний сезон население острова увеличивалось раз в десять. Множество гостиниц, построенных в основном в старом викторианском стиле, полукругом обступают вытянувшуюся на две мили лазурную бухту. В туристский сезон они заполнены до предела. На побережье не умолкает шум автомобильных моторов, а на набережной слышится стук конки — на потеху туристам! Из дансингов и ресторанов доносится музыка. Летний сезон кормит. Пейн бросил взгляд на шпалеры пальм, кроны которых колыхались на ветру, словно вывернутые наизнанку зонтики. Пальмы на широте севернее Лондона! Иные туристы не верят своим глазам. Таково благотворное влияние Гольфстрима. Викинги не случайно облюбовали этот клочок суши. Над входом в гараж красовалась эмблема острова — три согнутые в беге человеческие ноги в круге. «Как ни кинь меня, я пойду», — говорили о ней древние жители острова. Как и все местные патриоты, Пейн гордился ее уникальностью. Правда, некоторые историки утверждают, что подобная эмблема существовала когда-то на одном из островов Средиземноморья, но достоверно о ней ничего не известно. Пейн открыл двери гаража. Видавший виды светло-зеленый «пежо» стоял на своем обычном месте. Привычно распахнув дверцу, Пейн уселся за руль, вставил ключ в замок зажигания. При первом повороте ключа двигатель фыркнул, но не завелся. При втором Пейн услышал лишь щелчок включающегося контакта. Стартер не вращался. «Ну и ну, — подумал Пейн. — Неужто меня надули с новым аккумулятором? Когда это он успел сесть?» Он вышел из машины, поднял капот. Рядом с аккумулятором топорщилась ярко-рыжими иголками какая-то масса. Пейн вначале подумал, что кто-то над ним подшутил, подсунув в моторный отсек моток медной проволоки. Но в этот момент «моток» шевельнулся. Пейн невольно отпрянул. Теперь он разглядел тонкие зеленоватые щупальца, полускрытые иголками, которые плотно обхватывали плюсовую и минусовую клеммы аккумулятора. Кем или чем бы ни было это существо, оно нуждалось в энергии. Когда оторопь миновала, Пейн решил, что оставлять рыжую массу в автомобиле все же не следует. Но как к ней подступиться? Подумав, Пейн натянул резиновые перчатки и только после этого коснулся руками ярко-рыжих иголок. Они оказались на удивление мягкими. Пейн все глубже погружал в них пальцы, пока не ощутил небольшое утолщение в центре — нечто вроде головы, откуда расходились щупальца. Существо вело себя очень смирно. Однако в этот момент Пейна ничто не удивляло. Он поражался собственному спокойствию, словно все это происходило не с ним. Занятый мыслями о магазине и товаре, который предстояло привезти, Пейн спасал автомобиль. Пришлось приложить некоторое усилие, чтобы оторвать щупальца от клемм аккумулятора. Щупалец было пять. Теперь, когда существо было в руках Пейна, в нем угадывалось какое-то сходство с морской звездой, а может быть, с морским ежом. Здесь, на острове, это были самые естественные ассоциации. Казалось, существо спало. Во всяком случае оно не проявляло никакой активности. Что с ним теперь делать? Выкинуть за ограду, словно выдернутый из земли сорняк? Однако интуитивно Пейн уже знал, что так поступить нельзя. С этим существом следовало обойтись поделикатнее. Существо слабо вздрогнуло, и у Пейна вдруг возникло желание отнести его в дом. Пейн так и сделал. Существо, обладавшее способностью внушения, было, без сомнения, разумным и высокоорганизованным. С предосторожностями Пейн внес его в комнату. Пеколебавшись мгновение, положил на кресло: было как-то неудобно класть мыслящее существо на пол. В этой комнате ничего ценного не было: кровать с электрическим подогревом, столик, полка с книгами, кресло, в котором сейчас находился незваный гость, на подоконниках — коллекция кактусов. Пейн торопился: время уходило, а ему нужно было ехать в Рамси за товаром. Не до гостей, будь это даже пришелец. Пришелец? Эта мысль заставила Пейна снова бросить взгляд на ярко-рыжую массу. Может быть, может быть… Ему некогда выяснять сейчас проблемы межзвездных контактов, да и не его это дело. Не поможет же этот прише… это существо, черт возьми, завести ему машину и не снабдит товаром. А потому пусть остается здесь, пока Пейн не освободится. Потом разберемся. Пейн на всякий случай щелкнул выключателем розетки (не хотел, чтобы гость, привлеченный магнитным полем, устроил короткое замыкание) и вышел из комнаты, мягко притворив за собой дверь. Очутившись во дворе, Пейн увидел, что оставил открытыми двери гаража. Он направился к нему, на ходу соображая, у кого бы одолжить машину. Уже опуская капот, Пейн подумал, а не попытаться ли ему еще раз завести мотор. Он снова повернул ключ. И тут — о диво! — двигатель мягко заработал с первой попытки. — Дела! — только и вымолвил Пейн и выехал из гаража. Он не поехал прямо в Рамси, а сделал небольшой крюк, чтобы рассказать о случившемся «маленьким людям». Туристы с недоверием относятся к рассказам местных жителей об обитающем на острове маленьком народце. Некоторые путают «маленьких людей» с гномами, но это не одно и то же. По сути дела их никто не видел. Но зато они видят всех и знают, что у кого за душой. Самое же главное — они настоящие хозяева острова. И людям только кажется, что они здесь что-то решают. Пейн мог доказать это любому и каждому. Вот, скажем, случай с его приятелем из Престона — Шепхердом. Приехал на остров он на три дня, но собрался уезжать уже на следующий день, поссорившись с близким ему человеком. Так вы думаете «маленькие люди» позволили ему это сделать? Как бы не так! В тот момент, когда Шепхерд приехал в аэропорт, началась забастовка авиамехаников. Гость из Престона просидел в аэропорту целый день, а вечером все же поехал обратно в город и помирился с другом. У Пейна было облюбовано местечко для общения с «маленькими людьми» — небольшой мосток через ручей, где они обитали. Впрочем, это место было известно и другим местным жителям. Они, как и Пейн, рассказывали «маленьким людям» свои новости, так что те постоянно были в курсе всех дел. Правда, никто их не встречал, разве что какие-нибудь самые старые старики, и никто с ними не разговаривал. «Маленькие люди» всегда только слушают, но в разговоры не вступают. Одобряют они услышанное или нет, можно узнать только по последствиям. Так вот, Пейн завернул к мосточку и выложил «маленьким людям» все про рыжего пришельца. И хоть ответа не получил, уехал успокоенный. В Рамси он благополучно получил товар, привез его в магазин, постоял за прилавком. Покупателей можно было по пальцам пересчитать. Когда подошло время ленча, Пейн пошел к себе и обнаружил, что пришелец исчез. В комнате на первый взгляд все было по-прежнему. Исключение составляла коллекция кактусов: она была основательно испорчена. От опунции остались одни колючки. Эпифиллюм был уничтожен наполовину. Цереус, видимо, пришелся не по вкусу: его листочек откусили и выплюнули. Нетронутым оказалось лишь алоэ. К розетке пришелец, по-видимому, не прикасался. …Дни проходили за днями, и вскоре Пейну начало казаться, что все случившееся только пригрезилось ему. Он, как всегда, ездил за товаром, стоял за прилавком, обслуживал немногочисленных покупателей. Один раз ему удалось побывать в южной части острова и полюбоваться замком, который называется Касл Рашен. Построенный в тринадцатом веке, а может, и раньше, это — единственный в своем роде замок на Британских островах и даже в Европе. Глубокие рвы и высокие оборонительные стены настолько хорошо сохранились, что и сегодня здесь можно с успехом отразить штурм какой-нибудь пехотной части. Незаметно подошло время весеннего равноденствия. Наступили погожие дни. Пейн старался выкроить время для прогулок вдоль берега. Всюду он натыкался на бесхвостых кошек местной островной породы. В часы отлива он бродил по плотному песчаному морскому дну, обходя темные, поросшие водорослями камни. Длинные темно-зеленые стебли ламинарии напоминали щупальца рыжего пришельца. Откуда и зачем он явился и куда исчез? Оживление в городке и на набережной говорило о том, что курортный сезон не за горами. Перекрашивали фасады гостиниц, обновляли витрины, на прилавках появлялись новые товары, которые, по расчетам владельцев магазинов, должны были поразить воображение туристов и отдыхающих. Пейн тоже подумывал о том, как ему встретить предстоящий сезон. Конкурентов у него было хоть отбавляй. Однажды утром к нему заглянул почтальон Уотерс. Пейн несказанно удивился, когда почтальон вручил ему посылку величиной с портативную пишущую машинку. Адрес Пейна был выписан на лицевой стороне коробки с какой-то особой тщательностью. Тут же виднелся лондонский почтовый штемпель двухдневной давности. Пейн повертел посылку. Обратный адрес был невразумительным. Имени отправителя там как будто не было. Только значилось: «Датура Бурн Гилуб ХТМ Аркарула. Галактика ТВМА-3001». Внутри оказался черный металлический футляр, отполированный до зеркального блеска. Футляр раскрылся с легким щелчком, обнаружив аппарат вроде пишущей машинки — с клавиатурой, только вместо букв там были какие-то мудреные символы. С задней стороны открывался широкий раструб. Пейн повертел машинку так и сяк, пытаясь определить ее назначение. Наконец, сунув руку в раструб, извлек оттуда конверт, по-видимому содержавший пояснения. В конверте была полупрозрачная пластинка, которая вспыхнула яркими красками, как только Пейн к ней прикоснулся. Он присмотрелся как следует — сомнений быть не могло: на пластинке красовался сам ярко-рыжий пришелец! И тут Пейн как бы услышал обращенную к нему беззвучную речь: — Землянин! Прими благодарность того, кого ты называешь про себя ярко-рыжим существом. Я немного огорчил тебя, посягнув на энергию твоего аккумулятора и на коллекцию кактусов. Знаю, что средства твои скромны и тебе приходится много трудиться, чтобы заработать на жизнь. Для нас, инопланетян, такой образ существования несколько странен, но мы живем в других физических условиях и потому не склонны осуждать землян. За твою доброту ко мне и сдержанность я хочу вознаградить тебя, помочь существовать в твоем мире. Аппарат, который ты сегодня получил, — мой подарок. Это синтезатор, привычный в нашем мире. Ты сможешь по желанию получить разнообразные вещи — от одежды и домашней утвари до новейшей электронной техники на уровне достижений вашей науки. Запомни: синтезатор предназначен только для тебя. Никто другой не сможет им воспользоваться. Когда захочешь что-нибудь получить, вставь эту пластинку в прорезь на крышке, и она покажет, какие клавиши нажимать. Держи пластинку всегда при себе. А теперь прощай. Желаю тебе удачи! Изображение на пластинке погасло. Пейн некоторое время оставался неподвижным. К свершившемуся чуду нужно было привыкнуть. Человек скромных запросов, привыкший довольствоваться малым, Пейн не торопился извлечь выгоду из своего неожиданного приобретения. Если бы в доме была женщина, она бы тотчас подумала о тысячах вещей — больших и малых, которые ей якобы крайне необходимы. Но Пейн уже много лет жил одиноко. Он присел и задумался. Да, аппарат поможет в делах его торгового предприятия. Надо проверить на деле, какие товары он способен производить. Если эти вещи действительно смогут оказать впечатление на покупателей, то он еще поборется со своими конкурентами! Рассуждая подобным образом, Пейн взял пластинку и сунул ее в прорезь машины. Что бы такое придумать? Что бы мне самому пригодилось на этом острове, продуваемом всеми ветрами? Ага, хороший демисезонный плащ. Цвет — морской волны. Длина — ниже колен. Капюшон, пояс. Никаких погончиков. Пристежная подкладка на молнии. Можно и вторую — на меху. Какой мех? Котик. Можно будет носить зимой. На пластинке, вставленной в прорезь, уже ясно были различимы символы, видимо соответствовавшие желаниям Пейна. Оставалось лишь найти клавиши с такими же знаками. Синтезатор работал бесшумно. Вначале из раструба появился ворот с капюшоном, затем — рукава, пояс, потом наружу вывалился весь плащ. Несколькими минутами позже появилась меховая подкладка. Вся операция заняла семь минут — Пейн засек время. Плащ был превосходного качества. Пейн надел его и почувствовал, что лучшего плаща у него в жизни не было. Он ловко облегал фигуру и вовсе не стеснял движений. Помнится, лет десять назад Пейн купил хороший плащ в Ливерпуле, который обошелся ему довольно дорого, но и тот не шел ни в какое сравнение с нынешним подарком. Из зеркала на Пейна глядел пожилой мужчина, походивший в новом наряде на капитана дальнего плавания, только без форменной фуражки. «Если весь товар будет такого качества, то он пойдет хорошо», — подумал Пейн и решил заказать синтезатору что-нибудь модное, воздушное — для женщин. Скажем, кофточку с блестящими нитями. Женщинам нравится блистать. Цвет — серебристо-голубоватый. Воротничок — отложной, как у свитера, но пышный, чтобы волнами ложился на грудь. Рукава — длинные, со складочкой от плеча до запястья. Аппарат выдал серебристую кофточку. Пейн поднес ее к окну и невольно залюбовался. Редкая женщина устоит перед такой обновкой. Он начал давать синтезатору новые заказы. Появились кофточки розовые, оранжевые, желтые, потом голубые. За ними последовали купальные костюмы: из двух предметов, целиковые, в сочетании со шляпками, пляжными брючками до колен. Подумав, Пейн решил прибавить к ним зонтики из материала тех же расцветок. Получалось очень неплохо. Потом пошли джинсы: традиционные синие, бордовые и желтые, мягкие и грубые, вельветовые и гладкие, с фигурными нашлепками на мягком месте, с вышивкой, с заплатками в форме красного сердца под коленкой… Пейн вдруг почувствовал величайшую усталость и присел среди этой груды товаров. Он с удивлением обнаружил, что уже наступил вечер. Увлекшись синтезатором, он провозился с ним весь день, даже про магазин не вспомнил. Ничего, теперь дела должны пойти лучше. Солнце с каждым днем пригревало сильнее. Бесхвостые кошки табунами бродили вдоль вечнозеленых изгородей. По ночам доносилось их отчаянное мяукание и душераздирающие крики. С приходом тепла поток туристов усилился. До пика сезона было еще далеко, но покупателей прибавилось. Синтезированные товары у Пейна приобретали охотно: они были добротны и красивы. Однако по скучающим взглядам женщин Пейн вскоре понял, что им, как всегда, хочется чего-то из ряда вон выходящего. Однажды вечером, покончив с делами, Пейн решил дать синтезатору необычное задание. «Уж коли, — рассуждал он, — аппарат этот внеземного происхождения, то, вероятно, способен изготовить что-то особенное». Он задумал платье из ткани, какой на Земле еще не знали. Ткань эта должна была греть в непогоду, освежать в зной и даже… освещать путь в темноте! По желанию она должна была менять окраску, фасон, самоподгоняться по размеру — и все это без прикосновения человеческих рук. Когда первое, шелковистое на ощупь платье появилось из раструба, Пейн не поверил своим глазам. Затем заказал партию дамского платья всех мыслимых расцветок и конфигураций. Аппарат работал всю ночь, до рассвета. Утром невыспавшийся Пейн отнес в магазин партию невиданного товара. На каждом изделии была красочная этикетка со словами «Платье будущего». Пейн еще не успел развесить свой товар, как в магазин нагрянуло сразу несколько молоденьких покупательниц, видно только что прибывших на остров. Необычная ткань сразу же привлекла их внимание. Они наперебой засыпали Пейна вопросами: — Что это за ткань? — Сколько стоит платье? Наиболее энергичные уже примеряли платья в кабинках, поражаясь эластичности ткани и тому, как ладно она облегает фигуру. А когда по желаниям покупательниц платья начали менять расцветку, восторгам не было конца. Пейн запросил цену втрое выше, чем за обычное дорогое платье, и подивился, с какой легкостью женщины платили за то, чтобы казаться красивыми. Двенадцать платьев было продано за четверть часа! А покупательниц и след простыл — они убежали со своими обновками, оставив Пейна с кучей денег на прилавке. Он только головой покачал и, закрыв магазин, отправился отсыпаться. С этого дня Пейн начал планомерное наводнение местного рынка своими синтезированными товарами. От покупателей не было отбоя. Теперь каждый, кто приезжал на остров, спешил в магазин Пейна под пальмами на набережной, чтобы купить что-нибудь необыкновенное. Пейн придумал и новые товары для мужчин: электронную бритву, самоподгоняющиеся по размеру туфли, автоматические шляпы-зонтики. Бритва, например, привлекала покупателей тем, что включалась в тот момент, когда человек просыпался, и начинала неназойливо брить его, пока он медленно возвращался к реальной действительности. А что может быть приятнее для мужчины, рассуждал Пейн, чем сознание того, что он только что встал, а уже выбрит и на это не нужно тратить времени. Особым спросом пользовался лазерный дезинтегратор комнатной пыли. Слухи о необыкновенных товарах разнеслись далеко за пределы острова. К Пейну стекались сотни заказов, так что не было никакой возможности ответить всем. Он все больше времени проводил у синтезатора, изготавливавшего самые фантастические товары. Разумеется, не аппарат их придумывал, а Пейн, так что у него вскоре голова стала кружиться от напряжения. Пришлось завести каталог, чтобы избежать выпуска однородных товаров. Поток туристов на остров все ширился, а с ними — в геометрической прогрессии — разбухал банковский счет Вильяма Пейна. Гостиницы и прежде не вмещали всех приезжающих в разгар сезона, а тут началось нечто невообразимое. Теперь люди хотели побывать на острове даже осенью, даже зимой! Корабли и паромы шли на остров, загруженные до предела. Команды едва успевали обслуживать пассажиров. Даже в штормовые дни на палубах едва ли становилось свободнее. Молодежь, которая не рассчитывала устроиться где-либо с комфортом, везла с собой палатки и спальные мешки. Легковые автомашины на паромах стояли впритык. Самолеты взлетали и садились в местном аэропорту поминутно. Рядом с летным полем, под тоненькими пальмами на сочной, зеленой траве возник палаточный городок. На всех линиях — морских и воздушных — были введены дополнительные рейсы. Пейн, не знавший ни минуты отдыха, возблагодарил всевышнего за то, что у него добротный, каменный дом — другой бы уже давно разнесли покупатели. Очередь в его лавку выстраивалась задолго до рассвета. Однако Пейн мог ежедневно обслужить лишь очень немногих. Пришлось обратиться за помощью в полицию, которая сдерживала напор чересчур активных посетителей. Теперь возле дома Пейна день и ночь дежурила машина с двумя полицейскими. Тем временем капитал Пейна начал приближаться к миллиону фунтов. Он нанял продавцов, что значительно облегчило его работу. Но с синтезатором ему приходилось управляться самому — таково было условие рыжего пришельца. Потом случилась небольшая неприятность: исчез один из продавцов, малаец, который при найме сказал Пейну, что у себя на родине вел дела торгового предприятия. Вместе с ним исчезла партия дезинтеграторов пыли. Пейн понимал, что рано или поздно люди начнут докапываться до источника его необыкновенных товаров, не знающих конкуренции. Поэтому он заказал для дома бронированные двери. Окна были забраны изнутри металлическими решетками. Света в доме стало меньше, и это, как показалось Пейну, отрицательно повлияло на коллекцию кактусов. Конкуренты Пейна начали разоряться один за другим. Теперь от них можно было ждать все что угодно. Так оно и случилось. Начали приходить письма с угрозами. Однажды утром возле дома Пейна грохнул взрыв. Пейн выскочил на улицу и увидел почтальона Уотерса, стоявшего с перекошенным от страха лицом. Рядом валялся исковерканный велосипед. Полицейской машины поблизости не оказалось. Пейн ввел почтальона в дом и усадил на стул. — М-м-мистер Вильям, — заикаясь, сказал Уотерс, — вам прислали заказное письмо, оно было очень толстое и словно бы погнутое. Машинально я попытался его выпрямить, а оно зашипело и в-в-в зорвалось… Уотерс отбросил письмо в сторону и потому отделался испугом. Дела принимали серьезный оборот. Нужно было решать, как быть дальше. Поразмыслив, Пейн решил отлучиться на несколько дней, отправиться в Престон, чтобы встретиться со своим приятелем, сведущим в финансовых вопросах. Видимо, пришло время перенести дело поближе к центрам цивилизации, где полиция и закон, как казалось Пейну, могли бы гарантировать ему более надежную защиту. Объявив продавцам, что уезжает на несколько дней за новым товаром, Пейн отправился в путь. За двадцать пять минут небольшой реактивный самолет доставил его в знаменитый курорт Блэкпул. Через пять минут после приземления Пейн уже сидел в такси, которое заказал еще на острове, в аэропорту. Машина мчала его в направлении Престона. Пейн уже начал привыкать к своему новому положению человека со средствами. Шепхерд, давний приятель Пейна, внимательно его выслушал. Однако вопрос, который он задал Пейну, едва тот смолк, прозвучал неожиданно: — А стоит ли продолжать все это дело? Сколько ты уже на нем заработал? — Больше миллиона фунтов. — На твой век хватит. Дальше все пойдет сложнее и намного опаснее. Так мне все видится. Переехав в какой-нибудь крупный центр, ты неизбежно вступишь в конкуренцию с более могущественными и жестокими дельцами, которые постараются тебя уничтожить. В этом можешь не сомневаться. Трудно было не признать правоту собеседника. Но добровольно отказаться от дела… Магазин худо-бедно кормил Пейна много лет. Словом, нужно еще поразмыслить, прежде чем принимать окончательное решение. Пейн поблагодарил Шепхерда и распрощался с ним. Он решил провести еще два дня в Саутпорте, побродить у моря, подумать. Свободные номера были только в самых дорогих отелях, выходивших фасадом на набережную. Пейн без колебаний направился в один из них — «Ройал корт». На следующий день он побывал в модных магазинах, снабжавшихся из Лондона и Парижа, однако таких товаров, как у него, в них, разумеется, не было и в помине. Здесь и не слыхали о самоподгоняющейся обуви или электронных бритвах. Да, он бросал вызов всем, так что рано или поздно столкнется с могущественными конкурентами. Шепхерд прав. Может, отказаться от дела и уехать с острова? Но ведь он прожил на нем всю жизнь… Следующей ночью Пейна одолевали кошмары. Ему приснилось, будто его преследуют «маленькие люди». Они требовали, чтобы он отдал им синтезатор рыжего пришельца. Пейн во сне подивился тому, что «маленькие люди» вовсе не были похожи на людей или гномов, как представлялось многим островитянам. Они были вроде кустов у того ручья, только ветви их судорожно дергались, словно руки, заносимые для удара. Корни им служили ногами, а там, где ветви и корни соединялись, сверкали большие зеленые глаза… Потом он вдруг увидел свой дом, вернее, то, что от него осталось, — груду дымящихся развалин. Пейн тотчас догадался, что в его отсутствие кто-то посягал на синтезатор, а рыжий пришелец, верный своему слову, сделал все, чтобы никто не завладел аппаратом. Утром Пейн торопливо съел свой «континентальный» завтрак, состоявший из крохотной булочки с джемом и чашечки кофе, и поспешил домой. Вдруг и правда на острове что-нибудь стряслось? Когда самолет начал заходить на посадку на островной аэродром, Пейн увидел, как бесновались волны у береговой линии. Ветер гнал потоки воды по асфальту взлетно-посадочной полосы. Управляемые фотоэлементом, двери аэропорта распахнулись перед Пейном и пропустили его на улицу. Ветер чуть не сшиб его с ног. Начиналась осень. По дороге из аэропорта Пейн остановил такси у мостка через ручей, где начинались владения «маленьких людей». Пейну показалось, что кусты у ручья сильно поредели. Может быть, «маленькие люди», если таков их действительный облик, начали куда-нибудь переселяться? Налетел порыв холодного ветра, и Пейн словно очнулся. Да кто их видел, этих «маленьких людей»? Кругом одни зеленые кусты, как в недавнем сне, и так же яростно машут ветвями под порывами ветра… Пейн повернулся и пошел прочь, чувствуя, что никогда больше сюда не вернется. Дорога перевалила через холмы. Вот первые дома и порт, забитый рыбацкими баркасами. Показалась знакомая пальмовая аллея на набережной. Пейн облегченно вздохнул и улыбнулся. Дом его стоял на прежнем месте. Войдя в жилую комнату, Пейн первым делом снял свой капитанский плащ. Затем отыскал почтовую коробку, в которой ему когда-то был доставлен синтезатор. Он засунул аппарат в коробку вместе с полупрозрачной пластинкой. Аккуратно вывел на коробке адрес получателя: «Датура Бурн Гилуб ХТМ Аркарула Галактика ТВМА-3001». Под чертой он написал свой почтовый адрес. Подумав мгновение, добавил: «С благодарностью. Вильям Пейн». Владимир Фирсов БУХТА ОПАСНОЙ МЕДУЗЫ Научно-фантастический рассказ Когда глиссер обогнул южную оконечность острова и длинный мыс отгородил меня от океана, волны сразу стали меньше. Солнце уже скрылось за горизонтом, и начало быстро темнеть. Но бухта была совсем близко, и, хотя ее горловину затянула пелена тумана, я круто положил руль вправо, посылая глиссер в дугу циркуляции. Здесь, под защитой мыса, поверхность океана всегда была спокойной. В воздухе повисла тишина, набегающие на берег волны, словно кто-то разгладил огромным утюгом, превратив водную поверхность в слегка колышущийся зеленый ковер. Выматывающая душу тряска прекратилась, и движение глиссера стало напоминать полет — бесшумный, упоительный полет за уходящим днем. Наши автоматические пикеты Службы раннего оповещения располагались на восточных, обращенных к океану десятках больших и малых островов. Где-то вдали, за тысячи километров, таинственные тектонические процессы по временам взламывали океанское дно, рождая цунами, которые со скоростью реактивного самолета мчались к берегу, все набирая и набирая силу. Жители прибрежных городов вдруг видели, как отступает вода, обнажая дно с трепещущими рыбами и осевшими в ил судами. А затем, через считанные минуты, над побережьем вырастала чудовищная ревущая стена — миллионы тонн воды, приобретающей всесокрушающую силу. Пробегая в секунду по двести метров, вырастая с каждым мгновением, волна налетала на причалы, улицы, площади, сметала город с лица земли, а закончив свое губительное дело, останавливалась, опадала, уползала обратно, унося в своих мутных потоках трупы людей и обломки зданий… Служба оповещения предупреждала население и корабли — люди уходили в горы, корабли удалялись от берегов, но не было силы, которая могла бы спасти город. Но теперь, впервые в истории, человек переходил от обороны к наступлению. СИНЗ — Станция интерференционной защиты — копила энергию для защиты города. Все побережье защитить было невозможно: энергии цунами мы не могли еще противопоставить равную энергию, но прорубить брешь в волне именно там, где она должна ударить по населенному пункту, — вот что было нашей целью. Автоматические пикеты своими выдвинутыми в океан датчиками собирали обильную пищу для ЭВМ, которая рассчитывала режим работы генераторов интерференционной защиты: давление, температуру, течения, магнитуды… Данные об опасных волнах шли по телеметрии непосредственно в ЦРО — Центр раннего оповещения, а кассеты с записями мы с Сергеем раз в неделю извлекали из пикетов и отправляли для обработки на ЭВМ. Но вчера вечером у Сергея разболелся зуб, и я отправил его с утренним катером в город, предупредив, что заночую в дороге. Я успел объехать все восемь пикетов на трех островах, а назавтра была суббота, и я мог весь день посвятить подводной охоте. В эту бухту мы наведывались с Сергеем не раз. Круглая, около полукилометра в диаметре, она была прекрасно защищена от ветра и волн высокими скалами. С океаном ее соединяла узкая, всего метров в тридцать, горловина, через которую я мог провести свое суденышко даже с закрытыми глазами. В бухте почти не росла зостера, в зарослях которой любят прятаться ядовитые крестовички, поэтому для любителей подводной охоты это место было сущим кладом. На карте в нашем институте это место носило название бухты Опасной Медузы. И это было странно. Ведь медуз там почти не встречалось, а ядовитых крестовичков и подавно: при каждом дожде потоки пресной воды стекали в бухту со всего острова, а крестовички ее не любят. Мне нравилось охотиться тут: глубина небольшая, непуганая рыба еще не научилась бояться ружья, и порой у меня на кукане после часа охоты оказывалось больше дюжины рыб. Глиссер стремительно летел в полосе тумана, окутавшего вход в бухту. Мое ружье лежало на стланях, рядом с рюкзаком, из которого торчали длинные синие ласты, и я уже предвкушал удовольствие завтрашней охоты. Пастельные тона вечерних красок земли и неба сгустились, потемнели. Легкий рокот электромотора отразился от нависшей справа скалы, потревоженная вода зашлепала торопливо гребешками волн по гранитной стене, вдоль которой я мчался. Еще полсотни метров — и стоп, мотор! Глиссер, оседая и теряя скорость, опишет дугу к крохотному треугольному песчаному пляжу, зажатому среди каменных глыб. Удар, распоровший днище глиссера, кинул меня вперед. За мгновение до этого я скорее угадал, чем увидел, какое-то препятствие — темную полоску, перечеркнувшую горловину бухты, сделал движение, чтобы привстать, и тут же был выброшен за борт. В ушах еще стоял треск рвущихся переборок, в рот и носоглотку хлынула вода, меня крутило в глубине, как в центрифуге, голова звенела от удара. В подводной тьме нельзя было понять, где верх и где низ и куда надо стремиться, чтобы глотнуть воздуха. Наконец инерция движения погасла, и я вынырнул на поверхность за мгновение до того, когда удушье стало невыносимым. Колени саднило (я сильно ударился о борт), звон в голове прекратился, стих и рокот мотора, но низ живота болел так, словно меня лягнула лошадь, из-за чего даже дышать было больно. Я смерил глазами расстояние до глиссера, который медленно удалялся, заметно погружаясь в воду, оглянулся — до берега было гораздо ближе — и медленно поплыл к нему. Здесь, в кольце скал, было уже темно. Я разделся, кое-как выжал одежду. Постепенно боль проходила, я стал осматриваться. Темнота сгустилась, но все же я рассмотрел черное пятно — полузатонувший глиссер. Я не очень беспокоился за него: карманы непотопляемости не дадут ему утонуть, но в нем была рация, которая после длительного купания наверняка выйдет из строя. Недалеко от берега виднелся еще какой-то предмет. Я не сразу сообразил, что это мой рюкзак, а когда понял, стремглав кинулся в воду: он-то непотопляемостью не обладал и держался на поверхности, очевидно, последние секунды. Я доплыл до него, когда он только-только погрузился в воду, удачно нырнул и ухватился за лямки. Вскоре я уже блаженствовал на берегу, натянув гидрокостюм и с аппетитом уплетая консервы. Темный силуэт глиссера все еще виднелся сквозь туман. Над скалами поднялась полная луна, и ее свет придал пейзажу особую прелесть. Тревога первых минут отступила. Я был сыт и одет, и у меня была пища на несколько дней. Послезавтра, когда я не выйду на связь, меня хватятся, и Сергей примчится сюда. Тут я вспомнил о черной полосе у входа в бухту. Я натянул ласты, пятясь вошел в воду и поплыл к горловине, чтобы рассмотреть таинственную преграду. В годы войны мой отец был командиром катера. Он рассказывал, как им приходилось прорываться по ночам к захваченным врагом причалам через противокатерные заграждения — тяжелые цепи и специальные сети из тросов, густо увешанные минами. Нечто подобное я увидел и сейчас. Бухта была перегорожена стеной, начинавшейся среди прибрежных камней. Она возвышалась над водой примерно на полметра, уходя к противоположному берегу. Доходит ли она до самого дна? Я решил отложить свои исследования до завтра и потихоньку поплыл обратно к своему пристанищу, держась вплотную к берегу. Луну уже затянуло облаками. Я так и не нашел во тьме своей одежды и других вещей. В гидрокостюме было тепло, даже жарко, и я решил, что надо вздремнуть до рассвета, а там уж и сплавать к глиссеру, чтобы установить размеры повреждения. В темноте я начал ощупывать камни, отыскивая местечко поудобней. Непонятная тревога не оставляла меня. Что-то изменилось вокруг, но я никак не мог понять, что именно. И когда наконец понял, то мгновенно вскочил с камня, на котором только что удобно устроился. За два года работы на островах я провел в этой бухте много ночей, знал ее вдоль и поперек, изучил ее звуки и запахи. В такую безветренную погоду здесь всегда царила полнейшая тишина, нарушаемая только легким пришлепыванием крохотных волн. Сейчас от берега доносился ровный, приглушенный плеск, словно вдоль берега шло сильное течение. Это так поразило меня, что я не сразу решился проверить свою догадку. В замкнутой, отгороженной от океана бухте не могло быть никакого течения. Но оно было — я убедился в этом, едва опустил руку в воду. Как раз в это время пелена туч разорвалась, и луна осветила все вокруг. И я убедился, что вода быстро мчится вдоль берега, словно где-то в центре бухты возник водоворот. Невдалеке показался быстро плывущий предмет — какая-то палка, сверкнувшая на мгновение металлом. Я узнал свое ружье для подводной охоты и бросился ему наперерез. Завтра я настреляю рыб и украшу ими свой не очень-то обильный стол. Вдруг Сергей явится за мной только послезавтра?… Течение валило меня с ног, но мне оставалось каких-нибудь два-три метра. Я схватил ружье и повернул обратно. При свете луны совсем рядом я разглядел камень, на котором оставил рюкзак и одежду. Ноги коснулись дна, но за несколько шагов до берега я почувствовал жжение на не закрытой гидрокостюмом кисти правой руки и с ужасом увидел, как от запястья оторвался и упал в воду крохотный комочек отвратительной слизи. Крестовичок! У меня в запасе было лишь несколько минут. К счастью, рюкзак с аптечкой находился рядом. Но меня уже однажды ужалил крестовичок, а яд этой медузы вызывает анафилаксию: ужаленный человек не только не вырабатывает иммунитета к яду, но, наоборот, приобретает повышенную чувствительность даже к самым мизерньм его дозам. Со времени первого знакомства с крестовичком я никогда не расставался с нужными лекарствами и сейчас торопливо шарил по камням в поисках фонаря — луна снова скрылась за тучами. В голове проносились странные мысли. Потом вдруг осенило: «Вот откуда название бухты! Наверное, его дал пострадавший». Наконец, фонарь нашелся, и я, торопясь, открыл аптечку, схватил шприц — тюбик с сывороткой, сорвал колпачок и всадил иглу в руку прямо через гидрокостюм, а затем сделал инъекции эфедрина и адреналина. Я знал, что через несколько минут меня охватит слабость, руки и ноги онемеют, станет трудно дышать, появятся мучительные боли в пояснице. Сыворотка, правда, ослабляет действие яда, и я ввел ее вовремя, но у меня был повторный ожог, при котором можно ждать чего угодно. Самыми тяжелыми для меня будут ближайшие часы, и если я дотяну до утра, то, может быть, выживу. Я пристроил аптечку поближе, положил рядом с собой фонарь, подсунул под голову рюкзак. Теперь оставалось только ждать. Луна то выскакивала из-за туч, то пряталась, словно и ее захлестывал крутившийся в бухте водоворот. Где-то невдалеке с рокотом неслась вода, от ударов волн брызги взлетали высоко вверх и падали на меня подобно дождю. Гидрокостюм не пропускал воды, но я находился в нем уже давно, и стиснутое резиной тело требовало отдыха. Волны били все чаще и сильней, рокот перерастал в рев. А из середины залива вставал чудовищный гул невероятного водоворота. Захваченный движением воды, туман тоже устремился по кругу, и его белая пелена мчалась мимо меня, разрываясь на клочья мокрой ваты и срастаясь снова. Постепенно сознание заволокло, я провалился куда-то в небытие. Солнце уже стояло высоко, когда сознание наконец вернулось ко мне. Я вспомнил ужас прошедшей ночи и, с трудом повернув голову, посмотрел на залив. Он напоминал круглое зеркало — до того неподвижна была вода, и ничто не напоминало о бешеных потоках, которые захлестывали скалы в ночной мгле. Но в знакомом пейзаже чего-то не хватало. Я не знал, сколько времени пролежал без сознания — одну ночь или несколько суток. На руке у меня были часы, но для чего они служат, я вспомнить не мог. Но зато я твердо помнил, что без лекарств не проживу, и на всякий случай протянул руку к камню, на котором оставил аптечку. Я знал, что там ее нет, что ночной водоворот унес спасительные ампулы, но все же шарил по камню — скорее для очистки совести — и очень удивился, когда нашел аптечку на месте. Тогда мне стало понятно, что все пережитое — лишь результат отравления и страшный водоворот привиделся мне в кошмарном сне. Я сделал себе уколы и потом долго лежал неподвижно, потому что сил совсем не было. В те минуты, когда я забывался, память опять и опять прокручивала передо мной события прошедшей ночи — полет глиссера, удар, боль… Глиссер! Мне не надо было проверять, но я все же приподнялся и долго осматривал берега бухты, хотя знал, что это бесполезно и что ночной водоворот — не просто кошмар, привидевшийся отравленному мозгу. Я оглядел берег очень тщательно, камень за камнем. Я знал, что ищу напрасно, что глиссера нет, но мне хотелось удостовериться, что на берегу не осталось даже обломков, что все поглотил водоворот. И когда я убедил себя в этом, я стал сползать к кромке воды — туда, где развесил ночью одежду, где бросил ружье… Я не нашел ничего. У меня еще хватило сил вернуться обратно, к аптечке. Последнее, что я сделал, перед тем как потерять сознание, стянул с себя гидрокостюм. А когда вновь обрел способность воспринимать окружающий мир, понял, что слышу шум автомобильного мотора. На той стороне залива стояла огромная автоцистерна, около которой возились два человека. Я пытался встать и закричать, но сил не было. Возможно, они и услышали бы мой хриплый крик, но у них над ухом работал мотор, а посмотреть на этот берег, где я слабо размахивал единственной яркой вещью, которая имелась в моем распоряжении, — надувным жилетом, они не удосужились. Я знал, что самое позднее завтра Сергей отыщет меня, но мне было очень плохо, и еще неизвестно, смогу ли я ввести себе лекарство, без которого мне грозит удушье и остановка сердца. Люди на том берегу тем временем развернули толстый шланг, подключенный к цистерне, и опустили его в воду. Мотор заработал громче, и через несколько секунд по воде стали расплываться черные пятна. Я смотрел, оцепенев. Эти люди выливали в прекрасный, чистый залив какую-то неимоверную гадость! Ветер донес до меня отвратительный запах. Мотор гудел, пятно расплывалось все шире. Емкость цистерны была самое меньшее тонн пять, и это значило, что залив вскоре погибнет: пленка маслянистой жидкости покроет поверхность воды, погибнут рыбы, растения. Кто бы ни были эти люди, они совершали преступление, и их следовало остановить. Но у меня не было сил, чтобы сделать это. Я все-таки попытался подняться снова, но ноги не держали меня. Люди на том берегу закончили свое черное дело и уехали. Огромное, ужасное пятно, источая невыразимый смрад, расползалось по заливу, захватывая его целиком. Летнее солнце палило нещадно, и, когда вода в заливе начала снова кружиться перед моими глазами, я понял, что ночной кошмар повторяется. Проснулся я от жажды. Солнце ушло за скалу и не так палило, но пересохшую глотку саднило. С трудом, изнемогая от усилий, я проколол острым камнем банку сардин, но в банке было густое, отвратительно теплое масло. Организм требовал воды, и только воды. Я понимал, что умру, если не найду хоть немного воды. С трудом я стал пробираться между скалами в поисках какой-нибудь лужицы — дожди этим летом шли довольно часто. Кое-где мне удавалось найти влажную землю, но это все, что я смог обнаружить. Инстинктивно я старался не удаляться от своего убежища, и, когда мне стало совсем плохо, успел-таки сделать себе укол. Когда я открыл глаза, синее небо по-прежнему светилось надо мной. Я лежал в расщелине между камнями, видимо скатившись туда во время кошмара. Но не было тишины и покоя — скалы дрожали от рева авиационных моторов, а прямо над центром залива висел огромный вертолет, и от него отделился и стремительно полетел вниз какой-то предмет… Я снова пришел в себя уже под вечер. Яд медузы, голод и особенно жажда туманили мозг, и поэтому новое появление автомашины я воспринял как нечто само собой разумеющееся. На том берегу разворачивался большой самосвал. Он пятился к самой кромке воды, и человек в высоких сапогах шел перед ним, показывая, как ехать. Когда колеса автомобиля въехали в воду, кузов начал медленно подниматься, и из него посыпался какой-то мусор — доски, ящики, мешки и даже несколько бараньих туш. То, что люди на том берегу — преступники, я осознал уже давно. Закон об охране природы был хорошо известен каждому, и все, что делали неизвестные, очень четко подпадало под его параграфы. Поэтому, когда они вдруг заметили меня, стали кричать и размахивать руками, а потом, швырнув окурки в воду, кинулись ко мне вдоль берега, я понял, что ничего хорошего мне ждать не приходится. Оружия у меня не было никакого, и в таком состоянии, как сейчас, я не мог оказать сопротивления двум здоровым, сильным мужчинам, поэтому стал забираться выше в скалы. Надежда была только одна: может быть, появится Сергей. Я упрямо лез вверх, срываясь и падая, а те все преследовали меня. Я слышал их отрывистые крики, но слабость снова накатила волной, перехватив дыхание и больно сжав сердце, и, когда они были совсем рядом, последним усилием свалил на них каменную глыбу. Камень запрыгал по скалам, не задев преследователей, и тогда я подобрал острый обломок и встал им навстречу, но тут удар по голове опрокинул меня. Возвращалось сознание очень медленно. Вначале я увидел что-то белое и понял, что это потолок. Затем возникли два пятна, которые через какое-то время превратились в человеческие лица, и одно из них было лицом Сергея. — А тех… поймали? — спросил я шепотом. Голос меня еще не слушался. — Кого? — не понял Сергей. Я попытался ему рассказать о том, что видел в заливе, о нападении на меня. Но слабость снова сомкнула мои веки. А на следующий день Сергей привел в палату какого-то человека, лицо которого показалось мне знакомым. — Вот, познакомься со своим спасителем, — сказал Сергей. — Это Юрий Иванович Чеботарев, доктор технических наук, руководитель проекта «Вихрь» в Институте охраны океана. — Юрий… — пробасил незнакомец, протягивая руку. И тут я узнал его: он был одним из тех двоих… Возмущенный, я попытался рассказать о безобразиях, которые вытворял этот человек на острове. — Зачем вы лили в залив всякую гадость? — кричал я ему. — Сваливали туда мусор? Вы… вы преступник! — Я вижу, мне надо познакомить вас со своей работой, — сказал мой гость. — Вы случайно попали на участок испытаний и подумали невесть что. Вот что он рассказал. Всевозрастающее загрязнение Мирового океана уже давно тревожило ученых. Нефть, масло, промышленные стоки и многое другое постепенно превращают океан в гигантскую свалку нечистот. Робкие меры, вроде запрета промывать баки танкеров забортной водой, успеха не имели. Как очистить океан? Для этого и был создан вихревой очиститель, очередную, шестую по счету модель которого испытывали в бухте. Предыдущие проверяли в лаборатории, шестая была изготовлена в натуральную величину. Чеботарев рассказал, что их «Вихри» должны во множестве дрейфовать в океане. По существу каждый такой агрегат — это устройство по переработке любых продуктов, загрязняющих океан, упрятанное в автоматическую подводную лодку. Там, где вода чиста, «Вихри» тихо дрейфуют по течению, обшаривая пространство вокруг ультразвуком и радиоимпульсами, чтобы в случае необходимости уклониться от встречи с кораблями. Но вот приборы «Вихря» зафиксировали, что вода загрязнена. Автоматически включается циклонное устройство, и через несколько минут возникает водоворот, засасывающий всю грязь в приемники агрегата. Стволы деревьев, обломки погибших кораблей измельчаются плазменными резаками и тоже засасываются внутрь. После обработки отвердителями уловленные отходы прессуются и попадают в накопительный бункер — уже в виде плотно спрессованного кубика, пригодного для строительства плотин, насыпей, фундаментов. При заполнении бункера автоматически вызывается корабль-грузовоз, производящий дозаправку агрегата и забирающий отходы. — Мы заимствовали идею заправки у космических аппаратов, — рассказывал Чеботарев, явно гордясь тем, что нашел новое применение этой идеи. — Бункер смонтирован в блоке с аккумуляторами и баками химических реагентов для обработки отходов. По сигналу с грузовоза он отделяется и всплывает, выбрасывая тросовую петлю, за которую его вылавливают. Одновременно включается циклон, и остается только сбросить с корабля сменный блок — с заправленными емкостями и заряженными аккумуляторами — поближе к воронке. Воронка сама втянет его внутрь аппарата, где он автоматически встанет на замки. Вся операция будет занимать около пяти минут при любой погоде, даже восьмибалльном шторме. — Значит, мой глиссер сейчас… — Я изобразил ладонями кубик. — Увы… — вздохнул мой собеседник. — Наш агрегат работает безотказно. — А если бы я не упал в воду? Или решил искупаться? Меня бы тоже?… — Я снова изобразил кубик. — Но ведь вы случайно оказались в районе испытания… — развел руками мой спаситель. — Теперь мы применим еще более надежную блокировку для предотвращения подобных случаев. Рыбу уже сейчас отпугивает ультразвуковой генератор, который включается вместе с циклоном. А вообще-то мы объявили залив запретной зоной и никак не думали, что кто-нибудь попадет туда через наше ограждение. — Это все из-за тумана, — сказал я. — Слишком поздно заметил ваше ограждение. — Ну а теперь вот какая приятная новость, — наклонился надо мной Сергей. Он взял с тумбочки газету, сложенную так, что в глаза сразу бросалось сообщение, набранное жирным шрифтом. Я взял газету и прочел: «Службой сейсмической разведки два дня назад было зарегистрировано подводное землетрясение значительной силы в северной части океана. Возникла мощная волна — цунами, которая, как показали приборы службы оповещения, со скоростью до 700 километров в час движется по направлению к Восточным Островам. Население угрожаемой зоны своевременно оповестили и эвакуировали в глубинные районы. Одновременно была включена опытная Станция интерференционной защиты, разработанная коллективом ученых Института физики океана Академии наук СССР. Сигналы датчиков, расположенных в различных районах океана, автоматически обработала электронно-вычислительная машина, что позволило уточнить параметры волны и ее энергию. Подводные излучатели интерференционной защиты по указаниям ЭВМ были сориентированы перпендикулярно фронту цунами и подключены к конденсаторам — накопителям энергии. По мере приближения волны ее параметры непрерывно уточнялись с помощью автоматической системы прогнозирования цунами и немедленно вносились необходимые поправки в пусковое устройство защитной установки. Волна в районе Острова должна была достичь двенадцати метров высоты при скорости около 200 километров в час на кромке береговой полосы. Ее удар мог причинить городу и портовым сооружениям огромные разрушения. Когда цунами приблизилось, автоматическое пусковое устройство с помощью энергии накопительных конденсационных батарей создало встречную волну равной мощности. Произошло взаимогашение волн. По фронту цунами образовался разрыв около пяти километров. Опасность для города была ликвидирована. Волнение в прибрежной зоне, возникшее как следствие гашения волны, существенно не отличалось от сильного шторма и не причинило повреждений портовым сооружениям и прибрежным постройкам». По мере того как я читал, буря восторга поднималась в моей душе. Расчеты оказались правильными, а наша работа ненапрасной! Побежден страшный и коварный враг! Я не удержался и захлопал в ладоши. Сергей и Юрий с улыбкой наблюдали за мной. Потом Чеботарев сказал: — Как видите, и наша, и ваша работа оказалась успешной. Да в сущности ведь она едина. Все мы работаем над проблемой «Человек и океан» — только находимся на разных концах этого «коромысла». Вы защищаете людей от океана, мы — океан от людей… Я взглянул на улыбающегося Чеботарева. А ведь верно: мы солдаты одной армии. И как это раньше не пришло мне на ум? — У меня только один вопрос: а для чего все-таки там, на острове, вы ударили меня по голове? Он сделал круглые глаза. — Да ничего подобного. Вы упали от слабости и ударились затылком о камень… Я приподнялся и крепко пожал Юрию руку. Борис Мещеряков ГАРНИТУР С САПФИРАМИ Фантастический рассказ По многолетней привычке миссис Стоун проснулась рано. Посмотрела на старенький будильник, чуть заметно вздохнула — было еще половина шестого. Уже давно Джо потерял работу, а она так и не привыкла вставать позже. Джо спал на спине, и, хотя в комнате было довольно прохладно, лицо его блестело от пота. Она заботливо убрала налипшую на лоб мужа прядь сильно поседевших волос и сразу же поняла, что у него жар. Вырастив двоих детей, миссис Стоун научилась не хуже чем градусником определять ладонью, повышена ли температура, и сейчас, озабоченная, вспомнила, как ночью Джо несколько раз просыпался и, отбрасывая одеяло, говорил, что ему жарко и душно. «Где же он мог простыть? — тоскливо подумала она. — Еще только сентябрь, и на улице не так уж холодно». Джо смешно зачмокал губами и улыбнулся. Ли всегда радостно удивлялась его способности чувствовать прикосновение ее рук во сне. Особенно нравилась его сонная улыбка, по-детски нежная и беззащитная. — И надо же было такому случиться именно сейчас, — прошептала Ли, прижавшись к мужу. — Что с нами будет, Джо, милый? Вчера мистер Брэдли предупредил меня, что если мы не заплатим за квартиру, то он вышвырнет нас на улицу. Она то ли жаловалась, то ли советовалась с ним. Затем, судорожно всхлипнув, она нежно, как маленького, погладила его по голове и выругала себя: — Какая же я глупая! Ну разве он виноват, что заболел? Ему бы сейчас крепкого бульона, а где взять денег? Нужно было быть более экономной, пока Джо работал, и побольше откладывать на «черный день». Может, попросить взаймы у детей? Но они живут небогато, у каждого семья. Нет! Скорее я умру с голоду, чем стану для них обузой. Да и Джо не похвалит за это. Скоро он проснется. Надо пойти на кухню приготовить хоть что-нибудь. Когда она вернулась в комнату, муж встретил ее виноватой улыбкой: — Доброе утро, родная. Опять рано встала? — Доброе утро, — она наклонилась и ласково поцеловала его. — Как ты себя чувствуешь? — Неплохо, только голова немного болит. — Сейчас я принесу тебе кофе. — Не надо. Мне не хочется. Пора уж идти занимать очередь на бирже, как бы не опоздать. — Лежи, лежи, не смей вставать! Ты нездоров, а в квартире холодно. Сегодня весь день отдыхай, и я буду за тобой ухаживать. — Ты меня так совсем избалуешь, — отозвался Джо, но остался в постели. После завтрака Ли стала одеваться. — Ты куда? — Надо сходить по одному делу, не скучай без меня и ни в коем случае не вставай! Я скоро вернусь. — Возвращайся скорее! Уже в дверях она обернулась и прощально помахала рукой. Издали было особенно заметно, как он похудел: щеки ввалились, под глазами появились темные круги. На улице ее подхватил поток спешивших по своим делам прохожих. Она шла и думала только о том, где бы достать денег. В доме не осталось ни одной вещи, которую можно было продать или заложить. Миссис Стоун бесцельно бродила по улицам, подолгу останавливаясь у витрин. В жизни у нее были всего две золотые вещи — два колечка. Ее невольно привлекали витрины ювелирных магазинов. Оба кольца подарил ей Джо. Первое, обручальное, — в — день венчания, а второе, узенькое, с маленьким аметистом, — когда она родила первенца. Правда, кольца пришлось продать год назад. Ей никогда не надоедало любоваться сверкавшими драгоценностями. Джо знал это и всегда терпеливо стоял с ней у витрин. В одном магазине ей особенно нравился изящный гарнитур из кулона, перстня и сережек с ярко-синими сапфирами. Как пошли бы эти украшения к тому нежно-голубому платью, что она видела сегодня в витрине соседнего универмага! Миссис Стоун вздохнула про себя: — Вот старая дура! Лучше бы подумала, где достать несколько пенсов на пакет молока для Джо, чем глазеть на витрины. Она побрела дальше, разглядывая тротуар. Вдруг ей повезет и она найдет монетку! Потом у нее заныли от усталости ноги. Она решила немного передохнуть в маленьком скверике с чахлыми деревцами. На скамейке лежала оставленная кем-то газета. Ли взяла ее и принялась перелистывать, надеясь, что попадется объявление о работе. Но ничего подходящего не оказалось. На последней странице ее внимание привлекло странное предложение. Сначала миссис Стоун подумала, что это шутка. «Вам нужны деньги?» — участливо вопрошал крупный заголовок. И тут же следовал совет зайти по указанному ниже адресу в исследовательский медицинский центр. При этом разъяснялось, что фирма покупает чувства. «Кому нужны мои чувства? — недоуменно подумала миссис Стоун. — И как это их можно купить?» Но ведь объявления стоят очень дорого, станут ли ради шутки выбрасывать деньги на ветер? И Ли решила пойти в клинику; она находилась в двух шагах. К доктору Рейли подошла секретарша и протянула визитную карточку: — Сэр, к вам мистер Корнуэлл. На белоснежном пластике, обрамленном золотым тиснением, было написано: «Фред Корнуэлл, коммерсант». «Ого! — подумав Рейли. — Сам Корнуэлл! Один из финансовых королей». — Пригласите его, мисс Келли. В кабинет вошел довольно пожилой мужчина с худощавым холеным лицом. — Весьма рад вас видеть, мистер Корнуэлл! — Рейли с подобострастной улыбкой встретил клиента на пороге кабинета. — Прошу вас сюда, — он указал на глубокое и удобное кресло. Подождав, пока посетитель усядется, сел напротив. Рейли был профессиональным психологом и видел, что, несмотря на снисходительный взгляд и властные жесты финансового магната, Корнуэлл не знает, как начать разговор. Это было вполне естественно. Сюда всегда приходили только с просьбами или жалобами, а просьбы и жалобы равно унизительны — человек как бы расписывается в собственной слабости. — Не хотите ли чего-нибудь выпить? — пришел клиенту на помощь Рейли. — Нет, благодарю вас. Я с вашего разрешения лучше возьму сигару. Когда Корнуэлл выпустил струю ароматного дыма, Рейли решил сам начать разговор: — Вы, видимо, намерены воспользоваться услугами нашей клиники? — Именно так. Я долго колебался, прежде чем обратиться к вам. У меня к вам довольно… как бы это сказать… довольно деликатное дело. — Наша цель как раз в том и состоит, чтобы помогать в подобных случаях. Доверьтесь нам. Разумеется, гарантируется полная конфиденциальность нашей беседы. — Дело в общем-то не такое уж необычное… — что-то вроде смущения отразилось на лице Корнуэлла. Рейли, затянувшись сигаретой, откинулся в кресле и приготовился слушать. — Видите ли, — начал высокопоставленный клиент, — я не так уж молод. Стукнул пятьдесят один год. Первая жена, которая была старше меня, умерла. Детей у нас не было. Нельзя сказать, что я прожил жизнь пуританином. Но недавно, — финансист затянулся, скрывая волнение, — я встретил девушку и влюбился в нее, как мальчишка. Вы сами понимаете, что с моим положением мне не составило труда уговорить ее выйти за меня замуж. Но мне надоело покупать улыбки, притворную нежность. Говорят, каждая женщина — актриса и может разыграть роль влюбленной. Но я трезво смотрю на вещи… Что я могу внушить сейчас моей Джоан? В лучшем случае — уважение. — Корнуэлл умоляюще посмотрел на Рейли. — Вы понимаете меня? Я всю жизнь зарабатывал деньги, делал свой бизнес. И сейчас я преуспеваю, но внутри — пустота. И мне вдруг захотелось настоящего, не купленного чувства. Захотелось, чтобы хоть раз в жизни женщина любила меня не за деньги, не из тщеславия, а всем сердцем. Мне хочется иметь семью — любящую жену и детей. Я не пожалею самой крупной суммы — назовите ее. — Думаю, мистер Корнуэлл, что смогу вам помочь, но… — Что же вы остановились? Я же сказал, что заплачу столько, сколько потребуется. — Нет, нет! Дело не в деньгах. Просто донор, отвечающий требованиям вашего заказа, встречается крайне редко. Придется подождать. — Как долго? В моем возрасте время бежит гораздо быстрее, чем в юности. — Позвольте объяснить, в чем дело, не вдаваясь в излишние подробности. Поверьте, очень многие обращаются к нам за помощью. Каждый приходит со своим. Это и страх, и неуверенность, и пресыщение, и многое-многое другое. Когда-то это все лечили психоаналитики. Но их методы, если отбросить изрядную шелуху шарлатанства, сводились к одному — к внушению. Подобное лечение отнимало массу времени и еще больше средств у пациентов. А результаты? Они были ничтожными. Многие процессы, затрагивающие высшую нервную деятельность, вообще не поддавались столь примитивному воздействию. А что такое чувство? Это нервные связи — всего лишь след импульса, прошедшего по нейронам. Все, что мы воспринимаем, все, что чувствуем, откладывается вот здесь. — Рейли постучал себя пальцем по голове. — И чем глубже воздействие, тем стабильнее след, тем сильнее связь, которая закрепляется особыми химическими соединениями, создавая, так сказать, мостики памяти. Когда были изучены эти глубоко специфические соединения, возникла идея матричной нейроиндукции. Суть ее в следующем. За образец берутся нервные связи одного человека и особыми, тонкими методами переносятся в нервную систему другого. Этот чрезвычайно сложный процесс разрабатывался и совершенствовался очень долго. Сейчас мы можем оказать помощь всем, кто в ней нуждается. Нужно лишь найти подходящего донора. — Но, мистер Рейли, неужели за все время существования вашей клиники к вам не обращался ни один подходящий для меня донор? — Конечно, обращался. — Так в чем же дело? Если я вас правильно понял, возьмите нужные чувства и пересадите их Джоан. — Видите ли, все не так просто. К сожалению, пока что при нейроиндукции происходит необратимое разрушение переносимых связей. На каждого пациента нужен отдельный донор. Уж больно тонкий инструмент человеческий мозг! Надеюсь, теперь вы понимаете, что надо подождать. Истинная любовь в наш век такая редкость! Когда посетитель ушел, Рейли вызвал секретаршу. — Зарегистрируйте этот заказ с пометкой «весьма срочно». В холле исследовательской клиники сидели несколько человек: тут были и подростки, и пожилые люди с унылыми лицами неудачников. Всех, кто приходил, просили заполнить анкету. Потом их поодиночке приглашали в приемную. Большинство задерживалось там совсем недолго, зато другие вовсе не выходили оттуда. Когда пригласили Ли, она, войдя в кабинет, увидела средних лет мужчину в очках. Он предложил ей сесть. — Я доктор Мервилл, а вы, — он взглянул на анкету, — миссис Лилиан Стоун, не так ли? — Да, сэр. — Что вам угодно? — Я… не знаю. Я пришла по объявлению. — Так, понятно. Вы указали, что у вас есть муж. — Да, сэр. Я уже 31 год замужем. — Не согласились бы продать свои чувства к нему, если вы его любите? — Простите, — она смущенно улыбнулась, — я не совсем понимаю. Мне, что, надо рассказать о нем? — Нет, миссис Стоун. Просто ваше чувство к мужу мы с помощью специальной аппаратуры перенесем другому человеку, — он говорил монотонно. Видимо, эти фразы ему приходилось повторять изо дня в день. — А это не больно? — Нисколько. Вы ничего не почувствуете, просто посидите в кресле несколько минут, вот и все. — Сколько мне заплатят, если я соглашусь? — Вообще-то мы платим по прейскуранту от 100 до 10 000 фунтов. Но если ваше чувство очень сильное, вы получите еще и премию. — Я согласна! — сказала Ли, а про себя подумала: «10 000 фунтов! На эти деньги можно будет пригласить к Джо врача, заплатить по счетам, и еще останется куча денег. Ну и что из того, что кто-то к кому-то будет относиться так же, как и я к Джо? Я честная женщина, заботливая хозяйка, любящая жена и мать. За все эти годы Джо не в чем было меня упрекнуть». — Вот и отлично. Прошу поставить здесь вашу подпись. Это чистая формальность. Вы просто подтверждаете, что продаете свое чувство добровольно и никаких претензий к нам не предъявите. А теперь пойдемте. Ли попала в большое помещение, уставленное какой-то сложной аппаратурой. Ее усадили в кресло, тщательно закрепили на голове что-то похожее на шлем, от которого отходил толстый кабель. Человек в белом халате склонился над панелью с приборами. Вскоре он сообщил, что миссис Стоун им подходит. — Скажите, а когда произойдет это… эта операция? — спросила Ли. — Примерно через час. Вся процедура займет не более пяти минут. Если хотите, можете пока погулять, а еще лучше — посидите в холле. Джоан в сопровождении мистера Корнуэлла приехала через сорок минут после звонка Рейли. Увидев нагромождение непонятной аппаратуры и склонившихся над пультом людей в белом, она с удивлением посмотрела на супруга и подчеркнуто холодно спросила: — В чем дело, дорогой? Что все это значит? — Не волнуйся, Джоан. Ты очень часто жалуешься на невыносимую мигрень. Я посоветовался с доктором Рейли, он предложил обследовать тебя с помощью новейшего оборудования. Когда Джоан вышла из соседнего кабинета, Корнуэлл поразился перемене в ее лице. Девушка смотрела на него с безграничной любовью, кроткой нежностью и трогательной лаской. Подойдя к мужу, миссис Корнуэлл заглянула ему в глаза и сказала: — Родной мой, доктор Рейли сказал, что у меня нет ничего опасного. Головные боли прекратятся, — она помедлила и, смущаясь, добавила: — Когда у нас родится ребенок. Любимый, поедем домой. Хоть это и не было больно, но я очень и очень переволновалась. В соседнем помещении к миссис Стоун подошел сотрудник клиники: — Вставайте, мэм. — Уже все закончилось? Так быстро? — Я же обещал вам, что вы ничего не почувствуете. Вот вам чек на 13 000 фунтов. — О! Благодарю вас! Получив вознаграждение, миссис Лилиан Стоун отправилась покупать голубое платье и гарнитур с сапфирами-то, о чем она мечтала всю жизнь. Збигнев Простак ГОСТЬ ИЗ ГЛУБИН Фантастический рассказ То, что я хочу рассказать, случилось два года назад. Странная история, неясная до сих пор. Я был очевидцем этих событий с самого начала и до конца. Невыясненного конца. И хотя над решением этой невероятной загадки бились многие ученые, это ни к чему не привело. Это произошло в пограничном предгорном районе Польши, покрытом прекрасным, высокоствольным лесом, через который меж холмов, по извилистому коридору течет одна из самых чистых польских рек. По распоряжению представителей властей прессу на место происшествия не допустили, а журналистам, разузнавшим что-то, запретили публикации. История была настолько странной и неправдоподобной, что походила на фантастику. Я не буду описывать все сложности, связанные с получением разрешения на опубликование этой истории. Скажу только одно: я получил разрешение не на репортаж, а на научно-фантастический рассказ с многочисленными ограничениями и запретами. По тем же понятным причинам я не укажу ни одного географического названия, которое позволило бы установить место происшествия. А тем, кто все-таки догадается, искренне советую — не надо туда ездить. Территория охраняется, так как исследовательские работы все еще продолжаются. По тем же соображениям (это ведь всего-навсего научно-фантастический рассказ) фамилии участников происшествия мною изменены. Я стремился лишь к тому, чтобы верно передать факты, таинственный колорит этого события и вкус большого приключения. Удалось ли мне это, судите сами. Я сидел в своем кабинете, терзая пишущую машинку и себя, когда зазвонил телефон. Уверенный, что это главный редактор с очередным напоминанием, я нехотя поднял трубку. — Решт у телефона, — мрачно буркнул я, стараясь создать впечатление страшно занятого человека, что, впрочем, было недалеко от истины. — Привет, редактор. Метек говорит. Как у тебя со временем? Не сможешь ли забежать ко мне? Я повеселел. Мечислав Ковальский, известный физик, специалист в вопросах обработки металлов методом взрыва, член польской Академии наук, был моим давним другом. Мы вместе кончили гимназию, вместе воевали в годы оккупации. Потом наши дороги разошлись. Я начал изучать журналистику в Кракове, Метек — физику в Варшаве. Спустя годы, переехав в столицу, я разыскал тогда уже известного ученого, и по сей день это мой самый верный друг. И потому ничто не могло обрадовать меня больше, чем его звонок: появился повод оторваться от нудной, навязанной главным темы. — Трудно сказать. Видишь ли, я как раз сижу над репортажем, — старался я оправдаться перед собой. — А в чем дело? — Это не телефонный разговор, старик. Если все-таки заскочишь, обещаю «бомбу» в прямом и переносном смысле слова. Да такую, какой на Земле еще и не видывали. — Как это понимать? — Приезжай — увидишь. Что оставалось делать? Мой друг никогда не бросал слов на ветер. Если он утверждает, что это «бомба», — значит, «бомба». Какой еще не видывали? Значит, не видывали. Не сказав никому ни слова, я выбежал из редакции. Мне повезло: я тут же поймал такси и уже через пятнадцать минут входил в кабинет известного физика. Увидев меня, он встал из-за стола и, улыбаясь, протянул руку: — Уже?! Быстро же ты. Хочешь подкрепиться? Он достал с полки толстый томище. Кожаный переплет скрывал бутылку французского коньяка с фантастическим количеством звездочек и маленькие керамические стаканчики. Из ящика стола были извлечены какие-то хрустящие палочки и соленый миндаль. Расставив все это на столе, он сел и налил коньяк. — Слушай, Янек, ты можешь вырваться на несколько дней? — Куда? — На природу. На границу. — Отпадает. Рада бы душа в рай, да начальство не пускает. Ты ведь знаешь моего главного? — Знаю. — Ну, так в чем дело? Какой может быть разговор… — Постой, постой, — прервал он меня с улыбкой. — Не торопись. Поспешишь — людей насмешишь. Твоего главного я знаю… Он, кстати, тоже в курсе дела. — Каким образом? — Очень просто. Я позвонил ему после нашего разговора. — Ну и…? — И он откомандировал тебя, так сказать, в служебном порядке в мое распоряжение. Так что свой репортаж выброси из головы. — Ну, знаешь! — Я залпом выпил коньяк. — У тебя, вероятно, связи с преисподней. Ну а… в чем, собственно, дело? Насколько я знаю главного, это, должно быть, не пустяк. — Так оно и есть. Послушай, старик. То, что я тебе сейчас расскажу, должно пока что остаться между нами. Не хотелось бы затевать шум прежде времени. — Не хотелось бы? Это кому бы не хотелось? — Академии наук… властям… Дело странное. Может, оно и выеденного яйца не стоит, а может, окажется событием века. Решено не вмешивать в это ни прессу, ни радио, ни телевидение… Все случившееся рассматривать как дело, касающееся обороноспособности страны, а следовательно, как государственную тайну. Я выпросил разрешение на твое участие при условии, что ты ни слова не опубликуешь без моего согласия и согласия специалистов из Академии наук. — Чем, как говорят, обязан? — Ну, это уж совсем просто. Ты ведь знаешь, что нигде и шагу ступить нельзя без журналистов. Это дотошный народец! Сделай мы все без вас — скандал неминуем. А так — пожалуйста! — и пресса на месте. Ну и потом… я предпочел иметь дело с тобой, чем с каким-то безответственным болваном. Ясно? — Вроде бы. Спасибо за доверие. Ну а теперь говори, в чем дело. — Хорошо. Налей себе еще. — Он придвинул ко мне бутылку. — Одиннадцатого числа прошлого месяца работник одного из лесничеств, примыкающих к границе, доложил местным властям о странной находке. Описал он эту находку неоднозначно: не то авиабомба, не то бронебашня. Но не это показалось странным. Лесничий поклялся, что за два дня до этого на том месте ничего похожего не было. Пошли туда трое. Пешком, поскольку доехать ни на чем невозможно. Территория гористая, покрыта лесом. Итак, пошли они, как я уже сказал, втроем. Старший лесничий, заинтересовавшийся находкой, лесничий, открывший ее, и комендант местного отделения милиции. Посмотрели… Решили, что это авиабомба большого калибра, и дали знать саперам. Те послали офицера и несколько солдат с целью ликвидировать опасный объект. Но, увы… это была не бомба. Офицер, к счастью, оказался толковым парнем. Он расставил вокруг посты, чтоб никого не подпускать к «бомбе», и поднял на ноги всю свою воинскую часть. Дело дошло до воеводства, а оттуда попало к нам. Весь фокус в том, что это не бомба, не бронебашня — тут этим не пахнет. Я уже был там и видел. — Так что же это? — Не знаю. Попросту металлический обелиск высотой пять метров тридцать сантиметров и диаметром двести шестьдесят сантиметров. Похоже на гигантскую сигару, вбитую в землю на половину своей длины. Зондирование показало, что полная ее длина составляет десять метров шестьдесят сантиметров. — У тебя есть снимки? — Он развел руками и покачал головой: — К сожалению, нет. Это нельзя сфотографировать. — Как это нельзя? — Очень просто. Все фотопластинки чернеют, засвеченные каким-то излучением, хотя ни счетчики Гейгера, ни другие приборы ничего не обнаружили. Ни следа какого-либо излучения. Да, и еще: она всегда теплая, хотя, как ты знаешь, там, в горах, ночи, прохладные, да и днем температура скачет. Не горячая, а теплая… точнее, тридцать три градуса по Цельсию. Ночью от нее исходит слабое свечение. Вот, кажется, и все, что я могу тебе рассказать. Не потому, что не хочу, — он замахал рукой, предупреждая мои возможные протесты. — Нет, не потому. Просто я сообщил тебе проверенные на сегодня факты. Я сам, кроме этого, ничего не знаю. Завтра утром, если ты не против, мы поедем туда. Согласен? — Что за вопрос?! Ясное дело — поеду. Даже если все окажется весьма обыденным. Как знать, может, это последняя ступень какой-нибудь ракеты-носителя или что-то в этом духе? Так или иначе поездка в горы на несколько дней за казенный счет и с благословения главного — кто же от этого откажется! Старик, у меня три года не было нормального отпуска. — Вот и хорошо… Прости. Плохо, что ты так долго без отпуска, но хорошо, что согласен. Тогда, если ты не против, завтра в девять я за тобой заеду. Рейсовый автобус усердно взбирался по серпантину горной дороги. По обеим ее сторонам высились склоны, поросшие живописным смешанным лесом. В открытые окна врывался холодный ветер, насыщенный ароматом леса, листвы, грибов и чего-то еще. Ни с чем не сравнимый, неповторимый запах пущи. На остановке в маленьком городке нас ждал открытый военный «козлик» с рослым солдатом за рулем. С ним был гражданский в светлом костюме. Увидев нас, он улыбнулся: — Очень рад, профессор, что вы вернулись. У нас новые данные. Но об этом позже. Пожалуйста, садитесь. Через час мы были на месте. На большой поляне светлыми пятнами на фоне леса выделялись четыре большие военные палатки. За столиком под огромным дубом сидело несколько человек — военных и гражданских. Статный блондин в форме советского майора расположился прямо на земле. Сдвинув фуражку на затылок, он с улыбкой наблюдал за плывущими по ясному небу облаками. Мы приблизились к сидящим. После того как все представились друг другу, ученые вновь углубились в дискуссию. Низкий худощавый офицер с погонами подполковника подошел ко мне и протянул руку: — Приветствую вас, редактор. Стало быть, и пресса уже на месте. Новицкий. Из Варшавской военно-технической академии. — Решт. Очень приятно. — Мне только что пришла в голову неплохая идея. Здесь и без нас справятся. Если вы не устали, редактор, пойдемте со мной. Осмотрим спокойно это диво. — Это мое самое большое желание. Идемте. — И я с вами. Не возражаете? — советский офицер поднялся и отряхнул брюки. — Пожалуйста. Мой собеседник, Новицкий, чувствовал себя здесь хозяином. Мы пошли по узкой тропинке, пробивающейся сквозь густые заросли орешника. Тропинка довольно круто взбиралась вверх, и очень скоро я почувствовал одышку. Что поделаешь, годы не те. К счастью, было уже недалеко. Еще поворот зеленого туннеля, еще один и… На миниатюрной площадке, окруженной со всех сторон кустами орешника, ежевики, малины и молодыми сосенками, стоял светлый, почти белый, изящный обелиск. Мы подошли поближе. — Можно дотронуться? — обратился я к подполковнику. — Пожалуйста. Это абсолютно безопасно. Я провел ладонью по гладкой поверхности, а потом легко постучал пальцем. Судя по звуку, это был цельнометаллический аппарат, ибо то, что я видел, был, несомненно, металл. Типа высокосортной нержавеющей стали. Ни одной трещинки, ни одной царапины. Только метра на два ниже верхушки шел волнообразный, вытравленный в металле замкнутый пояс, немного темнее по цвету. Я сел на пенек и в задумчивости начал рассматривать загадочный объект. Это явно не было похоже ни на последнюю ступень ракеты-носителя, ни на бомбу. Тогда что же? — И когда он упал? — спросил я, не обращаясь ни к кому специально. — Упал? — протянул майор и иронично посмотрел на меня. — Упал? Посмотрите, товарищ редактор, вверх. Как? Действительно. Над телом таинственного обелиска гигантский дуб так сплел свои ветви, что сквозь крону едва пробивался солнечный свет. Снаряд, или как там его назвать, должен был пробить брешь в густой листве. А тут никаких сломанных веток. Сплошная могучая крона над головой. — Ну а как же тогда…? — Я посмотрел на присутствующих в изумлении. Подполковник пожал плечами, а майор, все так же улыбаясь, присел и указал на траву: — Вот оттуда. — То есть как? Из земли? Там ведь скальные породы. Толщина почвенного слоя не превышает метра… двух… — Три метра шестнадцать сантиметров, — спокойно уточнил подполковник. — Остальная часть сидит в скале. Я обошел обелиск с еще большим изумлением. Ни следа коррозии, грязи, царапин. Ничего. А ведь он должен пробиваться сквозь твердую породу. — На крота это не похоже. — Я вновь постучал пальцем по гладкой поверхности. — А как выглядит подземная часть? Какая, тяга? Что за мотор? — Там ничего этого нет, редактор. Мы исследовали тщательно. Часть, находящаяся в скале, идентична верхней. Даже пояс такой же. — Как же так, черт возьми? Майор пожал плечами, а подполковник серьезно огляделся. — Мы знаем ровно столько, сколько и вы. Завтра сюда прибудет специальная группа саперов. Вытащим это диво. Может, тогда узнаем побольше. — Ну, конечно, — майор надвинул фуражку на глаза. — Интересно… Ну, а пока что делать здесь больше нечего. Если вы уже нагляделись, товарищ редактор, пойдемте назад. Поживем — увидим. Мы спустились вниз и присоединились к группе ученых, продолжавших ожесточенный спор. Я сел чуть поодаль, стараясь не пропустить ни слова из того, что говорилось. Довольно быстро я понял, что мнения разделились. Однако большинство полагало, что эта штука осталась еще с военных лет. Профессор Витвицкий, член польской Академии наук, считал, что монолитный блок из стали пролежал в скале более тридцати лет. В результате напряжений, обусловленных оседанием скальных пород, а может быть, воздействия сейсмических сил его вытолкнуло наверх. О материале обелиска сказать было нечего. От его сверхтвердой поверхности не удалось отпилить ни кусочка. Самые прочные сверла ломались, не оставляя никакого следа на зеркальной глади. Не принесло результатов и травление кислотами. Взрывчатых материалов по понятным причинам применять не хотелось. Гладкий, блестящий обелиск, казалось, насмехался над усилиями людей. По приблизительным подсчетам, вес его составлял от тридцати до сорока тонн. Было решено откопать блок и в горизонтальном положении перетащить к месту, откуда можно было бы перевезти его к железнодорожной станции, а далее — в один из институтов польской Академии наук. Когда я отправился спать, голова моя была набита всевозможными теориями, из которых, вероятнее всего, ни одна не была верной. Как я смог уснуть, не знаю, наверное, устал от дальнего путешествия и впечатлений дня. Звук, разбудивший меня, был несильным. Что-то среднее между ударом гонга и треснувшим металлом. Чистый, глубокий, хотя и заканчивающийся каким-то неприятным скрежетом. Минуту я лежал, прислушиваясь, но звук не повторился. «А может, это было во сне? Да нет! Было слышно отчетливо». Я посмотрел на часы. Два часа двадцать минут. Мои товарищи спали, сладко посапывая. Я сел на койке и закурил. Мне уже не хотелось спать. Не зажигая света, я оделся и тихо, чтоб не разбудить спящих, вышел из палатки. Ночь, хоть и холодная, была прекрасной. Сквозь кроны деревьев просвечивали хороводы звезд на ясном, безоблачном небе. Я стоял, вслушиваясь в шум леса. Догорающая сигарета обожгла пальцы. Я бросил окурок и старательно втоптал его каблуком в землю. Ну, так. Спать я уже, кажется, не буду. Скоро рассвет. И тогда я вспомнил слова моего друга о слабом свечении обелиска. Вот случай посмотреть на это. Через час уже светло, потом приедут саперы и — прощай! — увезут обелиск. Как можно тише я вошел в палатку и отыскал в чемодане фонарик. Освещая себе путь, я без труда нашел тропинку. Мой друг оказался прав. Пройдя несколько десятков метров, я уже мог выключить фонарик. Сквозь заросли сочился призрачный зеленоватый свет, хорошо освещающий близлежащую территорию. Еще несколько шагов, и я стоял перед сияющей колонной. На полянке было светло, как в полнолуние. Просматривался каждый камень, каждый стебелек. Я сел на тот же пенек, что и в прошлый раз. Не нравилось мне здесь. Освещение было каким-то нереальным. Что-то тут было не так. Я пригляделся внимательнее и вдруг понял. Ну конечно! Не было теней. Несмотря на то что свет исходил от изящного обелиска, предметы не отбрасывали теней. Было похоже, что светится не обелиск. Нет! Свет ниоткуда не падал. Им было насыщено все пространство! Я сидел без движения, напрасно пытаясь найти хоть какое-то разумное объяснение этому странному явлению. Поднеся руку к глазам, я заметил, что даже она испускала слабое, но вполне различимое фосфорическое свечение. Неужели это какой-то неизвестный вид излучения? И тут меня охватил страх: а что, если это вредно для человеческого организма? Нужно побыстрее уходить. Я хотел вскочить с пенька, на котором сидел и бежать, но не мог. Какая-то странная слабость не позволила мне встать. И тогда я услышал этот звук еще раз. Как будто прозвонил колокольчик или лопнула пружина. Звук близкий, явно исходящий от все более интенсивно светившегося обелиска. На его поверхности началось какое-то движение. Сверху, от более темного пояса, стали медленно стекать волны сине-бурого тумана, а сам обелиск начал вибрировать. Сначала медленно, потом все быстрее, пока эта вибрация не стала почти неразличимой. Резко очерченные контуры вдруг размазались. Быстрей… еще быстрей. У меня закружилась голова. А перед глазами начали клубиться и густеть космы тумана. Внезапно движение прекратилось. Я чувствовал это… чувствовал без всяких сомнений… я видел. Все вокруг застыло без движения. Стена леса с темными контурами стволов и веток стояла словно вырезанная из плотной зеленой бумаги. Все оставалось так, как прежде. Только не было самого обелиска! В том месте, где он должен был находиться, зияла дыра. По крайней мере так это выглядело. Как будто кто-то одним искусным движением вырвал его и аккуратно разровнял края. Я отчетливо видел темный, почти черный, наклонившийся ствол дуба до середины его высоты, потом полный каких-то светлых, радужных переливов просвет, а выше — черный контур того же ствола. Впечатление фотографии, разорванной на две хоть и удаленные друг от друга, но идеально совмещаемые половинки Я почувствовал капельки холодного пота на лбу и какую-то странную парализующую слабость. Силы мне отказали. Наклонившись вперед, я мучительно, до боли в глазах всматривался в радужный просвет. Не знаю, как долго это продолжалось. Я потерял счет времени. Перламутровая полоса как будто расширялась, раздвигая границы леса, и одновременно приближалась ко мне. Все ближе, ближе. Вот она уже рядом, на расстоянии вытянутой руки. Еще минута — и она поглотит меня. Я метнулся было в сторону. Куда там! Какая-то чудовищная сила сковала меня, будто бы впаяла в твердую глыбу кристалла. Я с трудом дышал: стокилограммовая тяжесть навалилась мне на грудь и… Вдруг все прошло. Ошеломляющее чувство парения. Легкие с блаженством втягивали чудесный ароматный воздух. Я стоял внутри небольшой стеклянной кабины. Над головой было черное небо, усеянное миллиардами удивительных немерцающих звезд. Они казались золотыми гвоздиками, вбитыми в черноту. Я посмотрел вниз и вскрикнул. Под ногами, далеко внизу, лежала вогнутая чаша Земли. Сквозь разорванные клочки облаков были отчетливо видны контуры континентов и оловянная недвижимая гладь океанов. Справа, далеко уходя вглубь, белело неправильной формы снежное пятно полюса. Только одного. Другой был скрыт где-то за горизонтом. Видимость была исключительно четкой. В одном месте можно было даже различить вихревую спираль циклона, медленно перемещавшуюся на серо-синем фоне. Я абсолютно не понимал, что происходит. Не анализировал ситуацию, не старался ничего себе объяснить. Мне было хорошо. Я просто смотрел. Только спустя какое-то время мне показалось, что поверхность земного шара приближается. Медленно, но неуклонно. Я падал. Вернее, падала кабина, представляющая собой, по-видимому, часть чего-то большого целого, ибо надо мной с левой стороны были видны тени конструкций. И вдруг картина размазалась. Закружились разноцветные пятна, полосы. Исчезло черное, усыпанное звездами небо и разбухший земной шар. Вокруг меня возвышались остроконечные, достигающие облаков светло-голубые здания. Стены их излучали едва заметный приятный свет. Но они не были неподвижны. Как при наплыве кинокамеры, они едва заметно надвигались на меня и расходились в стороны. Широкая, вся в разноцветных пятнах правильной формы, изумительная по краскам, как персидский ковер, площадь… В центре ее стоял знакомый мне обелиск с поясом вокруг верхушек. И повсюду пустота. Никакого движения. Удивительный, сказочный город без жителей. Странный блестящий снаряд, ибо это был снаряд — без сопла, элеронов, крыльев. Без всего того, к чему привык глаз человека. Все явное, близкое, чуть ли не осязаемое… и накладывающийся на эту картину белый круг. Концентрические окружности с золотой глыбой в центре и медленно вращающиеся на орбитах малые осколки. И снова хаос цветов, беспорядочные полосы. Гладкая, невероятных размеров плоскость. Как страница гигантской книги. Как экран телевизора, на который кто-то проецирует изображение. Равнобедренный треугольник. Теорема Пифагора. Длинные ряды странно расположенных точек, создающих впечатление регулярности… системы, сущность которой я не был в состоянии понять. Lingua kosmika. Шум в ушах, чудовищная боль и черное полотнище ночи. Что-то холодное на лбу, стучит в висках. Открываю глаза. Надо мной темно-зеленый шатер палатки и просачивающиеся сквозь щели золотые полосы солнечного света. Я резко сажусь. В голове вращаются жернова какой-то дьявольской мельницы. — Ну, наконец-то. Напугали же вы нас, редактор. Что с вами было? Я поднес руку ко лбу и, приходя в себя, огляделся. В палатке возле моей койки сидел неизвестный пожилой лысоватый человек с заметным брюшком. Толстощекое приятное лицо его выражало участие. — Со мной?… Я… Ничего… Кто вы такой? Он широко улыбнулся, обнажив десны, и взял меня за запястье, одновременно поглядывая на часы. Мне стало все ясно. — Врач? — Эээ… Сейчас — да, врач. Моя фамилия Завадский. Терапевт. Ну, все нормально, — он отпустил мою руку. — Что же это было, редактор? На обычный обморок не похоже. Вы ведь, простите, здоровы, как бык. Так что же? Переутомление? — Не знаю. Ничего не знаю. Никогда в жизни я не терял сознания. Просто не мог спать. Решил пройтись… Ну, туда… знаете… к обелиску… и… — И подполковник нашел вас без сознания на этой полянке. Вы что-то бормотали, что-то кричали. О голубых домах, о каких-то жителях космоса. Переутомление, редактор, переутомление… и резкая смена климата. Ну, ничего. Все должно быть теперь в порядке. Я вам тут выписал кое-что, — он протянул мне рецепт. — А на будущее советую — покой, только покой. — Извините, доктор, а почему так тихо? Где все? — Пошли туда. На гору. Солдаты приехали. Привезли краны. Все туда пошли. Причуды все это, причуды… Не знаю. Меня это не касается. Я деревенский коновал… Ну, мне пора. До свидания, редактор, — он протянул на прощание руку, которую я рассеянно пожал, думая уже совсем о другом. Мой врач встал и, прихватив свой старомодный докторский чемоданчик, направился к выходу. Тут он обернулся и сделал знак рукой: — Лежите. Вам необходимо немного отдохнуть. Всего доброго. Я сорвался с койки. Лежать?! Ничего подобного! Я тут буду отлеживаться, а тем временем саперы вытащат из земли обелиск. Ведь это абсолютно не может обойтись без меня. Я пригладил волосы и решительно направился к горе. Немного кружилась голова, но чувствовал себя я совсем неплохо. По дороге закурил, и головокружение прошло. На полянке я застал всех. Они стояли молча, всматриваясь в густую сеть монтажных лесов, опутавших изящную колонну. Возле нее суетились три офицера. Тут же рядом пыхтел переносной дизель. Я подошел к группе собравшихся. Подполковник подал мне руку и улыбнулся. — Уже на ногах? А врач разрешил? — спросил он негромко. — Разрешил… Разрешил. — Я пожал плечами. — Со мной все в порядке. А здесь что происходит? Вытаскиваете? Он махнул рукой. — Вытаскиваем. А вы ничего не знаете? Ну да, конечно, — он задумался. — Не вытаскиваем, а удерживаем. Эта чертовщина погружается. — Погружается? — Да, да, погружается! Уходит в скалу. Посмотрите внимательней. Уже почти на полметра ушла. И верно. Только теперь я обратил внимание на то, что колонна как бы уменьшилась. В эту минуту раздался сильный треск, и мотор пронзительно взвыл. — Лопнули… Цепи оборвались… Теперь не удержим, — молодой подпоручик беспомощно развел руками. — Не удержим. Товарищ подполковник! Не удержим. Она погружается все быстрее. Мы подошли ближе. Действительно, серебристый снаряд засасывало в землю. Не помогли многократные переплетения стальной цепи. Как огромная рыба, выскальзывал он из сетей и уходил в глубь скал. В тишине, бесшумно, все быстрей и быстрей. А мы стояли как парализованные от удивления. Первым пришел в себя профессор Ковальский. — Сделайте же что-нибудь! Мы не можем этого допустить! Подполковник! Майор! Послушайте! Сделайте что-нибудь! Ничто не помогло. Одна за другой отпадали цепи. Как охапки хвороста, валились монтажные леса. А снаряд таял на глазах. Уже только каких-то два метра… метр… полметра. Уже только несколько сантиметров, и блестящая острая верхушка исчезла под землей. Осталась небольшая ямка и темное пятно на зеленом дерне. И только. На этом в принципе можно было бы закончить всю эту историю. Теперь вы уже знаете ровно столько, сколько знаю я, сколько знают военные специалисты и гражданские ученые. Разъехались мы все заинтригованные и разочарованные. Коротким был этот мой отпуск. Нужно было возвращаться к письменному столу. Даже о пережитом я пока что не мог написать. Мне бы не разрешили. Но работы по выяснению всей этой истории отнюдь не прекратились. Вероятно, вырубают в пуще дорогу, подвозят специальные экскаваторы. Все-таки хотят вырвать у земли и скал их тайну. Сомневаюсь, очень сомневаюсь, чтобы им это удалось. Если все так, как я думаю, — а мне кажется, я не ошибаюсь, — то они никогда не вытащат обелиск. Может, спустя годы он сам вынырнет из глубин, как запрограммировали его конструкторы. Кто они? Не знаю. Откуда? Тоже не знаю. Знаю только одно, что мы имели дело с техникой, опережающей нас на столетие. Это было прекрасно запрограммированное информационное устройство. Ведь то, что я видел тогда на полянке, наверняка было попыткой передать мне какую-то информацию. Видимо, я не прореагировал как следует, и информатор, оценив, что наша цивилизация еще не доросла до использования знаний, которые он хотел передать, вернулся туда, откуда прибыл. Но он вернется. Наверняка вернется. Откуда у меня такая уверенность? Дорогие мои! Просто так, ради забавы ничего не делается. Информационное устройство хочет передать что-то и передаст. Когда? Пока неизвестно. Может, через десять лет или через сто. Остается посоветовать вам: следите внимательно за газетами. Когда-нибудь вы узнаете, что это время пришло. Что где-то там, в лесах, вновь появился огромный серебристый обелиск. Гость из глубин. Из глубин пространства, а может, времени? Перевод с польского Ольги Бондаревой Рассказ опубликован в сборнике «Гость из глубин». Изд-во «Чительник». Варшава, 1979 г. Донэлд Уэстлейк ПОБЕДИТЕЛЬ Фантастический рассказ Стоя у окна, Уордмен наблюдал, как Рэвел шел из зоны. — Подойдите, — сказал он репортеру, — сейчас вы увидите «Стража» в действии. Репортер обошел стол и пристроился у окна рядом с Уордменом. — Один из них? — спросил он. — Верно, — довольно усмехнулся Уордмен. — Вам повезло, — добавил он, — даже единичные попытки побега — большая редкость. Может быть, он это делает ради вас? Репортер забеспокоился. — Разве он не знает, чем это закончится? — спросил он. — Конечно, знает. Некоторые не верят, но лишь до тех пор, пока сами не попробуют. Смотрите! Они оба уставились в окно. Рэвел шел не спеша напрямик через поле по направлению к роще. Вот уже ярдов двести отделяет его от границы зоны, и тут фигура его перегнулась в поясе, а еще через несколько ярдов он схватился руками за живот. Он пошатнулся, но продолжал двигаться вперед, все сильнее качаясь и корчась от боли. Преодолев почти весь путь до деревьев, он в конце концов рухнул на землю и неподвижно застыл. Уордмен уже не чувствовал удовлетворения. Теоретическая сторона «Стража» нравилась ему больше, чем практическое воплощение. Вернувшись к столу, он соединился с лазаретом и скомандовал: — Пошлите носилки на восток, к роще. Там Рэвел. Репортер встрепенулся при упоминании этого имени и спросил: — Рэвел? Тот самый? Поэт? — Если его писанину можно назвать поэзией, — губы Уордмена скривились: он читал так называемые поэмы Рэвела, — чушь и галиматья. Репортер опять посмотрел в окно. — Я слышал, что он арестован, — задумчиво сказал он. Глядя через плечо репортера, Уордмен заметил, что Рэвелу удалось приподняться на локтях и что он медленно и мучительно ползет по направлению к роще. Но санитары уже трусцой приближались к нему. Уордмен увидел, как они подбежали, подхватили обессиленное тело и, пристегнув его ремнями к носилкам, понесли обратно в зону. Когда они скрылись из виду, репортер спросил: — С ним все будет в порядке? — Несколько дней проваляется в госпитале. Растяжение мышц. Репортер повернулся спиной к окну. — Это было очень наглядно, — осторожно заметил он. — Вы первый человек извне, который увидел это, — ответил Уордмен. И улыбнулся, опять почувствовав подъем. — Как это у вас называется? Сенсация? «Бомба»? — Да, — согласился газетчик, садясь в кресло. — «Бомба». Они вернулись к интервью — одному из десятков, данных Уордменом за год со времени реализации экспериментального проекта «Страж». Уже, наверное, в пятидесятый раз он объяснял, в чем назначение «Стража» и его ценность для общества. Основной элемент «Стража» — крошечный радиоприемник, миниатюрная черная коробочка, хирургически вживляемая в тело каждого заключенного. В центре зоны находится «Страж»-передатчик, постоянно посылающий сигнал этим приемникам. До тех пор пока заключенный находится в пределах стопятидесятиярдовой зоны действия передатчика, ничего не происходит. Но стоит ему выйти за пределы этой зоны, как черная коробочка, вживленная ему под кожу, начинает подавать его нервной системе болевые импульсы. Боль будет нарастать по мере удаления от передатчика до тех пор, пока не станет невыносимой. — Вы видите, что узнику не скрыться, — продолжал Уордмен. — Даже если бы Рэвел добрался до рощи, мы нашли бы его. Его выдали бы крики боли. Проект «Страж» был предложен самим Уордменом, в то время служившим помощником начальника обычной каторжной тюрьмы в Федеральной системе. Критика проекта — обычная дань сентиментальности — лишь на несколько лет отсрочила его утверждение, но сейчас, когда проект наконец-то принят с гарантированным пятилетним сроком, Уордмен поставлен руководить экспериментом. — Если результат окажется положительным — а я уверен в этом, — то все тюрьмы Федеральной системы будут реорганизованы по проекту «Страж». «Страж» сделал побеги из тюрьмы невозможными, бунты — легкоусмиряемыми, стоит лишь на одну-две минутки выключить трансмиттер. У нас нет охранников как таковых, — подчеркнул Уордмен. — Нам нужны лишь вольнонаемные для кухни, лазарета и подсобных служб. По экспериментальному проекту в заключении содержатся только лица, совершившие преступления против государства, а не против частных лиц. Можете сказать, — со смехом предложил Уордмен, — что здесь собрана вся Нелояльная оппозиция. — Вы имеете в виду политических заключенных? — переспросил репортер. — Мы здесь не любим подобных выражений, — вдруг ледяным тоном отрубил Уордмен. — Это словарь Комми! Репортер извинился, поспешил закончить интервью, и Уордмен, опять пришедший в хорошее расположение духа, проводил его к выходу. — Вы видите, — он по-хозяйски широко развел руками, — никаких стен, никаких пулеметов на вышках. Наконец-то у нас есть идеальная тюрьма. Репортер еще раз поблагодарил за уделенное ему время и пошел к своей машине. Уордмен подождал пока тот отъехал и направился к лазарету навестить Рэвела. Но тому ввели наркотик, и он уже спал. Рэвел расслабленно лежал на спине и смотрел в потолок. Ему не давала покоя мысль: «Кто мог знать, что это будет так больно?» Мысленно он взял большую кисть и, обмакнув ее в черную краску, написал на белом, без единого пятнышка, потолке: «Я не знал, что это будет так больно». — Рэвел… Он слегка повернул голову и увидел Уордмена, стоявшего у койки. Тот сказал: — Мне доложили, что вы проснулись. Рэвел ждал, что будет дальше. — Я пытался объяснить вам, когда вас только доставили, — напомнил Уордмен, — что попытки бежать не имеют смысла. Рэвел разжал зубы и ответил: — Все правильно, не расстраивайтесь. Вы делаете то, что положено делать вам, я же делаю то, что должен делать я. — Не расстраивайтесь? — повторил удивленный Уордмен. — Почему это я должен расстраиваться? Рэвел перевел взгляд на потолок, но слова, намалеванные им лишь минуту назад, уже исчезли. Если бы у него были бумага и карандаш! Слова утекали из него, как вода сквозь сито. А бумага и карандаш были нужны, чтобы удержать их. Он спросил: — Мне дадут бумагу и карандаш? — Чтобы опять писать непристойности? Конечно, нет. — Конечно, нет, — эхом повторил Рэвел. Он закрыл глаза и ясно увидел струйку утекающих слов. Человек не способен на оба занятия сразу — и на творчество, и на запоминание. Он должен выбирать. И Рэвел уже давно выбрал творчество. Но сейчас он не мог записывать сочиненное, и оно утекало из памяти, как вода, растворяясь в огромном внешнем мире. — Бейся, бейся, крошка — боль, — сказал Рэвел. — Сделать выбор не неволь. В схватке с телом покажи, что сильнее — ты иль жизнь? — Боль проходит, — сказал Уордмен. — Минуло три дня, и она уже должна стихнуть. — Она вернется, — возразил Рэвел. Широко открытыми глазами он взглянул на потолок, и прочитал на нем слова: «Она вернется». Уордмен вспыхнул. — Не будьте глупцом. Она ушла навсегда, если вы опять не попытаетесь бежать отсюда. Рэвел молчал. Улыбаясь, Уордмен ждал ответа, но затем нахмурился. — А вы не сбежите, — заключил он. Рэвел посмотрел на него удивленно. — Конечно, уйду, — возразил он. — Разве вы этого не знаете? — Никто не хочет испытать это дважды. — Я никогда не прекращу попыток. Разве вы этого не чувствуете? Я никогда не прекращу попыток. Я никогда не перестану верить, что я тот, кто я есть. Вы должны это знать. Уордмен уставился на него: — Вы хотите пройти через это опять? — Опять и опять, — ответил Рэвел. — Вы бравируете, — гневно погрозил пальцем Уордмен, добавив: — Если вы хотите умереть, я предоставлю вам такую возможность. Знаете ли вы, что если вас не вернуть в зону, то вы там и сдохнете? — Это тоже побег, — возразил Рэвел. — Так вы этого хотите? Ладно. Покиньте зону, и я никого не пошлю за вами, обещаю. — И в этом случае вы проиграли, — ответил Рэвел. Впервые за весь разговор он посмотрел в глаза Уордмену, видя перед собой злое, глуповатое лицо. — Это ваши правила, — продолжал Рэвел, — и по вашим правилам вы проиграете. Вы говорите, что черная коробочка удержит меня здесь, но это не означает, что она меня заставит не быть самим собой. Я же говорю, что вы ошибаетесь. До тех пор пока я буду пытаться уйти, вы остаетесь в проигрыше, а уж если черная коробочка меня убьет, вы проиграете раз и навсегда. Всплеснув руками, Уордмен вскричал: — Что значит проиграю? Вы думаете, это игра? — Конечно, вы этого и добивались. — Вы сумасшедший, — сказал Уордмен, направляясь к двери. — Ваше место не здесь, а в сумасшедшем доме. — Это тоже проигрыш, — закричал вслед Рэвел. Но Уордмен уже хлопнул дверью. Рэвел откинулся на подушку. Теперь, в одиночестве, воспоминание о всепоглощающей боли нахлынуло опять. Он боялся черного кубика, причем теперь, когда он узнал его страшную силу, боялся его гораздо больше, — боялся до такой степени, что и сейчас страх сводил желудок. Но еще он боялся перестать быть самим собой, и этот умозрительный страх был тоже силен; нет, он был куда сильнее и поэтому гнал его прочь из зоны. — Но я не знал, что это будет так больно, — прошептал он. Рэвел еще раз написал эти слова на потолке, теперь красной краской. Уордмену доложили, что Рэвел пришел в норму, и Уордмен посчитал нужным встретить его у дверей лазарета. Рэвел выглядел чуть похудевшим, даже постаревшим. Поднеся ладонь ко лбу для защиты от солнца, он взглянул на Уордмена и сказал: — Прощайте, Уордмен! — И пошел на восток. Уордмен не поверил: — Вы бравируете, Рэвел! Рэвел шел вперед. Уордмен не помнил себя от гнева, порывался догнать Рэвела и задушить его голыми руками. Но он только сжал кулаки, называя себя благоразумным, рассудительным и милосердным человеком. Также и «Страж» был благоразумным, рассудительным и милосердным. «Страж» требовал повиновения, как и Уордмен. «Страж» наказывал бессмысленное неповиновение, Уордмен — тоже. Раз Рэвел действует антисоциально, безрассудно, то его нужно проучить. Рэвела нужно проучить для его же собственной пользы и для пользы общества. — Чего вы хотите добиться этим? — закричал вслед ему Уордмен. Ненавидящими глазами смотрел он на удаляющегося Рэвела, но ответом ему было молчание. Тогда он крикнул: — Я никого не пошлю за тобой! Сам приползешь! Уордмен следил за Рэвелом, пока тот значительно не удалился от зоны, виляя во все стороны и шатаясь. Он уже приближался к роще — жалкая, скрюченная фигурка с опущенной головой на дрожащих ногах. Последний раз взглянув на нее, Уордмен заскрежетал зубами и вернулся в канцелярию заканчивать месячный отчет. За прошлый месяц — лишь две попытки побега. Два или три раза за все это время он выглядывал в окно. В первый раз увидел Рэвела далеко в поле, он полз к деревьям. Во второй раз его уже не было видно, издали доносились только крики боли. Они очень мешали Уордмену сосредоточиться на отчете. Ближе к вечеру он выглянул опять. Из рощи были слышны слабые, но протяжные вопли Рэвела. Уордмен стоял, прислушиваясь, мрачно сжимая и разжимая кулаки. Он пробовал заставить себя не чувствовать жалости… Для его же, Рэвела, пользы его нужно наказать. Минутой позже пришел госпитальный врач и сказал: — Мистер Уордмен, мы должны вернуть его. Уордмен кивнул: — Я знаю. Но я хочу убедиться в том, что он проучен. — Ради всего святого! — воскликнул врач. — Разве вы не слышите? — Хорошо, верните его, — бесстрастно согласился Уордмен. Врач сорвался с места, но тут крики стихли. Они оба повернули головы к роще, прислушиваясь. Тихо. Врач побежал к лазарету. Рэвел лежал, исходя криками. Он мог думать только о боли и о необходимости стонать. Но иногда, издавая самый душераздирающий вопль, на долю секунды он вспоминал о себе, и в эти доли секунды все-таки полз, дюйм за дюймом удаляясь от тюрьмы, так что за истекший час он продвинулся приблизительно на семь футов. Теперь его голова и правая рука были видны с проселочной дороги, пересекающей рощу. С одной стороны, он не осознавал ничего, кроме боли и собственных криков. С другой стороны, окружающая действительность полностью, даже навязчиво, вторгалась в его сознание: и травинки у самых глаз, и спокойствие леса, и стволы деревьев над головой. И небольшой фургончик, остановившийся на дороге рядом с ним. У человека, вышедшего из фургончика и склонившегося над Рэвелом, было обветренное, морщинистое лицо. Одет он был в грубую фермерскую одежду. Он тряхнул Рэвела за плечо и спросил: — Ты ранен, парень? — Нна ввостооок! — простонал Рэвел. — Нна ввостооок! — Ничего, если я подниму тебя? — спросил человек. — Ддааа! — пронзительно закричал Рэвел. — Ввостооок! — Я лучше отвезу тебя к доктору! Боль не усилилась, когда фермер поднял его и уложил на спину в кузове грузовичка. Он был на оптимальном расстоянии от трансмиттера, и боль уже достигла предела. Фермер сунул в рот Рэвела какую-то свернутую тряпку. — Прикуси это, — посоветовал он. — Станет легче. Легче не стало, но кляп приглушил вопли. Он был благодарен и за это. Рэвел осознавал происходящее: езду в густеющих сумерках, фермера, несущего его в дом, построенный в колониальном стиле, но внутри выглядевший как госпиталь, доктора, осматривавшего его. Они обменялись с фермером несколькими фразами. Затем тот ушел, а доктор вернулся и опять посмотрел на Рэвела. Доктор был молодым человеком в белом халате, рыжеволосым и широколицым. Он выглядел взволнованным. — Вы ведь из той тюрьмы? Рэвел все еще стонал через кляп. Ему удалось конвульсивно дернуть головой, что должно было означать утвердительный кивок. Казалось, тысячи ледяных игл вонзились в грудь, а шею у плеч дерут напильником. Кисти выламывало из суставов, наподобие того, как гурман за обедом дробит зубами крылышко цыпленка. В желудке — океан огня. С него сдирают кожу, бритвами кромсают нервы, молотами размалывают мышцы. Какие-то пальцы изнутри выдавливают из орбит глаза. Но, несмотря на изощренность пытки, на совершенство действия боли, она не выключала мозг, сохраняя ясным сознание. И не было для него никакого ни забытья, ни забвения. — Сколько зверства в иных людях! — произнес доктор. — Я попытаюсь удалить эту штуку. Не знаю, что из этого выйдет, — нам не объясняли принцип их действия, — но я попытаюсь извлечь ее. Он отошел и вернулся со шприцем. — Его там нет. Мы обыскали всю рощу. Уордмен удивленно уставился на доктора, хотя и знал, что тот говорит правду. — Ладно, — сказал он. — Кто-то подобрал его. У него был сообщник, который помог ему бежать. — Никто бы не осмелился, — возразил доктор. — Тот, кто помог ему, сам попадет сюда. — Тем не менее, — ответил Уордмен, — я вызову полицию, — бросил он уже на ходу в канцелярию. Через два часа позвонили из полиции. Они уже проверили тех, кто обычно ездит по этому проселку, местных жителей, которые могли бы что-либо видеть или слышать, и нашли фермера, который подобрал недалеко от тюрьмы раненого и доставил к доктору Элину в Бунитаун. Государственная полиция была убеждена, что в действиях фермера не было злого умысла. — В отличие от доктора, — хмуро отметил Уордмен, — тот должен был понять все почти сразу. — Да, сэр, я тоже так думаю. — Но он не доложил о Рэвеле. — Нет, сэр. — Вы уже послали за ним? — Нет еще. Мы только что получили сообщение. — Я хотел бы поехать с вами. Ждите меня. Уордмен выехал в санитарной машине, чтобы забрать Рэвела. Не давая сигналов, она подкатила к дому доктора Элина, сопровождаемая двумя полицейскими машинами. Они ворвались в крохотную операционную, когда Элин уже мыл в тазу инструменты. Уордмен жестом показал на человека, лежавшего без сознания на столе в центре комнаты. — Вот Рэвел, — сказал он. Элин удивленно взглянул на операционный стол: — Рэвел? Поэт? — Вы не знали? Почему же тогда вы помогли ему? Вместо ответа Элин внимательно посмотрел в глаза вошедшему и спросил: — Вы и есть Уордмен? — Да, это я. — Тогда, я думаю, это ваше. — И Элин вложил в руку Уордмена маленькую окровавленную коробочку. Потолок оставался белым, несмотря на попытки Рэвела взглядом выжечь на нем слова… Когда в глазах зарябило, он прикрыл их и написал на внутренней стороне век паучьими буквами одно-единственное слово: «Забвение». Он слышал, как кто-то вошел в палату, но любое движение требовало такого усилия, что еще некоторое время он держал глаза закрытыми. Когда же он их все-таки открыл, то увидел Уордмена, с мрачным видом стоящего у изголовья койки. — Как вы себя чувствуете, Рэвел? — спросил он. — Я размышлял о забвении, — ответил Рэвел, — и писал поэму на эту тему. Он уставился на потолок, но там ничего не было. — Вы просили… Вы однажды просили карандаш и бумагу. Мы решили, что вам их можно дать. С внезапной надеждой Рэвел посмотрел на Уордмена, но потом до него дошел смысл его слов. — Ах, вот что, — сказал он. Уордмен нахмурился и спросил: — Чего же еще? Я же сказал, что вам дадут карандаш и бумагу… — Если я пообещаю больше не уходить. Руки Уордмена сжали спинку кровати. — Что с вами случилось? Ведь вам не уйти, теперь вы это знаете. — Вы хотите сказать, что мне не выиграть. Но я и не проиграю. Это ваша игра, ваши правила. Если мне удастся свести игру вничью, то и это будет неплохо. — Вы все еще думаете, что это игра, — сказал Уордмен. — Вы думаете, что все это несерьезно. Хотите посмотреть, что вы наделали? Он подошел к двери, открыл ее, махнул кому-то рукой, и в комнату вошел доктор Элин. — Вы помните этого человека? — Помню, — ответил Рэвел. — Его только что доставили, — продолжал Уордмен. — Примерно через час ему вживят коробочку. Вас это радует, Рэвел? Глядя в глаза Элину, Рэвел сказал: — Простите меня! Элин улыбнулся и покачал головой: — Не нужно. Мне казалось, что громкий процесс может помочь избавить мир от таких штучек, как «Страж». Но, — он кисло улыбнулся, — процесс не был громким. — Вы оба слеплены из одного теста, — вмешался Уордмен. — Только и думаете об эмоциях толпы. Рэвел досаждает всем своими так называемыми поэмами, Элин — своей речью на суде. Рэвел спросил у доктора, улыбаясь: — О, вы произнесли речь? Сожалею, что не мог ее слышать. — Она не была блестящей, — ответил Элин. — Я не рассчитывал, что суд продлится только один день, и у меня не было времени подготовиться. — Ладно, достаточно, — прервал их Уордмен. — Поболтаете потом, у вас впереди годы. У двери Элин повернулся и сказал: — Пожалуйста, не уходите, пока я не встану на ноги после операции. — Вы хотите в следующий раз уйти вместе? — поразился Уордмен. — Конечно, — ответил Элин. Перевод с английского Павла Каплуна