Неразлучная троица стояла в мятущейся толпе, выкрикивающей приветственные слова.

— И почему мессир придает такое значение этому человеку… — задумчиво пробормотал Фагот, провожая взглядом грандиозное шествие, сопровождающее, ничем особым не примечательного, наездника на ослице.

— Осанна сыну Давидову, — ревела толпа, — благословен грядый во имя господне!

В истории Иерусалима не было столь торжественной встречи кого-либо из пророков. Никогда еще люди не были так многочисленны и единодушны…

— Зачем тебе, Учитель, идти к ночи в сад Гефсиманский, — спросил коренастый, черноволосый, с небольшой бородкой, человек, из-под широкого плаща которого высовывалась рукоятка небольшого меча, — это опасное место. Я слышал, вчера римские солдаты схватили там вождя зелотов и предводителя сиккариев Иисуса Вар-Раббу.

— Что же он сделал?

— Он убил возле аррианского храма сборщика податей, ударив его два раза ножом в живот. И скрывался после этого в глухом уголке Гефсиманского сада. Но кто-то донес, и легионеры, арестовав его, посадили в тюрьму. Говорят, в саду скрываются и другие разбойники.

— За что он убил мытаря?

— За то, что тот служил Риму.

— Нет таких грехов, за которые следует платить жизнью.

— Давай же останемся, Учитель.

— Нет. В саду есть древняя смоковница. Никто не знает, сколько ей лет. Но к находящемуся под ней, снисходит откровение. Я должен там помолиться…

— Тогда я пойду с тобой, — решительно сказал человек с мечом, которого звали Петром, — у меня есть оружие, чтобы защитить тебя, в случае опасности.

— В эту ночь, прежде чем пропоет петух, ты трижды успеешь отречься от меня, — с горечью подумал Иисус, но вслух лишь произнес, — хорошо, ты будешь сопровождать меня.

— И, я пойду, — сказал курчавый и горбоносый Иаков, — у меня тоже есть меч.

— Я с вами, — сказал миловидный юноша с вьющимися золотистыми волосами и большими голубыми глазами, показывая всем небольшой, но остро отточенный нож.

— Ты, еще слишком юн, Иоанн, чтобы носить оружие, — с упреком произнес Учитель.

— Мы все пойдем, — закричали остальные собравшиеся, считавшие себя учениками Иисуса.

— Что ж, я не волен сегодня указывать вам место. Каждый поступит по-своему, но изберет свой путь…

Поздний вечер был душен и липок. Лишь необычайно яркая луна сопутствовала им, через затихший уже город, к западным отрогам Елеонской горы, к которой примыкал Гефсиманский сад.

Но оказалось, что не одна молчаливая спутница ночи, луна, сопровождала ночных путников. В черневшем густом кустарнике, окружавшем Овчую купель, а, мимо нее проходила дорога в сад, шевельнулись три тени.

— Я пойду, сообщу Каиафе, а вы следуйте за ними. Вступите в дело, если подведет Иуда, — и обладатель длинной изломанной тени бесшумно скользнул через заросли в юго-восточном направлении.

Глухо звякнул металл. Что-то ворохнулось в кустах.

— Да, придержи ты свою цепь, — прошипела тень, имеющая форму квадрата, другой — состоящей из малого овала, водруженного на большой, — что ты везде с ней шатаешься…

Та, в ответ, лишь обиженно засопела.

Тих, темен и мрачен был Гефсиманский сад. Лишь тихо шелестела листва деревьев, да где-то в глубине сада раскатисто ухал филин. Небо было почти безоблачно, но пригорюнившаяся застывшей тучкой неяркая луна давала мало света.

— Останьтесь здесь, — тихо молвил Иисус своим спутникам, — я хочу побыть один.

В густой тени древней смоковницы было черно и мрачно.

— Выслушай меня, отец мой, — Иисус опустился на колени и поднял свои глаза к небесам.

Он долго ждал, обратив лицо вверх, боясь задать вопрос и услышать на него ответ. Давящая тишина уже не прерывалась даже шорохами сада. Затихли и крики хищной птицы. Ученики, следовавшие за ним, отчего-то заснули прямо на земле.

— Я знаю свою участь. Скажи, возможно ли, чтобы минула меня чаша сия.

Иисус вновь застыл, ожидая ответа, с тоской и печалью, уже зная, каким он будет.

— Прости мне мои сомнения… Правильно ли я тебя понимаю? Дай знак.

Вновь наступило гнетущее молчание.

— Я обречен нести страдания и умереть в муках, — горько сказал человек, находящийся в тени древнего дерева.

Он встал с колен и величаво выпрямился, — мне дано испить свою чашу до дна, и я не сожалею об этом.

Голос его был тверд и решителен. Сомнения и тоска покинули его душу. Тишина прервалась. Послышалось неторопливое журчание ручья Кедрона, тихо зашевелилась листва в саду. Со стороны города раздался приближающийся шум вооруженных людей, и замелькали блики факелов.