Поэтому ограничиваюсь тем, что быстро прополаскиваю обмундирование и нижнее бельё и в одних галифе вновь залезаю в машину. Пора тщательно разобраться с картой и поесть. Лезвием незаменимого ножа режу сало и колбасу, пластаю хлеб. Эх, хорошо! Принимаю на грудь наркомовскую норму. Заслужил, поди, за двух дохлых фашистов и трофеи!

Правда, вот с девицей что делать… Вообще-то с женщинами не воюю, но отпускать её сейчас — глупо. Ладно, буду уезжать, разберусь… Подсвечивая фонариком долго изучаю карту, планируя завтрашний маршрут. Не пешком же идти, когда машина под рукой! Особенно сейчас, когда на дорогах ещё сумятица и немцы толком не пуганые. Вот через месяц, два — тогда да, наглеть уже не стоит, а сейчас можно…

С этими мыслями я перелезаю на заднее сидение, спихиваю вскрикнувшую немку на пол, а сам укладываюсь на широкий мягкий диван. Из-за близости пленной особенно не переживаю сплю я чутко, и при малейшей её попытке пошевелиться, сразу открываю глаза. Но высыпаюсь вполне сносно. Зато утром…

…Так, ещё немного… Есть касание! Сбрасываю обороты и трясусь в подпрыгивающей на неприметных буграх «Чайке». Быстрая рулёжка под деревья, где натянута маскировочная сеть и стоит в ожидании бригада обслуги. Технарей намного больше, чем положено по штату, поскольку у нас в полку осталось всего восемь машин, включая «И-16» Забивалова. Свою машину он никому не даёт, несмотря на то, что все остальные летают в две смены. И всё из-за того, что пилотов больше, чем машин.

Вроде в первый день преподали нам урок, и не только нам — всему Красному Воздушному Флоту. Ан нет, как оказалось, не впрок пошла кровавая и горькая учёба. Прибыли мы из ЗАПа, обрадовались всё честь по чести, всё как положено. Самолёты новенькие, краской пахнут, моторы ещё и первый ресурс на треть не выработали, всего-то по 15–20 моточасов. Где их от немцев прятали — только особый отдел и знает.

Ровно два дня отлетали, отрадовались, а на третий — снова с утра «мессершмитты» с «юнкерсами» налетели — и всё. Полыхнули наши машинки ярким пламенем да с чёрным дымом. И пошёл бывший командир полка под трибунал…

Вот хоть и не люблю я «особняков», а тут одобрил. Ведь самое настоящее вредительство и измена, тем более что предупреждали. Серёга Забивалов всё свободное от полётов время порог командирской землянки обивал, уговаривал хотя бы масксетями самолёты прикрыть. После этого и стал он нами командовать…

Откидываются борта, механики помогают вылезти, расстёгивают ремни парашюта. Привычно расписываюсь в журнале, в этот раз и мне повезло, и механикам работы немного — всего пять дырок. Четыре в правой плоскости, одна — в киле. Всегда бы так летать! Мечты, конечно…

Между тем начинается привычная суета: оружейники торопливо перезаряжают оружие, подвешивают бомбы. Механики облепили мотор, закачивают воздух, доливают масло, проверяют свечи. Кто-то уже занимается дырками обрезает и зачищает края пробоин, торопливо мажет лаком заплатку и пришлёпывает её к раненому месту.

Глядя на киль, главный озабоченно качает головой. Неужели задробит? Нет, помедлив, даёт добро. Мой сменщик, лейтенант Афанасьев, неплохой лётчик, но всё-равно одно дело, когда сам летишь, другое — когда вроде и отдыхаешь, а за машину переживаешь…

За день мы делаем где-то по пять вылетов на каждый штурмовик. Кому-то достаётся три, кому-то два. Естественно, чередуемся, чтобы не обидно было. Так что в деле с раннего утра до позднего вечера. Последний раз садимся уже при свете «летучих мышей», обозначающих полосу. Керосинки — это потому, что прожекторами, хотя они и имеются, мы не пользуемся. Не хватало только немцев привлечь. Нам и так фантастически везёт, целых три дня ни одной потерянной машины, кроме тех, что сожгли на земле. Такое ощущение, что фашисты нас игнорируют, или их авиация слишком занята на линии фронта.

А может, приносит плоды наша новая тактика: на дело идём на высоте не выше двадцати — тридцати метров, и только непосредственно над целью набираем высоту. Затем резкое пикирование и уход на круг. Всё-таки «Чайка» очень маневренная машина! Вот этим во всю и пользуемся…

— Что? — вскидываюсь я, отвлекаясь от своих мыслей. — Обед? Спасибо, Глаша.

Глаша — это наша подавальщица, пухленькая темноволосая девушка. Их у нас восемь — обслуга столовой, поварихи… Постукивая черпаком по стенкам термоса, она накладывает мне в тарелку густой борщ, подаёт нарезанный крупными ломтями хлеб. Ем с аппетитом. Всё-таки устаём не только морально, но и физически. Особенно, когда выхватываешь машину из пике — глаза, кажется, внутрь черепа уходят… Так что, говоришь, на второе, каша гречневая Клади, конечно. А компот опять из сухофруктов? Тоже дело!

В отдалении тяжело плывёт девятка немецких бомбардировщиков. Далеко, даже моторов не слышно. Если не знаешь — и не догадаешься, что еле заметные чёрточки над горизонтом — вражеские самолёты…

Отдаю девушке грязные тарелки и располагаюсь под раскидистой берёзой. С куревом плохо, вместо папирос на этот раз выдали табак в пачках, правда, довольно неплохой. Сворачиваю козью ножку калибром миллиметров в двадцать и сижу, окутавшись облаком сизого дыма. Вокруг привычная суета. Механики готовятся к встрече вернувшихся с задания пилотов…