Дэниел медленно поднялся на ноги и сказал:

– По-моему, вы и так достаточно близки к Нему. Ближе никому и не дано подойти.

– Ой, прекрати. Я же не говорю о святости и тому подобном. Просто мне тоже свойственно ошибаться.

– Я вот что вам скажу сейчас, святой отец. Может, я решусь на это потому, что уже не понимаю, сплю я или бодрствую. Но ведь вы – мой лучший друг, вы знаете обо мне все, и хорошее, и плохое. И я думаю, вы не станете обращать мои слова против меня, даже если я признаюсь, что хотел прикончить жену сегодня утром.

– При сложившихся обстоятельствах это вполне объяснимая реакция. Но тебе же известно, что мы должны обуздывать в себе такого рода позывы. Все мы должны, – священник криво улыбнулся. – Спасибо, Дэниел, за то, что ты назвал меня своим другом. Спасибо. А сейчас мне нужно идти. Но сперва, – отец Рэмшоу погрозил Дэниелу пальцем, – я обязан сделать тебе внушение за оскорбление моего помощника, которого ты послал к черту. Этого больше нельзя допускать. Только у меня есть на это право.

Дэниел издал звук, похожий на смех.

– Ладно, святой отец. Но все же пусть он держится от меня подальше. Я и раньше не мог его выносить, а уж сегодня – это была последняя капля…

Священник наклонился к Дэниелу и тихо с усмешкой сказал:

– Больше всего его разозлил тот черный парень, когда осмелился указать ему на дверь. Знаешь, этот парень мне нравится. Какой у него голос! Приятно послушать. Но он слишком симпатичен, и это не послужит ему добром. Вчера из-за него здесь поднялась суматоха, какая-то приятная суматоха. Люди им интересовались. А одна старая карга сказала, что тот разговаривает, как джентльмен. Ох уж эти женщины! Но что бы мы делали без них? Однако я знаю одно: моя исповедальня вскорости опустеет. Все, я ухожу уже. И сегодня не жду тебя на богослужении. Мой совет тебе: выпей пару двойных виски, ляг в постель и помолись, хоть это и будет тяжело. Лицо твое должно утром выглядеть по-другому. И как ты собираешься извиняться за все, я не знаю. Но ты подумай об этом, Дэниел. А пока – до свидания.

– До свидания, святой отец.

Дэниел снова лег на диван. Да, конечно, ему придется обо всем подумать. Но кого он хочет обмануть? Никого. Ни людей, замешанных в этом деле, ни тех, кто не имеет к нему никакого отношения.

Дон лежал, уставившись на дверь, и ждал, когда она откроется, мечтая увидеть одни лица и боясь появления других. Как долго он здесь находится? Годы и годы. Должно быть, шесть лет, а не шесть недель. Но на самом деле с тех пор, как мир взорвался, прошло всего полтора месяца.

Он медленно поднял одну руку с одеяла, посмотрел на нее. Затем поднял другую. У него все еще есть руки, есть голова, он может думать. Есть зрение, есть слух, он способен говорить. Все эти способности у него есть, но какой от них толк? Его тело ушло. Не совсем ушло, но временами ему приходилось дышать с большим трудом: так легкие напоминали ему, что они еще существуют. И, о Боже, существовали и кишки, и мочевой пузырь. Ему было стыдно. Но если бы только это. Ведь у него не было ног! Вернее, ноги-то на месте, он даже мог видеть кончики их пальцев. Но что толку? Уж лучше бы их отрезали. Ведь у него отняли уже так много. Аннетта, ну где же ты, поторопись. Поторопись. Боже, только бы мать не пришла сегодня. Хочется увидеть отца и Джо. Джо утешает. Он сказал вчера, что попытается привести Стивена просто на минутку, заглянуть.

Просто заглянуть. Вот и все. Все они приходят заглянуть и тут же уходят. А как хотелось бы, чтобы некоторые оставались подольше. Чтобы Аннетта находилась здесь и день, и ночь напролет. Вчера она была почти весь день, и позавчера. Нет, не позавчера. Позавчера здесь сидела мать. Дон посмотрел на край кровати. Мать поглаживала его, ласкала, шептала что-то. Это его беспокоило. Он был еще слишком слаб, чтобы общаться с матерью. Ее нельзя пускать. Он говорил с отцом об этом. Отец его понял, и Джо тоже, и Аннетта, конечно, тоже поняла. Конечно. Ему не нравятся ее родители. Теперь ему это стало ясно. Ее отец слишком напыщенный. А мать уперта в Боженьку, как и его. Смешно. Уперта в Боженьку. Странно, что он еще мог шутить. Недавно, когда шум в его голове на мгновение затих, он подумал: „Сейчас встану и оденусь". Так и подумал: встану и оденусь. Но он же знал, что никогда уже не встанет и никогда не оденется. Никогда.

Дон закрыл глаза и обратился к Богу: „Только бы не заплакать. Пожалуйста, Иисус, не дай мне разреветься. Святая Мария, Матерь Божия, не дайте мне разреветься…"

– Дон… До-он!..

– Аннетта, дорогая. Я и не заметил, как ты вошла. – Его пальцы прикоснулись к ее мягкой руке. – Любовь моя. Я так мечтал увидеть тебя.

– Я выходила всего на час. Я была в операционной. Смотри, с моей руки сняли гипс. Теперь только массаж и терапия, и все будет в порядке.

– Всего на час… – Дон моргнул.

– Да, дорогой. Всего на час.

– У меня в голове такая неразбериха. Все крутится как-то. Иногда я могу думать довольно отчетливо, но потом опять все пропадает, словно в тумане.

– Это пройдет. За последнюю неделю тебе стало гораздо лучше. Все просто поражены таким улучшением.

– Правда?

– Да, дорогой.

– Я когда-нибудь вернусь домой?

– Конечно, вернешься, любимый.

– Я говорю о нашем с тобой доме.

– Именно в наш дом и вернешься. Там уже все готово.