Под конвоем американских миноносцев и охотников за подводными лодками транспорты дошли до Исландии. В Рейкьявике Хаугли тайно покинул транспорт и на шхуне, добывающей треску, добрался до северных островов Норвегии, а там уже на шлюпке проник в родной фиорд.

Спрятав шлюпку в скалах, Сигге бегом помчался к дому старого Лундэ. «Как-то там меня встретят? — думалось ему по пути. — Где Ригмур? Не крутит ли с кем?»

В 'домике, стоявшем на скалистом берегу фиорда, окно едва светилось. Хаугли легонько постучал в дверь. Огонек в окне стал ярче. Затем скрипнула дверь в сенях, и женский голос спросил: «Бист ту ду, Зигмунд?» Последнего слова Сигге не расслышал, ему показалось, что произнесено его имя. И он ответил: «Я, Риг-мур». Дверь распахнулась…

Ригмур, видимо приняв его за привидение, вскрикнула и отступила в кухню. Ее всю оплеснуло желтым цветом. Внучка Лундэ была в длинной, почти прозрачной ночной рубашке, с распущенными волосами, слегка прихваченными ленточкой на затылке. Она ждала кого-то другого. «Ты замужем?» — спросил он ее. «Нет, мы дожидались тебя, — дрожащим голосом ответила она. — Ты забыл про нас, не прислал ни одного письма. Зачем ты пришел?» — «Я принес долг старому Лундэ». — «Дедушка не хотел, чтобы немцы высаживались. Он взял ружье. Они убили дедушку за это. Лейтенант поселился у нас. Мне одной было страшно… И не хватило сил. Я не могла так долго сопротивляться», — созналась она.

Перед Хаугли стояла уже не прежняя скромная и тоненькая девочка Ригмур, а чужая ему женщина с полными обнаженными руками и гладкой шеей. Брови ее были выщипаны и подчернены, а рот пылал на бледном лице. «Где наши парни?» — спросил Сигге. «Они прячутся у лесных озер, за третьим фиордом», — ответила она. «Прощай, Ригмур», — сказал он и захлопнул дверь, чтобы больше не смотреть на нее.

Сигге отыскал в сарае остро наточенный гарпун старого Лундэ и уселся в тень. Ночь была лунной. Хаугли заметил лейтенанта издали. Пьяный немец шел, не разбирая тропинки, покачиваясь и спотыкаясь. Он даже пробовал свистеть. Сигге сделал шаг навстречу и преградил ему путь. Лейтенант хотел выхватить пистолет, но не успел: гарпун пробил его грудь насквозь.

Хаугли сначала один скрывался в лесах, потом набрел на небольшую артель рыбаков, В ней были его односельчане, они прятались от немцев. Парни оказались славными и стали друзьями ему на всю жизнь…

— А остальное, я думаю, не стоит переводить, — сказал Ула Ростад, поднимаясь. — Я эти затеи норвежцев не одобряю.

Уловив в конце рассказа Хаугли слово «комьюнист», я спросил:

— Вы сделались партизаном и вступили в партию коммунистов?

— Да, да. Уважаемому Уле Ростаду это не нравится.

— Не обращайте внимания на его болтовню, — сказал старик, небрежно махнув рукой. — Норвежские коммунисты такие же несерьезные люди, как и Сигге Эйт. Среди них одна голытьба — тресковики да селедочники, они в складчину покупают сети и моторки. Им, видите ли, не надо ни бога, ни богатства. С подобными мыслями не станешь солидным хозяином.

Я с сочувствием отнесся к молодому норвежцу и поговорил со старшим механиком Трушко. Тому нужен был кочегар, так как два штатных укачивались на небольшой волне.

Оставив Хаугли на «Пингвине», мы с боцманом, прихватив с собой старшего механика, отправились к замполиту.

К Михаилу Демьяновичу Куренкову можно было попасть в любое время. Его двойная каюта, находившаяся рядом со столовой базы, почти никогда не запиралась. И в этот раз дверь ее была раскрыта настежь, а в общей части толпился народ, было накурено.

Увидев нас, Михаил Демьянович словно обрадовался:

— А-а, пингвиновцы! Заходите, заходите. Давненько вас не видывал.

— Нам бы надо поговорить по секрету, — поздоровавшись, сказал боцман. — Дело неотложное.

— Ну что ж, я думаю, товарищи не обидятся, если мы попросим оставить нас одних?

Никто из базовцев возражать не стал. Когда каюта опустела, Михаил Демьянович пригласил нас сесть за стол и выложил папиросы:

— Закуривайте.

Я не раз присматривался к этому внешне простецкому и даже неказистому человеку. Михаилу Демьяновичу уже перевалило за пятьдесят, но на вид ему и сорока не дашь. Он невысок, очень худ и сутул, как бывают сутулы слесари, проработавшие за верстаком много лет. Лицо его слегка прострочила оспа, но это только сделало его своеобразным. А застенчивая белозубая улыбка и теплота, светившаяся в глазах, сразу же располагали к нему.

Больше двадцати лет Куренков слесарил на верфи. В партию вступил в год смерти Ленина. Во время войны пошел с ополченцами защищать Ленинград. Был комиссаром батальона и полка. Войну закончил замполитом командира дивизии. Кто его знал в окопах, говорили, что он умел и с бойцом душевно поговорить, и табачком поделиться.

Но вот кончилась война. Куда денешь человека с полковничьими погонами, но без военного образования? Учиться уже поздно. Секретарь обкома, бывший член Военного Совета, порекомендовал Михаила Демьяновича на китобойную флотилию.