Китобойцы, ушедшие на юг, уже передавали по радио, что видят китов и начали охоту. А перед нами по-прежнему расстилалось пустынное море с тремя айсбергами на горизонте.

Прошло еще минут двадцать. Вдруг Эрик заворочал головой и что-то крикнул гарпунеру из бочки, показывая вправо.

В бинокль было видно, как в шести или семи кабельтовых время от времени взлетали над водой тонкие белесые струи и словно таяли в воздухе.

Старик всмотрелся в них и досадливо махнул рукой: показавшиеся киты его не устраивали.

Перейдя с площадки гарпунера на мостик, Ула Ростад сказал:

— Эти сейвалы очень быстры и увертливы, а жира в них немного. Нет смысла гоняться за тощими китами.

— А почему их сейвалами называют? — поинтересовался я.

— В наших северных водах они любят рыбу сэйе. А «вал» — это кит.

Старик посмотрел на небо и велел изменить курс на пятнадцать градусов.

— Милях в десяти начинаются большие поля льдов, — сказал он. — Там могут быть пастбища.

— Почему вы так решили, господин Ростад?

— Об этом у гарпунера не спрашивают, — недовольно заметил норвежец. — Когда поплаваете столько, сколько я, сами поймете. Прошу исполнять приказания без лишних вопросов.

Видя назревающую ссору, капитан Сыре-тинский предложил мне:

— Идите, товарищ штурман, отдыхать. Я подменю вас.

Я хотел возразить, но сдержался. Из меня еще не выветрилась военная дисциплина. Молча уступив свое место Сыретинскому, я все же мостика не покинул. Это не понравилось норвежцу, он то и дело сердито косился на меня.

Прошло еще с полчаса. Впереди. действительно показались поля плавучих льдов, а среди них разводья. В одном из них вода имела какой-то буро-красный, оттенок.

— Китовая похлебка, — сказал старик вслух и, требуя внимания, по-английски крикнул Эрику:

— Аттеншен!

Но тот и без приказания вертел во все стороны головой.

Я спустился с мостика и подошел к Семяч-кину, который, взяв брезентовое ведро, приготовился зачерпнуть для интереса китовую похлебку.

— Бери глубже, — посоветовал я ему.

— Есть глубже.

С первого же заброса Семячкин выудил дюжины две рачков-черноглазок, похожих на креветок, и немного жиденьких, едва различимых водорослей.

— Не жирное едово у китов, — определил марсовый.

Но выглянувший из камбуза Ваня Туляков решительно не согласился с ним:

— А ты съешь такого хлебова тонны две — тогда другое запоешь. Киты, они не дураки. Говорят, эти рачки, если их отварить, вкусней всяких деликатесов. Норвежцы их щелкают, как семечки. Налови рачков побольше, я вам на ужин их отварю, с солью и укропчиком… Пальцы оближете!

Через некоторое время Эрик выпрямился в «вороньем гнезде» и закричал, что видит впереди финвалов.

Ула Ростад тотчас же по узкому переходному мостику поспешил к гарпунной пушке.

Стоя на высоком носу «Пингвина», старик поднял левую руку. Это означало: все внимание сосредоточить на мне. Теперь судном управлял только гарпунер: рулевой, следя за движениями его рук, крутил штурвал, а Сы-ретинский двигал рычажком машинного телеграфа, то прибавляя, то убавляя скорость хода.

Финвалы спокойно кормились в разводье, не обращая внимания на приближавшееся судно. Казалось, что там, впереди, плавали под водой резвящиеся паровозы, которые по временам показывали черные спины и шумно стравливали пар. Пар вылетал из китовых дыхал высокой голубой струей, похожей на фонтан, и опадал мелкими брызгами.

Чувствовалось, что на океанском пастбище паслось очень голодное стадо. Финвалы ныряли с широко открытой пастью, захватывали, как ковшом, воду с кишащей живностью, процеживали ее сквозь густое сито усов и заглатывали пойманную добычу.

Один из финвалов так увлекся охотой на черноглазок, что вынырнул почти перед самым носом «Пингвина». Гарпунер прицелился и выстрелил из пушки…

Звук получился не сильный. Я расслышал свист летящего гарпуна с извивающимся хамп-линем и даже заметил, как снаряд вонзился под левый плавник кита. Там звездообразно треснула кожа.

Весь полутораметровый кованый гарпун вошел в тушу финвала. Из раны змейкой выбегал лишь хамплинь, соединенный с толстым манильским канатом, которого у нас было несколько бухт.

Граната в туше кита разорвалась глухо. Финвал застыл, словно прислушиваясь к боли, затем дрогнул, горбясь, подскочил и, уйдя под воду, так сильно потянул за собой канат, что завизжали блоки амортизаторов, свисавшие с мачты.

Китобоец застопорил ход. К лебедке подбежал старший механик и принялся стравливать канат, не давая ему сильно провисать и натягиваться.