Так и случилось, В конце концов, он спас их собачку. В конце концов, он вызвался завтра поутру пойти к священнику и договориться о заупокойной мессе по утопленнику Бертраму. Наконец, он был актером.

Чего нельзя было отрицать. Рано или поздно он все равно явит публике свой актерский талант… что ж, многое решится завтра.

Анри де Гюйак сидел в своих покоях, поджидая Джеффри Чосера. Окна были отворены — ночь стояла теплая. Вокруг свечи порхали мотыльки, отбрасывая взволнованные тени, несоизмеримо большие, нежели сами крошечные объекты. Стены украшали гобелены с охотничьими сценами. Их некогда яркие краски потускнели, и только золотые нити вспыхивали порой, отражая свечное пламя. Гюйак был не один. За столом в дальней части комнаты находился его сенешаль, Ришар Фуа.

Анри скрашивал ожидание тем, что оживлял в памяти свою первую встречу с англичанином. Дело было во время бесплодной кампании Эдварда, посягавшего на французскую корону. Боевые действия на севере ограничилась перестрелками и редкими осадами. В общем, она никак или почти никак не отразилась на положении графа Анри де Гюйака. Будучи владетельным сеньором Аквитании, он хранил вассальную преданность английскому королю Эдуарду Третьему. Однако он был связан кровными узами с французским королем Иоанном Добрым, проживавшим ныне в Англии. Как в шахматной игре наоборот, где оба короля, поменявшись местами, перешли на противоположные половины доски, правда, один по собственному выбору, другой — по принуждению.

Граф де Гюйак был больше заинтересован в том, чтобы сохранить свои земли и свою независимость. Как только он почувствовал, что старания Эдуарда отвоевать французскую корону ни к чему не приведут, он решил возвратиться домой в Перигор, [42] не дожидаясь, пока его попросят вмешаться от имени одной из сторон. И взял с собой Чосера. Вовсе не заради выкупа — несерьезной для него суммы, которую рано или поздно кто-нибудь да заплатил бы за молодого человека, тем более что выкуп в любом случае предназначался не ему, а одному его северному родственнику. Скорее он взял Чосера ради компании, чтобы было с кем побеседовать в пути. В этом молодом сквайре из свиты герцога Кларенса было что-то, что притягивало Гюйака. Он не походил на знакомых ему отпрысков знатных семейств, что без умолку бахвалились своими подвигами на бранном поле, или числом покоренных девиц из высшего сословия, которые будто бы не устояли перед их чарами, или множеством уложенных ими в постель служанок. В англичанине чувствовался ум и благородство. Чосер всегда прежде думал, а потом говорил, чаще же и вовсе предпочитал помалкивать. Но когда он говорил, к нему стоило прислушаться, на худой конец получить удовольствие от его несравненной манеры выражать свои мысли.

Гюйак припомнил первые слова, которые он услышал от Чосера. Английских пленников держали в штаб-квартире маршала Сернэ-ен-Домнуа неподалеку от Реймса. Город был хорошо укреплен, однако население тревожилось (и небезосновательно, так как спустя пару дней Джон Гонт взял-таки город штурмом). Один из людей маршала мерил шагами караульное помещение, поддразнивая горстку английских пленников язвительными замечаниями. К примеру, он спрашивал, что привело Эдуарда на эту сторону пролива. Ответа не последовало. Отчего ему не сидится дома в Англии? Почему бы ему не присматривать за своей собственной королевской короной вместо того, чтобы беспокоиться о чужих? Что он забыл во Франции, а? Ответьте-ка!

— Наш король приехал за покупками, — спокойно сказал Чосер.

— За покупками? Вы хотите сказать, что мы — нация лавочников? — рассердился француз.

— Вы могли бы сказать — торговцев, под вывеской «Король Иоанн et fils». [43]

Француз поднял сжатую в кулаке руку, но, заколебавшись, опустил. Он не был уверен, что его только что оскорбили.

— Король хотел бы прикупить себе корону, — продолжал Чосер. — Но говорю вам, он может взять ее и не заплатить.

Находившийся в другой половине караульного помещения Анри де Гюйак впился глазами в человека, который только что говорил. Внешность англичанина была вполне заурядной. Встретив такого на улице, вы едва удостоите его беглого взгляда. Гюйака восхитила его сообразительность. Он, безусловно, оскорбил своих стражников, предположив, что те лучше чувствовали себя за прилавком, нежели верхом на коне, но исподволь намекнул, что его собственный король страстный воришка, хотя и решительный.

— Как вас зовут? — спросил Гюйак.

— Джеффри Чосер, на службе Лионеля, герцога Кларенса.

— Вам бы, господин Чосер, поостеречься с обидными выпадами в адрес ваших хозяев и намеками на лавочников.

— Владеть лавкой не позорно, — ответил англичанин. — Мой отец виноторговец.

— А вы чем занимаетесь?

— Сквайр на службе…

— Да, да, я помню. Но помимо этого вы чем-то занимаетесь?

— Сочиняю, — признался Чосер и, прочитав недоумение на лицах остальных, тут же пояснил: — Я поэт.

— Что вы написали?

— Баллады, рондо, вирилэ. [44] Пустяки, конечно, но я не намерен отступать, пока не создам что-нибудь стоящее.

Спокойная уверенность в себе этого пленного не могла не восхищать.

Наведя справки о том, что сын виноторговца состоял под надзором его родственника, Анри предложит тому спрятать пленника в безопасном месте до конца военных действий. Родственник вел переговоры о выкупе, рассчитывая на выручку, и не мог отказывать графу. Вот так случилось, что Джеффри Чосер вместе с Анри и его свитой отправился на юг, остановился в часовне в канун Рождества и под Новый год оказался во владениях де Гюйака.