— Да вы не слушаете меня! — вдруг заметил мой собеседник. — Вас что-то беспокоит?

Я посмотрел на него. Ему было под пятьдесят, почти лысый череп, большой крючковатый нос и глубокие печальные армянские глаза.

— Мы слишком долго не объявлялись, — сказал он за меня.

Я промолчал. Мы жили своей жизнью почти четыре года.

— Давайте так, — решил Армен, — определяйтесь не спеша. Нас пока устраивает, что вы в Сан-Франциско, и пока мы готовы ограничиться разовой помощью. Я бы на вашем месте вложил полученные деньги в бизнес вашего хозяина, если он согласится. Я так понимаю, отношения у вас хорошие.

— Хорошие.

— Я не настаиваю. Если эта сумма покажется ему слишком маленькой, оставьте ее себе на учебу. Потом еще что-нибудь придумаем.

— Хорошо. А какая помощь от меня нужна сейчас?

— Сущая ерунда. Вот посмотрите!

Я взял фотографию. Она была сделана на «поляроиде» и запечатлевала пару, сидящую за ресторанным столом с возвышающейся среди тарелок плетеной бутылкой вина. Судя по багровому цвету лица и масляному блеску в глазах, мужчина лет пятидесяти пяти от этой бутылки успел отхлебнуть уже немало — или это была не первая. Чувствовал он себя королем и, позируя для снимка, небрежным жестом приобнял свою спутницу. Женщина была полной крашеной блондинкой лет под сорок с невероятной, советского вида «халой» на голове и в розовой кофточке с люрексом. Довольно миловидное лицо, но банальное и уже округлившееся, что называется, мечта гарнизона.

— Кто из них? — уточнил я.

— Официант.

Я присмотрелся. Действительно, на снимке был и третий человек, в белой рубашке, красной бабочке и с подносом в правой руке. Он, видимо, не желая мешать фотографирующимся, а, возможно, и по другой причине, отошел назад, и вспышка едва-едва осветила его. Так что уже при скромном поляроидном качестве лицо его было лишь бледным пятном с темными подтеками от недостатка света. Единственной чертой, которую можно было выделить, были очень тесно посаженные друг к другу глаза. Я сам интроверт, и глаза у меня поэтому сдвинуты к переносице, но у этого официанта это была просто двустволка. И выражение взгляда было напряженным, пугающим, как наставленные тебе в лицо два ствола.

— Мы пробовали увеличить фотографию, но получалось только хуже, — извиняющимся тоном произнес Армен.

— И что этому привидению может от меня понадобиться? — спросил я, возвращая фотографию.

— Он может подойти к вам в любой момент — он знает, как вас искать. Он скажет: «Давненько вы к нам не заходили». И на ваш вопросительный взгляд уточнит: «Пицца наполетана». Тогда вы его вроде бы узнаете и ответите: «Да, действительно. Но когда ты сам работаешь в ресторане, хочется домашней пищи». После этого он объяснит, что ему нужно, скорее всего, он вам что-то передаст. Он не знает ни кто вы, ни на кого работаете.

— То есть…

— Мы с ним работаем под чужим флагом. Так что никаких лишних разговоров — возьмете, что он даст, и до свидания.

— А язык?

— Английский. Если получите передачу, на доске перед входом в ваш ресторан — ну, там, где вы пишете меню, — в левом верхнем углу нарисуете треугольник. Начиная с завтрашнего дня, кто-то из наших будет проезжать мимо каждый день.

Они действительно долго не объявлялись. Я и не думал всё это время, что так и не выходил из их поля зрения. А они присматривали за мной и знали, что каждое утро именно я расписывал цветными мелками большую грифельную доску, которая уголком ставилась у входа. Это была моя идея — помимо меню, напечатанных типографским способом и вставленных в прозрачные стоечки, каждый день предлагать отдельным номером какое-либо блюдо. Или объявлять счастливый час, обычно с четырех до пяти, когда напиток подавался бесплатно. Доска была хорошо заметна для проезжающих машин и, как мы быстро выяснили, действительно приводила в нашу закусочную дополнительных клиентов.

— Лучше солнце, — сказал я.

— Что?

— Солнце! Я нарисую на доске не треугольник, а солнце. Такое, с лучами.

— А! Да, так лучше! Ну, успехов! — Армен встал с травы, отряхнул рукой брюки и остановил меня жестом. — Я пойду, а вы еще посидите здесь пару минут.

Это было 26 января, в теплый, почти весенний день, какие в Москве бывают в мае. Пока мы сидели, пролетела бабочка. Назавтра была пятница, но поскольку в прошлый вторник нам с Ритой пришлось работать, Сакс дал нам выходной. Мы с детьми собирались погулять по Рыбацкой пристани.

Я тогда этого не знал, но это был, несмотря на сознательно избранный мною путь приключений, последний беспечный день в моей жизни.

Сейчас, когда катализаторы у машин стали обязательными, во всех мегаполисах Америки, включая Манхэттен, воздух достаточно чистый. В Сан-Франциско, построенном на мысе и продуваемом всеми ветрами с океана и со стороны бухты, так было всегда. Так что это один из тех городов, по которым хочется перемещаться пешком — разумеется, спускаясь с холмов, а не поднимаясь. Машины у нас не было — мы доезжали на автобусе до центра, а там уже гуляли не спеша, по той его части, рельеф которой придавали лишь небоскребы.

В тот день 27 января было так же тепло, как и накануне. Мы шли по солнечной стороне улицы, и я даже снял ветровку, оставшись в одной рубашке. Через знаменитые разноцветные ворота мы вошли в Китайский квартал. Там, конечно, небольшой холм, и на обратном пути мне иногда приходилось нести детей на руках — они иногда и засыпали так, уткнувшись лицом мне в шею. Но тогда день еще только начинался, и Кончита с Карлито вприпрыжку открывали шествие. В обнимку — они ощущали себя одним существом и в публичных местах до сих пор протестовали, когда их приходилось разлучать, чтобы развести по разным туалетам.