Шрифт:
— Господи, жалко всех, всю-то жизнь наскрозь, всех людей!
И горбатый Юдин в очерке Горького «Книга»:
— Как жалко всех!.. Как жалко людей!
И Павел в романе «Мать»:
— Жалко всех.
И в романе «Исповедь» — Матвей:
— Жалко мне стало всех.
— Мне народ жалко, бесчисленно много пропадает его зря! — говорит Силантьев в рассказе «В ущелье».
И прекрасная Леска в очерке «Сторож» твердит:
— Жалко мне тебя... Ой, всех жалко мне [5] .
5
М. Горький. Мои университеты. Изд. «Книга», Берлин, 1923, с. 132.
Девять человек слово в слово: жалко всех. Не то, чтобы им было жалко одного или двух, — нет, им жалко всех, они жалеют весь мир. В простонародьи это очень редкое чувство — сострадание к миру, ко всему человечеству; жалость простолюдина конкретна: к тому или к этому страдающему — страдающему сейчас, у него перед глазами. Но герои Горького повторяют один за другим, что им жалко всех, всю вселенную. В особые мгновения их жизни их охватывает восторг человеколюбия, когда они словно сораспинаются миру.
Горькому так дороги эти слова: жалко всех, что он не во всякие уста их влагает, а только в избранные, в самые лучшие, в уста своих любимых героев. В этом он видит высшую их красоту, — в том, что они сидят, разговаривают, да вдруг и просияют чрезмерной, невыносимой любовью ко всем. Горький в своей повести «В людях» приписывает и себе такие же внезапные вдохновения жалости ко всему человечеству.
«Я испытывал мучительные приливы жалости к себе и ко всем людям», — говорит он в десятой главе и с большим однообразием многократно указывает, что в юности, бывало, кого ни встретит, того и жалеет, до краев наполняется жалостью. И когда в первой главе этой повести он встретил какого-то Сашу, он написал про него:
«Сашины вещи вызвали во мне чувство томительной жалости».
Когда во второй главе появился его уличный друг Кострома, он и про того написал:
«Мне стало... жалко Кострому».
Вспомнил мать:
«Мне было жалко ее...»
В пятой главе вывел пароходного повара Смурого, и, конечно, не преминул пожалеть и того:
«Все боялись его, а я жалел».
В шестой то же самое снова:
«Мне было жалко и его и себя».
В седьмой появился какой-то солдат:
«Мне стало жалко солдата»...
В восьмой снова появился какой-то солдат:
«Почти до слез жалко солдата и его сестру».
В девятой появился какой-то чертежник.
«Мне было жаль его».
В десятой — офицер:
«Мне стало жалко офицера».
В двенадцатой — мужики:
«Эти угрюмые мужики... — вызвали у меня жалость к ним»...
В пятнадцатой — какой-то приказчик:
«Мне стало жаль его».
В восемнадцатой — какая-то гулящая женщина:
«У меня от... жалости к ней навернулись слезы» [6] .
Горький точно вменяет себе в обязанность возможно чаще произносить слово жалко. В одной из своих предреволюционных статей он сочувственно цитировал письмо какой-то курсистки, которая требовала, чтобы все писатели говорили одно слово «жалко». (Горький. Статьи. Пг., 1918, с. 125).
6
М. Горький. В людях. Изд. «Парус», Пг., 1918, с. 14, 24, 37, 88, 92, 95, 105. 127, 148, 162, 174, 196, 250, 303.
Заметьте, это не ровная жалость, а какой-то внезапный прилив и отлив. Она накатывает на него и отхлынывает. Как и всякое вдохновение, она неожиданна. Еще за минуту до этого был он равнодушен и недобр. Но вдруг (именно вдруг!) пожалел. Все творчество Горького питается этим вдруг, этой внезапной экстатической жалостью. Можно легко доказать, что даже безжалостное свое ницшеанство он взлелеял в себе из жалости. Теперь в его повести «В людях» многие назойливо-часто твердят:
— Людей нужно жалеть!
— Ты и камень сумей пожалеть.
— Людей везде теснота, а пожалеть нет ни одного сукина сына.
Не беда, если это выходит назойливо: Горький не боится надоесть. В каждый данный период его творчества у него имеется одно какое-нибудь любимое слово, которое с большим однообразием он повторяет, как заклинание, множество раз: при всяком случае, из страницы в страницу, из повести в повесть, без конца он вдалбливает в нас одно и то же, то, что считает полезным для нас, а придется ли нам это по вкусу, он заботится меньше всего.