Сен-Жермен вежливо улыбнулся.

— Сожалею. Я покину вас завтра.

— Завтра? Но твои раны… — Старик изумленно сморгнул.

— Они уже подживают. Обряд, для которого мне понадобилось трехдневное уединение, частично целителен. — Сен-Жермен встал со стула. — Слабость еще ощущается, но она вскоре пройдет.

«Пройдет, но для полного исцеления нужна все-таки кровь», — подумал он, однако вслух ничего не добавил.

— Я всегда считал, что слава колдунов и волшебников поддерживается скорее досужими языками, чем необычными свойствами самих колдунов, однако в твоем случае вижу, что это не так. — Старик пошел к выходу и неприметно обмахнулся рукой, словно ребенок, отгоняющий сглаз. — Хорошо, уезжай — значит, так угодно судьбе.

Растроганный детской выходкой убеленного сединами воина, Сен-Жермен глубоко и торжественно поклонился.

— Генерал Мон Чи-Шинг, некая недостойная личность выражает вам искреннюю признательность за теплый прием и заявляет, что будет хранить память о встрече с вами как драгоценнейшее из сокровищ.

Военачальник холодно поклонился и, не проронив больше ни слова, ушел.

Немного выждав, Сен-Жермен также оставил приемную и, спустившись по лестнице, зашагал по узкому коридору. Погруженный в себя, он не заметил, как из дальнего бокового прохода вывернулась какая-то тень.

— Ши Же-Мэн, — пророкотал хриплый голос.

Сен-Жермен поднял глаза и увидел Сайто Масаги. Обнаженный по пояс островитянин сжимал в руке тускло поблескивавшую катану.

— Это восьмой мой приход, — заявил уроженец Хонсю. — Я третий день ищу встречи с тобой, иноземец.

— Это большая честь для меня, доблестный Сайто Масаги, — осторожно сказал Сен-Жермен, не зная, чего ожидать.

Обстановка весьма подходила для завершения того, что затеялось под стенами крепости Чио-Чо. К тому же глаза атлета, стоявшего перед ним, возбужденно сверкали.

— Честь, — повторил Масаги с издевкой. — Это понятие неприменимо ко мне. Я утратил ее, и моя потеря невосполнима.

Сен-Жермен сочувственно покачал головой.

— Если это тебя так мучит, почему же ты не продолжил бой? У тебя ведь имелась возможность.

Его сочувствие было искренним. На протяжении многих веков он усвоил, что каждый народ вынашивает свои представления о достойном воинском поведении, и привык эти представления уважать, какими бы странными они ему ни казались.

Сайто Масаги был глубоко оскорблен.

— Разве я мог не исполнить веление господина? Он отказал мне в праве сражаться, и я подчинился ему! Я принял бесчестье, но господин отказал мне и в малом, он не позволил мне покончить с собой.

— Как?! — вскричал Сен-Жермен, потрясенный этим бесхитростным заявлением.

Масаги принял восклицание за вопрос и показал, как он бы это проделал, проведя ребром свободной руки поперек живота. Сен-Жермен, внутренне передернувшись, понял, что несчастный намеревался выпотрошить себя.

— Генерал сказал, что я нужен ему. Что я должен по-прежнему охранять крепостные ворота. Я попытался объяснить, что это уже невозможно, но он ведь не самурай. Прежний мой господин, приказавший мне верно служить военачальнику Мону Чи-Шингу, был более милосерден. Он не настаивал бы на том, чтобы я пережил свой позор.

Масаги смолк, глубоко вздохнул, и через пару мгновений его перекошенное отчаянием лицо сделалось абсолютно бесстрастным. Он выдернул из-за пояса ножны и вложил в них свой изогнутый меч.

— Моя катана, — сказал он, держа оружие на вытянутых руках, — была изготовлена моим прадедом, усмирившим пиратов. Мой дед ходил с ней в сражения. И мой отец. Все они были истинными самураями, каким был и я. — Островитянин потупился. — Честь всего моего рода опирается на этот клинок. Он никогда не был и, надеюсь, не будет запятнан… — Слова его стали невнятны и стихли: спазм в горле не давал ему говорить.

Сен-Жермен ощутил удушающую тоску, исходящую от стоящего перед ним человека.

— Это прекрасный меч, — сказал он, чтобы нарушить молчание.

Масаги склонил голову.

— Достойный настоящего самурая, — пробормотал он. — Прими же его! Прими! Ты бился со мной, ты превзошел меня в битве! Он твой по праву! Возьми его у меня!

Малый близок к истерике, понял вдруг Сен-Жермен. Не надо сейчас ему противоречить. Он коротко поклонился и принял клинок, испытывая мучительную неловкость.

Масаги по-детски всхлипнул и заговорил быстро, взахлеб: