Я стал свидетелем этого сражения и с тех пор полюбил этих храбрых, дружелюбных, веселых боевников, смело и умело сражавшихся на советской земле за свою еще далекую тогда родину. Потом не раз наезжал в эту часть, которая постепенно превратилась из батальона в бригаду, из бригады в корпус. Корпус этот сейчас в составе нашего фронта в резерве. Он здесь, в Польше, недалеко от границы своей оккупированной родины. На пути в Кросно я посетил его. Все здесь были настроены оптимистически.

Генерал Людвик Свобода дружески принял меня в маленьком домике, служившем ему штаб-квартирой. Вышел ко мне в гимнастерке с закатанными рукавами. Мы присели на крылечке веранды.

— Завидую тебе, я бы тоже хотел так вот спрыгнуть в родную Моравию, как ангел с неба, но, увы, нам придется идти по земле, — говорил он. С дерева упало к нашим ногам переспевшее яблоко. Он поднял его, обтер носовым платком, предложил мне и, когда я отказался, стал есть сам, задумчиво продолжая разговор. — Вам только зенитную зону благополучно миновать, а там каждое дерево, каждый камень будет вам помогать… Язык? О, тебя там поймут, если не будешь трещать как пулемет. И ты их поймешь. Наш чешский — другое, а русский и словацкий — близкие языки.

Прощаясь, крепко пожал руку своей маленькой, но сильной рукой.

— Ну, соудруг ангел, счастливо слететь с неба на нашу землю. Желаю удачи, а в успехе не сомневаюсь.

Настоящий солдат никогда не сомневается в успехе предстоящего дела, но все-таки… И вот уже третьи сутки маемся мы на этом маленьком аэродроме, обложенном туманом, как гигантским пуховиком. Но к середине ночи подул ветер, похолодало и из кипени облаков, курчавившиеся над слоями тумана, стала высовываться луна. Наконец и горизонт развиднело, а небо вызвездило. Летчики торопливо снимали с моторов чехлы, а высыпавшие из ангара десантники выстраивались в линейку, кладя перед собой оружие и тяжелые рюкзаки. Вот уж и командир группы выкликнул мою фамилию, я выступил из шеренги вперед и остановился перед своим рюкзаком и автоматом.

Наконец-то!

Наш верный воздушный труженик Ли-2, обшарпанный и ободранный, как старый автобус, как-то очень буднично отклеился от сырых плит взлетной дорожки и, набрав высоту, лег на курс. За иллюминатором виднелось звездное небо, а внизу туман, посеребренный лунным светом, целый океан тумана. Ничего не видно, но карта говорила, что под слоем этого голубоватого мерцающего массива — горные вершины, долины, извилистые речки, От Кросно до места нашей высадки на карте так и чередовались гребешки хребтов с густыми лесами.

История этих двух с неба, с которой я познакомился у инженер-майора, действовала успокаивающе. Нашли же эти два русских парня общий язык с поляками, вон какие дела делали. А мои спутники, молодые русские, украинские и словацкие ребята, должно быть, вовсе не испытывают никакой тревоги, сидят на скамейках, как на деревенской посиделке, друг против друга и кричат песни, как бы прикуривая их одну от другой.

Я стал даже дремать, но вдруг какая-то сила сорвала меня со скамейки, бросила на пол. Самолет дал резкий крен на крутом развороте. Потом меня перекатило в другую сторону. Я понял, он маневрирует, и, подобравшись к иллюминатору, увидел, как внизу вспыхивают красивые огоньки и, будто разноцветные елочные бусы, к машине тянутся огни трасс. "Зенитный заградительный огонь", — догадался я, когда весь этот фейерверк остался позади и внизу обозначились темные контуры гор, облитых лунным светом.

Вскоре самолет стал давать большие круги, и мы увидели, как в кабине, наклонившись друг к другу, что-то горячо обсуждают пилот, штурман и командир десанта. Догадался: мы вышли уже к месту выброса, а сигнала с земли не дают. Бывалые ребята тоже поняли это, поднялись, разминаются, проверяют ремни. Облаченные в зеленые комбинезоны, немножко, как водится, хлебнувшие для храбрости, в эти минуты они выглядят несколько торжественно, легко стоят под грузом своих удобных заплечных мешков. И вдруг один из них запевает столь дорогую мне с некоторых пор песню:

Летят, летят соколы. Летят, покинув землю, в небе, над чужим, незнакомым краем. Им сейчас прыгать, а они вот, надо же, поют. Таковы уж украинцы в любой ситуации, А может, и поют, чтобы скрыть вполне естественное волнение, ведь как-никак приземляться придется на чужой земле, да еще в горах. А словаки наши как приникли к иллюминаторам, когда самолет был обстрелян зенитками, так и не отрывают глаз от земли, что кружится теперь под нами, изредка указывая друг другу на какие-то мерцающие внизу огоньки.

Когда в самолете зажигается зеленая лампочка и в открытый десантный люк с ревом врывается холодный сырой воздух, приходится преодолевать тот психический барьер, который известен, вероятно, и самым опытным парашютистам. Встаю посередине очереди. Тоже поправил ремни заплечного мешка и, театрально крутнув ус, зажмурившись, шагнул в грохочущую пропасть, хотя, честно говоря, душа уже ушла в пятки.

Нет, кажется, все в порядке. Сильный рывок. Хлопок. Легкое покачивание на ветру. Прыгнул благополучно и самодовольно вспомнил слова генерала Свободы: опустишься в Чехословакию, как ангел с неба. Но на этом и кончается ангельский полет. Начинается серия глупейших, дьявольских приключений. Где-то уже у земли, когда я изготовился к тому, чтобы по инструкции спружинить у земли и повалиться на бок, падение внезапно прерывается. Я повис, беспомощно болтая в воздухе ногами. От резкого рывка заплечный мешок срывается и летит куда-то вниз вместе с фотоаппаратом. Что такое? Когда испуг проходит, начинаю понимать, что парашют накрыл верхушку какого-то дерева, а я беспомощно болтаюсь на неизвестной мне высоте и не могу ничего разглядеть из-за тумана. Дерево пружинит, тихо раскачивает меня, и воображение, разумеется, рисует внизу обрыв, пропасть, скалы, горный поток.