Все это напоминало мне трагические дни осени 1941 года, когда мои земляки и землячки так же пот день и ночь возводили укрепления вокруг Калинина, а немецкие самолеты летали над ними, сбрасывая листовки с образцами нацистского остроумия:

Дамочки! Не ройте ваши ямочки,

Все равно их переедут наши таночки…

Ясно, что на Одер, как на труднейшую водную преграду на пути в глубь Германии, нацистское командование возлагало большие надежды.

И вот Одер форсирован. Форсирован с ходу, на большом протяжении, и в форсировании этом был повторен опыт Вислы: сначала были созданы за рекой многочисленные пятачки, потом небольшие плацдармы, потом наведены мягкие и жесткие переправы. Теперь из передовых соединений поступают многочисленные сведения о том, что они быстро движутся в глубь Германии, захватывая новые и новые города.

А ведь перед нашим фронтом у неприятеля огромные силы: тридцать семь дивизии. Из них семь танковых и четыре мотострелковых. Воздушная разведка докладывает о движении эшелонов с запада. Мы бомбили эти эшелоны в пути, но все же перед фронтом уже обозначились новые части двадцать первой танковой и восемнадцатой механизированной дивизии врага.

Продолжая наступать на запад и юго-запад, наши войска, как это было уже за Вислой, оставляют у себя в тылу огромные окруженные группировки, в частности, так вот обойдены и блокированы Бреслау, Глогау, Оппельн.

— А не опасно ли, что в этом наступлении мы оставили в тылу такие большие, хорошо укрепленные города-крепости? Не могут ли их гарнизоны выйти из укрепленных районов и ударить по нашим тылам? Но многим ли кы рискуем в таком своем быстром продвижении? Ведь а конце концов, начиная с античных времен, крепости для того и создавались, чтобы удержать врага угрозой ударить по его тылам, перерезать его коммуникации. Ведь только в Бреслау, по соображениям разведчиков, окружено пятьдесят тысяч войск.

Все эти вопросы я задал маршалу Коневу, перехватив его у переправы через Одер. Он очень занят. Все время находится то в одной, то в другой, то в третьей из наступающих армий. Там на наблюдательных пунктах корпусов и дивизий он и питается и отдыхает. За ним ездит походная радиостанция. Люди из подразделения правительственной телефонной связи тянут за ним нитку ВЧ. Оттуда он отдает приказы командующим армиями, докладывает Ставке, даже, как говорили, не раз беседовал с Главковерхом. У себя же в штаб-квартире бывает редко.

И вот повезло. Его машины застряли в ожидании переправы, а сам он нетерпеливо расхаживал по дорожке, похлопывая прутиком по голенищу сапога. Вот тут-то я и задал ему свои вопросы.

Он задумался, смотря вниз, на реку, где по жесткой переправе сплошной лентой тянулись танки, орудия, машины, а по льду двигались колонны пехоты.

— У противника сейчас появилась, как мне кажется, новая тактика обороны, — ответил маршал, произнося эти слова раздельно, четко, как будто диктуя давно уже обдуманные мысли. — Он, противник, то ли уже из-за недостатка времени, то ли из-за нехватки сил отказался от строительства укрепленных районов. Даже здесь вот, на Одере, мы не дали ему возможности закончить сплошные, глубоко эшелонированные рубежи. Он теперь, как в средние века, вынужден делать ставку на укрепленные города. На города-крепости с двойными, внутренним и внешним, обводами, и гарнизоны этих городов получают задания ни в коем случае не сдаваться, держаться насмерть. Представляете себе, сколько сил, средств, войск потребовалось бы, ну, чтобы, скажем, штурмовать такой город, как Бреслау? В уличных боях мы перемололи бы множество людей, техники, которые ох как пригодятся в вашей борьбе за Берлин.

— Наш фронт будет драться за Берлин? — повторил я свой, когда-то задававшийся мною вопрос.

— Нет, это я так, условно, фигурально… Так вот на этот яд мы, кажется, нашли хорошее противоядие. Мы обходим эти города, жестко блокируем их, выставив достаточные заслоны, и движемся дальше. Они нам руки не связывают. А им связывают, выводя гарнизоны из активной борьбы. Смекаете?

Командующий неторопливо посмотрел на переправу.

— Саломахнн, скоро там?

— Сейчас, товарищ маршал. Вот еще несколько танков пройдет, и наша очередь, — ответил его адъютант, маленький белокурый полковник.

— Немецкие генералы люди опытные и хитрые. Это хитрая штука — эти города-крепости. Вот и сейчас они, атакуя внешнее кольцо, окружающее Бреслау, делают вид, что хотят выручить его гарнизон. Мы отбиваем атаки и видим, что не в этом их задача. Они хотят связать как можно больше наших войск осадой городов-крепостей, связать нам руки, вымотать нас, а главное, замедлить продвижение в глубь страны. Но мы нынче тоже хитрые. И не пугливого десятка. Мы их блокируем и продвигаемся на запад. Понятно это вам, товарищ писатель? Смекаете?

— Товарищ маршал, путь очищен.

— Вижу, поехали.

Командующий сел в один из вездеходов, и три его машины влились в поток войск, втекающих в горловину моста.

А со мной эта одерская переправа через несколько дней сыграла злую шутку. И все Петрович, это его всегдашнее нетерпение, желание всех обогнать, обставить, всюду прийти первым. Я ехал за Одер, в Бреслау, в авиакорпус генерала И. С. Полбина, старого моего знакомого, пикировщики которого сейчас поддерживают шестую армию, блокирующую Бреслау, и бьют по группировке, рвущейся извне как бы на выручку бреславскому гарнизону. Полбин коренастый, чернобровый, цыгановатый красавец, человек большого обаяния, летчик, как говорится, милостью божьей, до сих пор водящий группы своих самолетов на штурмовку особо важных объектов. Я помню его майором, командиром авиаполка. Еще тогда приставал к нему с просьбой взять меня в один из своих боевых полетов, о которых мне уже приходилось писать.