А вот уже и знакомые копи, в которых были спрятаны сокровища Дрезденской галереи.

— Может быть, остановимся посмотреть?

— Там уже нечего смотреть, — усмехнулся командующий. — Все вывезено в летнюю королевскую резиденцию. Картины стоят на просушке, над ними колдуют лучшие реставраторы.

Тут мне вспоминается смешная история, о которой говорили в штабе. Искусствовед Наталия Соколова докладывала командующему о найденных картинах и горевала о том, как они повреждены и как нуждаются в срочном лечении. Сразу озаботившись, командующий ответил, что готов дать свой личный самолет, чтобы немедленно доставить "Сикстинскую мадонну" и несколько наиболее ценных шедевров в Москву для немедленной реставрации. При этом предложении собеседница будто бы побледнела от страха. "Сикстинскую мадонну" на самолете? Да бог с вами! Разве можно ее на самолете! Человечество не простит, если вдруг…" — "Это отличный самолет с опытнейшим экипажем, — ответил командующий, не понимая ее испуга, — Я сам на нем летаю", — "Но вы же маршал, а она — мадонна!" — воскликнула собеседница. Конев засмеялся: "Что верно, то верно, разница действительно есть". Затея с самолетом была отменена. Каким-то образом разговор этот стал достоянием штаба. Теперь, когда речь заходила о каком-нибудь невероятном предложении или предположении, стали говорить: я же маршал, а не мадонна… Когда мелькнули и остались позади заброшенные каменные копи, служившие недавно убежищем картин Дрезденской галереи, командующий сказал:

— А ведь, что там ни говори, вовремя мы освободили мадонну из плена. Мне докладывают: сырость и температурные перепады серьезно попортили почти все картины. Ну, теперь-то они в верных руках. Мы с Иваном Ефимовичем, когда выпадает свободный часок, иногда ездим полюбоваться.

— Это точно. Такого трофея у союзников нет. Говорят, они захватили все золото Рейхсбанка, но ни за какое золото все это не купишь, — отзывается ученый трофейщик и добавляет: — Это будет нам достойной компенсацией за музеи и картинные галереи, которые гитлеровцы разрушили, разграбили и сожгли.

Конев оборачивается на переднем сиденье и суровато смотрит на произнесшего эти слова.

— Вы так полагаете?.. А я вот думаю, вряд ли правительство наше на это пойдет.

— Но ведь немцы, сколько они всего награбили.

— Мы не гитлеровцы.

— А Наполеон? Лувр просто-таки трещит от его трофеев. Он ведь тащил с собой, отступая, все сокровища Московского Кремля, а не дотащив, утопил в каком-то озере. А англичане? Сколько они нагребли для своего Британского музея!

— Вот именно, награбили, нагребли. Мы советские воины, а не Наполеон и не английские империалисты, — говорит командующий. — Понятно вам это, товарищ подполковник?

— Да, да, конечно, товарищ командующий, вы безусловно правы, — спешит ретироваться наш ученый спутник. Но отступал он без всякого энтузиазма. Мы-то знали, что работая над реставрацией полотен и скульптур, поправляя их пораженные места, заклеивая на них пузыри особым пластырем, нежной рукой снимая с них плесень, наши искусствоведы мечтают и даже мысленно размещают их в музеях Москвы, Ленинграда, Киева.

— Конечно, было бы справедливо все это забрать, — как бы думая вслух, произносит полководец. — Но ведь все это принадлежало не Гитлеру, а немецкому народу. А ведь еще в труднейший час войны товарищ Сталин сказал: гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается. Немецкий народ вечен…

Наш ученый спутник поспешил перевести разговор на другую тему и с повышенным энтузиазмом продолжал рассказ о том, что нам предстояло увидеть. После объединения германских земель в середине прошлого века Кенигштейн — этот грозный форпост на Эльбе — потерял свое военное значение. Его превратили в политическую тюрьму. Туда сажали заключенных, казавшихся кайзерам особенно опасными. Между прочим, здесь некоторое время находился в заточении и русский анархист Михаил Бакунин… Ну, а в эту войну в Кенигштейне Гитлер держал пленных французских генералов.

— Идеальная тюрьма. Практически из нее невозможно было бежать.

— Но ведь один из генералов все-таки бежал, — говорит командующий. Как всегда, он в курсе всех событий, происходящих на пространстве вверенного ему фронта. У него блестящая память. Он запоминает и большое и мелочь. Повернувшись к нам, он дополняет рассказ искусствоведа. — Бежал известный французский генерал Анри Жиро. Махровый реакционер, друг и надежда французских когуляров. Впрочем, «бежал» в данном случае явно не то слово. Гитлеровцы, по-видимому, сами инсценировали его побег, чтобы во Франции появилась фигура, которую они могли бы противопоставлять генералу де Голлю.

— Справедливые слова, — спешит присоединиться ученый спутник. — Бежать из Кенигштейпа, как я уже сказал, невозможно. Вы увидите, что это такое. Недаром саксонские сокровища из так называемой коллекции "Зеленого свода" гитлеровцы хранили в казематах этой крепости.

Вдали над Эльбой сквозь зыбкую студенистую дымку, поднимающуюся с земли, стало видно это чудо природы. Не гора, не скала, не холм. Даже по-военному высотой не назовешь. Это гигантский вытянутый прямоугольник, камень с отвесными гранями, который, как казалось, природа положила прямо на зеленый ковер земли. Могучая река как бы почтительно обтекала его с севера.

— Ну, а сокровища, вы установили, что это такое?

— Конечно, это всемирно известная коллекция драгоценных предметов, собранных саксонскими королями. О ней есть во всех энциклопедиях. Ее так и называют коллекция "Зеленого свода" [9] . Это не золото, не серебро, не драгоценные и редкие камни. Это предметы высочайшего искусства, вычеканенные или сделанные из золота, серебра, драгоценных и редких камней. Удивительнейшие вещи. Над ними трудились мастера всего мира. Такое можно видеть разве что в нашем Эрмитаже… Все это было спрятано глубоко в скале, куда вел замурованный впоследствии ход.