— Случай с Холидэем подтвердил самые страшные мои опасения, — продолжал Баумгартен хлестать меня словами и интонацией. — Они становятся другими! Сдвиги в психике все более очевидны!

— Нет, нет, с моими родителями все в порядке. Ничего такого я не замечал. Нет!

— А все потому, что торопимся, вечно торопимся, — говорил Баумгартен.

— Не понимаю, старший. Ты сам торопился с отлетом. Ты взбудоражил всех людей, а теперь говоришь…

— Я говорю о другой торопливости. — Худое лицо Баумгартена вдруг замкнулось. — Об этом будет разговор на Совете планирования.

Он умолк, и я понял, что больше он ничего мне не скажет.

— Насчет воды не беспокойся, — сказал я и пошел по кольцевому коридору к лифту.

Опять прошел мимо Холидэев.

Том по-прежнему сидел с закрытыми глазами. Андра читала книгу. Она мельком взглянула на меня, тонкой рукой отбросила со лба волосы. Волосы у нее были черные, как у матери, а глаза — отцовские, серые, в черных ободках ресниц.

Она и раньше вечно жалась к отцу.

Ронга сидела ссутулясь, скрестив руки и стиснув длинными пальцами собственные локти. Резкие черты ее лица как бы заострились еще больше. Я услышал, как она прошептала непримиримо:

— Никуда, никуда с Земли…

Мы возвращались с последнего зачета. Целый день, бесконечно длинный день мы только тем и занимались, что убеждали экзаменаторов: наши мышцы и нервы, наши интеллекты и кровеносные сосуды — словом, наши психо-физические комплексы вполне пригодны для космической навигации. Нас раскручивали на тренажерах, мы падали в такие бездны и с таким ускорением, что желудок оказывался у горла, а сердце — во рту.

А только тебя подхватывала силовая подушка — ты не успевал отдышаться, — как прямо в глаза лез метеорит, вернее — то, что его имитирует. И горе тебе, если ты замешкаешься, не отскочишь с помощью ракетного пистолета.

У меня словно все кости были переломаны, в голове гудело, и почему-то казалось, будто нижняя челюсть скособочена. Я трогал ее рукой — нет, челюсть на месте.

Автобус мягко мчал нас по воздушной подушке к жилым корпусам Учебного центра. Мы молчали, не было сил даже говорить.

Робин полулежал рядом со мной на сиденье, выражение лица у него было, как у Риг-Риссо в том кадре, где его вытаскивают из камнедробилки. Сзади сопел и отдувался Антонио — даже этот неистощимый говорун сегодня помалкивал.

Только я подумал, что наша группа еще хорошо отделалась и особых неожиданностей все-таки не было, как вдруг — фырк! кррак! — и я очутился в воздухе. Не успел даже вскрикнуть, сердце оборвалось, на миг я увидел свои ноги, задранные выше головы… В следующий момент, однако, я понял, что теперь камнем лечу вниз, и резко перевернулся.

Приземлиться по всем правилам!..

Я лежал на животе, пытался приподняться на руках и не мог.

Какая-то сладко пахнущая трава вкрадчиво лезла мне в рот. Я бурно дышал. Неподалеку кто-то из ребят не то стонал, не то плакал.

Из автобуса, который преспокойно стоял в нескольких метрах на шоссе, вышел инструктор. Его-то, конечно, не катапультировало.

Я поднялся, когда он проходил мимо. Он кивнул мне:

— Как настроение, Дружинин?

Видали? Тебе устроили такой дьявольский подвох, и у тебя же еще должно быть настроение!

— Превосходное, — прохрипел я.

Повреждений никто не получил: место для катапультирования было выбрано со знанием дела.

И выбросили нас на небольшую высоту. Собственно, это был скорее психический тест.

Костя Сенаторов не выдержал его. Этот великолепно сложенный атлет бил кулаком по земле, лицо его было страшно перекошено, и он все повторял с какими-то странными завываниями:

— Уйду-у-э… Уйду-у-э…

Я схватил его под мышки, попытался поднять. Но Костя оттолкнул меня локтем и завыл еще громче. Инструктор покачал головой, нагнулся к Косте и ловко сунул ему в раскрытый рот таблетку — сухой витакол, должно быть.

Никогда бы не подумал, что у Кости могут сдать нервы. Жаль, у нас в группе все его любили…

Мы снова забрались в автобус и теперь уже были начеку.

— Дерни за руку, — шепотом сказал мне Робин и протянул распухшую, покрасневшую кисть.

— Да ты ее вывихнул! — сказал я.

— До чего проницательный… Ты можешь потише? — Он вытянул шею и посмотрел на инструктора, который сидел на переднем сиденье.

Я осторожно сжал его пальцы и резко дернул, пригибая кисть вниз. Робин откинулся на спинку сиденья, сквозь загар на лице проступила бледность, и оно покрылось капельками пота.