Над Подмосковьем уже высоко поднялось тихое, с легким морозцем и необычайное для декабря, самого, темного месяца в году, солнечное, утро. Чистый, прозрачный купол неба, все еще слегка розоватый в. зените, по склонам был облу-жен ярчайшей, почти летней лазурью; только на горизонте, за лесами, опавшими атласными покрывалами лежали синие облака. Но не менее нарядны были и леса. Ночью легонько подморозило в тишине, и они густо заиндевели: каждая веточка была теперь точно в горностаевом меху, он жемчужно мерцал и искрился на солнце. На белоствольные березовые рощи невозможно было глядеть простым глазом: они стояли будто опустившиеся на землю огневые облака. Так и думалось: залетишь с ходу в такое облако и мгновенно сгоришь в его тихом, холодном огне…

И утро с легким морозцем, и мерцающие снега, и бег на лыжах, — все это успокаивало как нельзя лучше. Как-то незаметно осмелев, Светлана вскоре стала держаться поближе к Багрянову.

Большой, сильный, в черном просторном костюме, он шел легко, ловко, красиво, но не хвастаясь своей силой и умением, без мальчишеского азарта и озорства, не забывая, что он на прогулке… В чернолесье, где уже легло много снега, а потому не было пользы от палок, он шел не спеша и нередко останавливался, чтобы всмотреться и прислушаться, — он наслаждался светлой лесной тишиной. Пересекая лесные поляны, он обычно переходил на двухшажный, а то и бесшажный ход, особенно на склонах, и здесь давал себе полную волю — у него точно вырастали незримые крылья.

С каждой минутой Светлане все больше и больше нравилось следить за тем, как идёт Багрянов, сильно направляя вперед то правое, то левое плечо, как он, делая толчки, вытягивается и дает ход лыжам, как размашисто действует палками, оставляя отметины в снегу по обе стороны лыжни… Его свободное, стремительно скользящее движение, хотя в кем и не было ничего особенного, со временем почему-то стало так волновать, горячить и увлекать Светлану, что и она иногда летела, не шалея сил, пусть и обжигало морозцем пылающие щеки. «Хорошо! Чудесно!» — без конца твердила она себе в такие секунды. Ей было приятно, что впереди нее самый мужественный, самый сильный, самый упорный из заводских парней, тот самый Леонид Багрянов, которого она, еще никогда не видя в глаза, уже почему-то очень хорошо знала. Она была убеждена, что будь вместо Багрянова кто-либо другой, вся эта прогулка на лыжах стала бы гораздо менее интересной и приятной: ведь в таких прогулках многое зависит от того, кто идет первым в цепочке, от его силы и ловкости, от его характера и состояния духа…

Из всех парней только Багрянов, конечно, обладал тем властным и притягательным качеством, каким положено обладать вожакам. Светлана чувствовала это по себе: ее так и подмывало бросаться за Багряновым без всякой опаски, с любого склона, ей легко и радостно было брать любые подъемы. «Так бы и летела за ним! В любые пропасти! — с удивительной ясностью и трезвостью подумалось ей однажды. — Так бы и шла за ним куда угодно. Всю жизнь!» Она мгновенно осеклась, сказав эти слова, и с испугом прислушалась к себе… «Я сумасшедшая, честное слово! — тут жe осудила себя. — Ну, что я болтаю? Это же глупости!»

На пути вновь поднялся густой смешанный лес. Леонид Багрянов призадержался на его опушке и, кивнув на вершину старой березы, где с резкими кошачьими выкриками прыгали и взлетали, осыпая иней, нарядные птицы, впервые после знакомства заговорил со Светланой:

— Слышите, как раскричались сойки?

— Это сойки? — переспросила Светлана, останавливаясь и с живейшим любопытством присматриваясь к птицам. — Красивые, а кричат очень неприятно! Скажите, почему же они раскричались?

— К теплу…

— Это правда?

— Народная примета.

В глубине леса Леонид Багрянов вновь остановился — на этот раз у высокой, в полной зрелости, разлапистой ели, весь снег под которой был осыпан расщепленными и ободранными шишками. Запрокинув голову, он долго осматривал вершину ели.

— Там белочка? — осторожно приблизясь, шепотком спросила Светлана. — Это она набросала шишек?

— Нет, тоже птицы, — ответил Багрянев. — Клесты. Вон один, розовый, вертится на вершине! Видите? О, запел!

Над лесной тишиной пронеслось: «Цик, цик! Цек, цек!»

Светлана не сразу, но все же увидела поющего клеста.

— Молодец! — сказал Багрянов с восхищением. — Зима, морозец, а он поет. Вот что дорого!

— А он к чему? — спросила Светлана.

— Радостно жить, вот и поет! — ответил Багрянов. — А возможно, и для самочки. Она уже, вероятно, снесла яйцо и сидит в гнезде.

Светлана впервые взглянула в глаза Багря-нова.

— Они зимой несут яйца? — спросила она после небольшой паузы и с явным недоверием.

— И выводят птенцов, — ответил Багрянов.

— Вы не шутите?

— Да ведь это всем известно!

— А вот я, например, я не знала…

— Ну, вы еще мало жили…

— Как же они в морозы?

— У них теплые гнезда.

— Где же оно? Вы видите?

— А вон оно! Вон, под густой веткой! Светлане совершенно нестерпимо захотелось своими глазами увидеть гнездышко, где зимой, в морозы, выводятся птенцы, чтобы потом рассказать о нем маме, но сколько ни вертела она головой, осматривая вершину ели, не могла разглядеть его в густой, заиндевелой хвое.