Солдатам с овчарками удалось ворваться в барак. Послышались автоматные очереди, лай собак, крики раненых.

Силы были неравные, но главное было сделано – дед Матвей с тяжелоранеными и облепившими телеги легкоранеными скрылись в лесу. Видимо, гитлеровцы их не заметили. Петр Наливайко крикнул стрелявшему неподалеку от него партизану:

– Передай по цепочке: забросать фашистов гранатами и отходить в лес!

Гитлеровцы преследовали по пятам, но в густые заросли войти побоялись. Дали несколько длинных автоматных очередей. Шальная пуля нашла Петра Наливайко, прикрывавшего отход товарищей. Петр схватился за грудь, качнулся, упад навзничь.

Гитлеровцы пристрелили тяжелораненых. Оставшихся в живых легкораненых согнали под навес.

Когда шел бой, Петренко прятался в лесу. Сейчас он метался между солдат, спрашивая: не видел ли кто девушку, такую красивую? Солдаты не понимали его, отталкивали.

– Зиночка! – закричал Петренко, увидев ее среди раненых. И к офицеру, умоляюще:

– Это моя невеста! Ради всего святого, отдайте ее мне! Я ведь ради нее привел вас сюда, рисковал жизнью!

Зиночка услышала.

– Негодяй! Слизняк! Нечего выдумывать, что я ваша невеста! Никогда этому не бывать! Лучше смерть, чем быть женой предателя!..

Офицер хихикнул, приказал закрыть пленных в бараке, охранять.

Дед Матвей доставил в партизанский отряд Батько раненых, рассказал о случившемся, тут же подался домой. В молодом ельнике встретил партизан. На самодельных носилках они осторожно несли Петра Наливайко.

Увидев деда, партизаны опустили носилки.

Матвей Егорович, узнав Наливайко, снял заячью шапку, поклонился до земли.

Наливайко приоткрыл глаз:

– Мы, дедушка, еще будем бить… бить… фашистов…

Дед Матвей, выронив шапку, смотрел вслед уходившим партизанам, пока они не скрылись.

Один из партизан успел сказать ему шепотом, что рана Петра Наливайко – смертельна.

Красноармейцы, освобожденные Охримом, наперебой благодарили его.

– Спасибо, друг!

– Вовек не забудем!

– От смерти спас!..

Охрим засмущался.

– Я что. Ничего особенного. Случай помог.

Прихрамывая на раненую ногу, к Охриму подошел пожилой красноармеец.

– Скажи, пожалуйста, что тебя заставило рисковать своей жизнью ради нас?

Охрим ожидал такого вопроса.

– Хочу искупить свою вину. Ну что в полицаях ходил.

– Какую вину?

– Но я же тебе сказал!..

Охрима поддержали шедшие рядом.

– Чего прицепился, Октай? Скажи человеку спасибо, что на свободе, а ты донимаешь его дурацким вопросом!

Охрим понял, что ответ его не удовлетворил Октая. А надо, чтобы он отбросил сомнения, обязательно поверил ему. Сказал:

– Хочу, как и ты, фрицев бить. Руки чешутся, понимаешь?

– Не совсем. Не обижайся, но никак не пойму, как можно помогать фашистам – служить в полиции. Да меня хоть на куски режь – ни за что бы не пошел!..

– Да хватит тебе! – набросился на Октая один из красноармейцев. – И к Охриму: – Отдохнуть бы, друг. Ноги не держат. Идем, идем…

– Теперь можно, – согласился Охрим. – Далеко отошли. И подзаправимся. Присаживайтесь, браточки.

Из вещевого мешка вынул хлеб, пять банок рыбных консервов, вскрыл их самодельным ножом.

– Как раз одна на двоих.

Подумал: "И это предусмотрели гестаповцы!.."

Голодные люди ели с жадностью – в концлагере кормили раз в день свекольной баландой без хлеба. Давно такого вкусного не едали. А тут еще Охрим вытащил из вещевого мешка фляжку, налил в железную кружку самогона. Каждому досталось по хорошему глотку.

– А теперь решайте, что будем делать? – спросил он, завязывая пустой мешок.

– Ты наш спаситель, ты и решай.

– Нет уж, давайте вместе решать, – предложил Охрим.

Тощий боец в замусоленной шинели, с посиневшими от холода босыми ногами сказал:

– Может, потихоньку к своим пробираться будем?.. Пока линия фронта…

– Линия фронта уже далеко, – прервал Октай. – Оружия у нас – автомат да две винтовки. Ранены. Оголодали. Качаемся. Самый верный путь – к партизанам. Тут и мудрить нечего!