— Тяжела ты, доля мужская…

И вдруг Тюля-Люля отчётливо, голосом Папы, произнёс:

— Тяжела ты, доля мужская.

Папа пошатнулся от удивления, а потом обрадовался и спросил:

— Так, значит, ты говорящий попугай?

— Иес, — скромно ответил Тюля-Люля, что по-английски означает «да».

Теперь Тюля-Люля говорил беспрестанно, повторяя почти всё услышанное и лишь изредка вставляя английские слова, знакомые ему ещё по «предварительному детству», — когда он был яичком в Австралии, где этот иностранный язык очень распространён.

Пошли тёплые дни.

Папа купил Тюле-Люле просторную клетку и установил её на балконе, чтобы попугайчик мог дышать свежим воздухом в безопасности.

В первый же вечер, когда вся семья отправилась в кино, а Тюля-Люля на балконе коротал время в одиночестве, ни с того ни с сего возле клетки появился шустрый воробей.

Затворник искоса глянул на это невзрачное существо и придал себе важный, равнодушный вид. — Кто вы, если не секрет? — нарушил затянувшееся молчание незнакомец.

— Я Тюля-Люля, — гордо ответил наш герой, — австралиец, происхожу из знатного рода Пситтакиформес, то есть попугаев… Родился из белого яичка без единого пятнышка и являюсь членом семьи Многолетнева!

— О, ваше сиятельство! — сразу присмирел воробей и для чего-то огляделся. — Так вы родственник писателя!..

— Иес! — ещё более значительным тоном ответил Тюля-Люля и задрал клюв к небу.

— Не завидую вам, ваше сиятельство, — сочувственно чирикнул собеседник.

— Ты… ты что, смыслишь в литературе?!

— Ваш Папа имеет обыкновение читать самому себе вслух, и я порой с удовольствием слушаю… Однако сейчас я имею в виду его сына, этого душегуба и мучителя… Когда он даёт духу пришельцу Осьминогу Кальмаровичу, я не возражаю…

— Пришельцу? Так-так, продолжай.

— Так вот я и говорю: писательский сынок, Килограммчик, видимо, набрался от сиамского пирата жестокости, сделал себе рогатку из вишнёвого дерева и пуляет по нас, то есть по воробьям!..

— Пуляет? Это ружьё или пистолет?

— Ни то ни другое, ваше сиятельство. Это много ужаснее… Я опасаюсь, вы ещё увидите…

— Гм… Как тебя зовут?

— Меня?! — смутился воробей. — Никак… Я ведь никто; я даже вылупился из яичка с крапинками… У меня нет имени.

— Надо бы обзавестись, — посоветовал Тюля-Люля, — это удобно. Для меня, например.

— Слушаюсь, — склонил головку воробей.

Его не было два дня, а на третий он примчался радостный и шумный.

— Ваше сиятельство! — захлёбываясь от восторга, чирикал он. — Я придумал себе кучу имён… Но самое красивое, по-моему, Люля-Кебаб! Каково?

— Я думаю, — наставительно ответил Тюля-Люля, — что тебе из простой семьи негоже называться столь звучно… И потом, люля-кебаб — это еда. Не далее как вчера Мама угощала меня…

— Жаль… А если я назовусь Домино?

— Проще надо, приятель, проще…

— Фиалка?

— Это слишком нежно!

— Карбюратор?

— Тоже красиво, хотя и грубее.

Они перебрали ещё с десяток имён, и вконец огорчённый воробей предпринял последнюю попытку:

— Может быть, Чик-Чирик?..

— Ну что ж, — одобрительно кивнул Тюля-Люля. — Пожалуй. Скромно. Запоминается легко… И ближе к происхождению.

— Я — Чик-Чирик, у меня теперь тоже есть имя! — на весь двор заорал воробей и запел тут же сочинённую им песенку:

И хотя стихи были далеки от совершенства, Тюля-Люля благосклонно отнёсся к доморощенному поэту и даже слегка одобрил:

— Гуд. Вот только насчёт дружбы ты хватил лишку…

— Простите, ваше сиятельство… может быть, я подредактирую песенку?.. Допустим так:

— Этот вариант совсем Вери гуд, — сказал Тюля-Люля. — Ведь жизнь полна всяких «но», и преуспевает тот, кто в совершенстве разбирается в них — я слышал это в Лондоне. Ну что ж, хвалю, хвалю… Ол Райт!

Подошло лето.

Килограммчик блестяще перешёл в следующий, шестой, класс. Всего с одной четвёркой — по пению. В школе его приводили в пример, но больше всех торжествовала Мама:

— Вот видишь! — сказала она Папе. — Ты оставил мальчика в покое, и он показал, на что способен.