Шрифт:
— Так был низко! — воскликнула старуха. — Какой же дурак…
— Нет, так высоко подбросило внука с мотоцикла. Он ведь был выброшен из машины, об этом и акт составлен, и машину вам отдадут.
— Но Виктор же в терапии!
— Да, в интенсивной. А это совсем иное дело.
— То есть…
— Реанимация, — нежно прошептал врач. — Там должна быть работа нейрохирурга. Тем более что задеты дыхательные центры, по-моему.
Он замолчал и молчал долго, наклонив голову в полупоклоне к старухе, желая без слов выразить ей сочувствие.
— Дыхательный центр разрушен, из-за этого и сердце пошаливает. Я откровенен с вами. Я вас знаю по газетам, вы бывалый человек, всё видели.
— Да, видела я всякое, — подтвердила старуха. — А теперь должна увидеть внука.
— Но зачем? — испугался врач. — Вы ему ничем не поможете.
— Чтобы все понять, — сказала старуха. — Он у меня единственный, наследник моей фамилии. Покажите его.
Тут врач, разводя руками и словно бы ныряя головой, стал отказываться. И старался не встречаться с ней глазами: он уже побаивался старухи, ее напряженного взгляда. «Маньячка она, — соображал он. — И слаба. Еще, чего доброго, помрет здесь. Но поди, откажи».
— Не положено, — говорил он. — Это не будет полезно ни больному, ни вам. Такого вы еще не видели.
— Какие могут быть последствия? Я слышала, что одному солдату пулей…
— Прострелили голову?
— Вы это знаете?
— Враки, мадам, враки. Но как я могу вас пустить? Ваш внук без сознания, дышит прибором.
— И долго так сможет дышать?
Старуха поглядела так подозрительно и тяжело, что врач заерзал на стуле:
— Хоть месяц, техника у нас превосходная. Электроника, металл, пластмассы… Если вам сказать, сколько стоит оборудование в кабинете, вы ахнете.
— Сталь-то какой марки? — спросила старуха.
— Этого не знаю.
— Сталь — мое амплуа, не удивляйтесь. Значит, кабинет стоит дорого?
— Почти как все остальное оборудование нашей больницы.
— Вот и покажите его. А если чего вам не хватает, говорите, мы выбьем, — старуха значительно кашлянула. — попробуем выбить для вас у министерства.
— Надеть бы вам халат. Пойдемте, там найдется.
Они прошли коридором к двери, обитой дюралем и покрашенной белилами. Краска уже слезала местами, и металл ярко блестел. Вошли.
— Девочки, халат!
— А куда мне девать пальто?
— Девочки, возьмите пальто.
Доктор помог Марии Семеновне снять это пальто и отдал его медсестре.
Опираясь на палочку, она пошла дальше, вглубь этого очень длинного, сильно освещенного коридора. Поразительно чисто. Народа здесь было много, и ходили все торопливо, в белых халатах. Все они глядели на старуху. Врач, остановившийся впереди, подзывал старуху:
— Сюда, сюда…
Старухе понравилась палата. Она была загромождена малопонятными машинами и напомнила ей отличную лабораторию, из тех, современных. В них еще химики-физики получают новые вещества, таинственные и часто опасные. Здесь были приборы, в устройстве которых ничего не понимала даже она, инженер-металлург, бывший директор завода и кандидат наук к тому же. Но и здесь было чисто. И здесь в поразительной, невероятно чистой чистоте мертвенно-белой большой комнаты громоздились невероятно чистой выделки непонятные приборы, и стрелки метались на шкалах, показывая черт знает что.
Мария Семеновна была оскорблена этими приборами, ища то, к чему можно было придраться. И нашла, что комната маловата, вот и все. Приборы шумели, урчали, прищелкивали, хрипели — все незнакомыми голосами. Какой-то из приборов даже тихо, грустно, почти по-человечьи вздыхал. Но внука здесь не было и быть не могло.
Врач прошептал ей:
— Десятки тысяч стоит…
Зато в следующей палате на хирургическом длинном столе лежал Виктор, громадный и длинный. Старуха увидела его босые огромные ступни и высунувшееся из белых повязок лицо. Все остальное было прикрыто простынями и бинтами. Не закричала, держала рот сжатым, ладонью охватив. «Но ему здесь холодно», — решила озябшая вдруг старуха и поняла, что это страх, настоящий страх. А не холод. И это было всегда: пугаясь, она зябла. Но страхи приходили так редко, что забыла. А здесь был необычный, белый, страх. Страх! Только сейчас она увидела, что к внуку со всех сторон протянулись провода и проводочки, трубки и трубочки — все разного цвета. Были синие и красные, прозрачные и даже из толстой резины. И все они уходили под простыни. Наверное, Виктор был оплетен ими. А куда же они тянутся? Она увидела сидящего в стороне металлического паука со сложно-суставчатым стеклянным брюхом. К нему-то и шли трубочки, ими он обхватил внука, в нем, паучище, что-то журчит и булькает, хрипит и причмокивает. Остановить его! Он высасывает жизнь внука в себя!.. Но старуха окаменела. Она видела в своей жизни многое, но не оплетенного умирающего внука. Она молча (грудь сжало) стала хватать рукой воздух, которого не стало для дыхания. Врач подхватил ее, посадил рядом с приборами. Старуха закрыла глаза.
— Кардиамин, но-шпу, нитроглицерин сейчас же и таблеточку пипольфена потом. Маша, надо смерить давление.
Сестры, все молоденькие, быстрые и ухватистые, сунули ей в рот таблетку и принесли прибор. Закатали рукав старухи, и врач стал работать пофыркивающей резиновой грушей. Зажатость в груди прошла, и тут же принесли голубую таблетку и стакан воды. Затем явился шприц и ватка, смоченная спиртом. Сестра ловко сделала укол. Старуха и не поморщилась. Врач что-то говорил ей о великом Пастере, у которого не работала половина мозга.
— Пастер? — переспросила старуха. — Кто это? Ах, да… Доктор! Спасите моего мальчика, спасите.
— Стараемся, — буркнул врач. — Вам нужно домой.
А сестра спросила:
— Мамаша! Вызвать «перевозку»?
— Сама дойду, я не одна.
«Отец парня ждет в коридоре», — вспомнил врач.
5
К Семену подсел теперешний муж старухи, сам тишайший Петр Иванович Квач. Он был всегда тихий, вот только на войне отличился, шагнул из лейтенантов в полковники. Его мало замечали возле старухи, он как-то не гляделся рядом с ней. И ведь был еще бодрый, рослый старик. Лишь недавно он сузился и как-то обвис плечами.