Шрифт:
На следующий день Басо поднялся на кафедру, и монахи едва успели собраться, как Хякудзё вышел наперед и свернул подстилку, на которую мастер становился во время молитвы. Басо сразу же спустился с кафедры и вернулся в свою комнату.
— Что ты хочешь сказать тем, что свернул подстилку, когда я вошел в зал и даже еще не начал говорить? — спросил Басо.
— Вчера вы потянули меня за нос, и мне было очень больно, — ответил Хякудзё.
— А где вчера бродили твои мысли? — снова спросил Басо.
— Мой нос уже не болит сегодня, — последовал ответ Хякудзё.
Хякудзё не желает сказать, что теперь его нос стал неуязвим — далеко не так! Он не пытается сформулировать истинное утверждение, равно как и не уходит от ответа. Он просто говорит: «Мой нос уже не болит сегодня», и, когда он говорит об этом, его слова — это «все, что мы говорим в этом мире, и все, что нам нужно говорить». [53] Это ответ на вопрос Пилата: «Что есть истина?» Ответ звучит так: «Мой нос уже не болит сегодня».
Продолжим жизнеописание Хякудзё. Он и дальше обучался у Басо, и однажды тот оглушил его своим криком «Катц!», после которого Хякудзё ничего не видел и не слышал в течение трех дней. Впоследствии Басо поселился в монастыре Дайти, который расположен на горе Дайю, и вокруг него собралось много учеников. Это была величественная гора, ее склоны изобиловали пропастями, ее вершина терялась среди облаков. Поэтому она получила название Хякудзё-сан, или Гора Тридцатиметрового Столба. От нее и получил свое теперешнее имя герой нашего случая.
53
Аллюзия на стихотворение Китса Ода к греческой вазе (1819), в котором есть слова: «'Beauty is truth, truth beauty, — that is all ye know on earth, and ail ye need to know» (Красота есть истина, истина красоты — это все, что мы знаем в этом мире, и все, что нам нужно знать). — Прим. перев.
Самое известное изречение Хякудзё: «День без работы — день без еды». Оно напоминает нам о заповеди св. Павла: «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (2 Фес. 3, 10). Хякудзё даже в преклонном возрасте был настолько верен своему принципу, что, когда монахи спрятали его садовые инструменты, он не стал жаловаться на них, а лишь отказался от еды.
Именно Хякудзё был мастером, который основал собственно дзэнский монастырь. Случилось это через триста лет после прихода Дарумы. Он написал устав для монахов, который вошел в книгу Чистые правила дзэнского монастыря, к сожалению, не дошедшую до нас. Однако жизнь современных японских дзэнских монахов до сих пор отражает основные принципы, заложенные Хякудзё. Здесь стоит отметить, что, когда живешь в японском монастыре, не перестаешь удивляться тому, как все мелочи, вплоть до движения рук и ног монахов, будучи ограниченными и подчиненными распорядку дня, тем не менее отражают совершенство, которого не встретишь в других местах. Самые скептические и придирчивые люди не находят в дзэнском монастыре ничего раздражительного. Все здесь действенно и выразительно. Однако такого можно достичь лишь отказавшись от дзэн, который все же незримо сохранился.
Традиционно считается, что «три великих мастера» — это Хякудзё, Дзёсю, Нансэн, но я считаю, что Уммон был выше этих трех. Снова мы встречаем Хякудзё в случае XL Мумонкана и в нескольких случаях Хэкиганроку. Как духовный сын Басо, отец Исана и Обаку и дедушка Риндзая, он занимает одно из самых важных мест в дзэнской истории.
Монашеское имя Обаку было Киун. Он создал секту, которая носит его имя. Эта секта прибыла в Японию в последнюю очередь, [54] где она теперь является самой малой и наименее влиятельной из трех дзэнских сект: Риндзай, Сото и Обаку. Дата рождения Обаку неизвестна, но умер он в 850 году. Он стал священником в храме Кэнпукудзи, впоследствии получившем имя Манпукудзи. Этот храм расположен на горе Обаку-сан.
54
Ее привез с собой из Китая Ингэн (1592–1673), прибывший в Нагасаки в 1654.
Впоследствии Обаку отправился в храм Дайандзи возле горы Сюхо и назвал ее Обаку-сан в знак уважения к своему предыдущему месту жительства. Отсюда происходит имя, под которым он известен в настоящее время.
Обаку обратился к собравшимся монахам: — Все вы, без исключения, питаетесь отходами от изготовления вина. Сколько бы паломничеств вы ни совершили, сколько бы книг вы ни прочли, скажите мне, где вы сейчас? И еще, знаете ли вы, что во всем Китае нет ни одного мастера дзэн?
В это время один монах вышел наперед и спросил:
— А что вы скажете о тех, кто в разных частях Китая обучает монахов и ведет их к истине?
— Я не говорю, что нет дзэн, я говорю, что нет учителей, — ответил Обаку.
Когда мы знаем, что такое дзэн, мы видим его везде (а что присутствует везде, того нет нигде). Как мы можем показать его, если он в самом указывающем пальце?
Еще один короткий случай есть продолжение истории о том, как Хякудзё получил просветление у Басо, а также о том, как он три дня ходил, оглушенный криком последнего:
Впоследствии, когда Обаку пришел, чтобы получить наставление, ему рассказали историю о Хякудзё. Выслушав ее, он показал язык.
Эта независимость, не имеющая ничего общего с тщеславием и презрением, проявилась также в следующем эпизоде:
Когда Обаку впервые пришел повидаться с Хякудзё, тот спросил у него:
— Откуда ты пришел с таким величественным видом?
— С таким величественным видом я пришел из Рэйтю, — ответил Обаку.
— Зачем ты пришел? — спросил Хякудзё.
— Просто так, — ответил Обаку. Хякудзё отдал должное глубине постижения Обаку.
То же самое мы видим в отношениях Обаку и его духовного сына и наследника Риндзая, который, достигнув просветления от ударов Обаку, воскликнул: «Теперь-то я понимаю, что в буддизме Обаку нет ничего особенного!»
Есть еще один интересный случай из Изречений Риндзая. Этот случай выявляет жесткость, непосредственность и практичность, которые до сих пор присущи дзэнской школе Риндзай.
Однажды, когда монахи должны были работать на улице, Обаку вышел во двор в сопровождении Риндзая. Оглянувшись, Обаку увидел, что Риндзай стоит с пустыми руками.
— Где твоя мотыга? — спросил Обаку.
— Кто-то взял ее! — ответил Риндзай.
— Подойди сюда. Я хочу поговорить с тобой. Риндзай подошел. Обаку поднял свою мотыгу и сказал:
— Вот, смотри! Ни одно существо в поднебесной не может взять ее в руки и поднять ее так!
Риндзай выхватил мотыгу у него из рук и поднял ее над головой со словами:
— Почему уке я держу ее сейчас в руках?
— Сегодня один мой знакомый потрудился на славу, — сказал Обаку и вернулся в храм.