– Но откуда им знать, когда я отхожу.

Брунетти на это ничего не сказал.

– Ну ведь не знают же, синьор?

– Кто тебя сюда поставил, Альвизе? – спросил Брунетти.

– Там в офисе список, синьор; мы сюда ходим по очереди.

– Когда тебя сменят?

Альвизе сунул комикс на стул и посмотрел на часы:

– В шесть, синьор.

– Кто тебя сменяет?

– Не знаю, синьор. Я только на свои назначения смотрю.

– Так вот, я тебе предписываю не уходить с места, пока не освободишься.

– Да, синьор. То есть нет, синьор.

– Альвизе, – Брунетти так придвинул к нему лицо, что почуял острый запах кофе и граппы в дыхании полицейского, – если я приду сюда и увижу, что ты опять сидишь и читаешь или тебя нет перед дверью, – тебя уволят из полиции с такой скоростью, что ты даже не успеешь объясниться со своим профсоюзным деятелем.

Альвизе открыл рот, собираясь возразить, но Брунетти оборвал его:

– Одно слово, Альвизе, только одно слово – и с тобой покончено.

Повернулся и ушел.

Чтобы рассказать Паоле, что название «Опус Деи» вошло в его расследование, он выждал время – после ужина. Он поступил так не потому, что не уверен был в ее осмотрительности, – просто опасался ее реакции с неизбежными пиротехническими эффектами. И все это наступило – гораздо позже ужина, когда Раффи пошел к себе доделывать греческий, а Кьяра читать. Но из-за того, что задержался, он не стал менее взрывоопасным.

– «Опус Деи»? «Опус Деи»?! – Первый залп пронесся по гостиной оттуда, где Паола сидела, пришивая пуговицу к его рубашке, и угодил в Брунетти, разлегшегося на софе, с ногами на низком столике.

– «Опус Деи»? – снова воскликнула она – а вдруг дети не слышали. – Эти дома престарелых путаются с «Опус Деи»?! Неудивительно, что старики умирают! Возможно, их убивают, чтобы употребить их деньги на обращение дикарей язычников в лоно матери-церкви.

Двадцать лет жизни с Паолой приучили Брунетти к экстремизму ее в основных позициях.

А еще – к тому, что, если речь заходит о церкви, она тут же раскаляется добела и редко сохраняет рассудок. И никогда не ошибается.

– Не знаю, замешаны ли они тут, Паола. Мне известно только то, что сказал брат Мьотти: ходят разговоры, что священник там состоит.

– И что, этого недостаточно?

– Для чего?

– Чтобы арестовать его.

– За что его арестовать, Паола? За то, что он не согласен с тобой в религиозных вопросах?

– Ты со мной не умничай, Гвидо! – пригрозила она, предъявляя иголку, – вот, мол, как серьезна.

– Я и не умничаю. Даже не пытаюсь. Не могу я пойти и арестовать священника из-за слуха, что он принадлежит к религиозной организации. – По представлению Паолы о справедливости большего свидетельства преступления и не нужно, он понимал это, но говорить не решался – время неподходящее.

Из ее молчания явствовало: вынуждена принять справедливость того, что он сказал, но самого факта не приемлет. Об этом свидетельствовала энергия, с которой она всаживала иглу в манжету его рубашки.

– Ты же знаешь этих жадных до власти головорезов, – наконец высказалась она.

– Это может быть правдой. Знаю, что многие в это верят, но у меня нет ни одного непосредственного свидетеля.

– Ой, Гвидо, да все знают про «Опус Деи»!

Он сел прямее и скрестил ноги:

– Не уверен, что знают.

– Что?! – Она метнула в него сердитый взгляд.

– Ну, думаю, так: все убеждены, что знают про «Опус Деи». Но, в конце концов, это тайное общество. Сомневаюсь, что кто-либо вне организации много знает о ней или о них. Или по крайней мере не знают правды.

Брунетти наблюдал за ней – обдумывает: иголка замерла в руке, а сама уставилась на рубашку. В вопросах религии Паола весьма свирепа, – все же человек науки, вот как таковой сейчас и воспринимает то, что он ей преподносит.

– Может, ты и прав. – Она скорчила рожицу. – Но не странно разве, что о них так мало известно?

– Я лишь сказал, что это тайное общество.

– Мир полон тайных обществ, но большинство из них не более чем шутка: масоны, розенкрейцеры, все эти сатанистские культы, которые процветают у американцев… Но люди правда боятся «Опус Деи». Так, как боялись СС и гестапо.

– Паола, ты же не скажешь, что это крайность?

– Знаешь ведь, что я не могу разумно относиться к этой теме, так и не жди, ладно?

Оба замолчали; потом она заговорила снова:

– Но в самом деле странно: как это они сумели создать себе такую репутацию и остаться совершенно секретными. – Отложила рубашку и воткнула иголку в подушечку. – Чего они хотят?