Но дом был большой, и та комната, которая предназначалась ей, впечатляла. Знакомые были полны энтузиазма, когда показывали ей рекламную брошюру. Она подозревала, что они рассчитывают на то, что она заплатит больше причитающейся ей части арендной платы. Они ведь знают, что у нее есть деньги, хотя и не представляют, конечно, как много.

Она постепенно отказалась от общения с большинством своих знакомых. Они влачили жалкое существование, преувеличивая проблемы, которые никого, кроме них самих, интересовать не могли. Прикинув, она пришла к выводу, что ей придется поднять себе цену: она отдавала им гораздо больше, чем получала. Иногда, думая обо всем этом, она приходила к мысли, что за всю жизнь встретила всего лишь нескольких людей, достойных ее общества.

Они хотели, чтобы она ехала с ними, а она не вынесла бы еще одного Рождества с отцом.

И вот, когда она уже стояла в аэропорту Гардермуен с билетами в руках, зазвонил мобильный телефон. Их младшая, та самая девочка, попала в больницу.

Она пришла в ярость. Конечно, они не могут бросить ребенка, но неужели нельзя было отказаться раньше, не за сорок пять минут до отлета? Прошло уже четыре часа с тех пор, как ребенок заболел, и четыре часа назад у нее еще была возможность выбирать.

Она улетела.

Знакомые все равно должны заплатить свою часть арендной платы, это она ясно дала им понять в телефонном разговоре. А вообще-то она даже расстроилась, что не удалось провести три недели с людьми, которых она знала с детства.

Когда прошло девятнадцать условленных дней, хозяин дома предложил ей остаться до марта — просто пожить, не платя ни гроша. Он так и не нашел новых жильцов на зиму и не хотел, чтобы дом пустовал. Помогло, конечно, еще и то, что она сделала генеральную уборку как раз перед его приходом. И когда он крадучись обходил комнаты одну за другой, делая вид, что проверяет электропроводку, он не мог не заметить, что спят только на одной кровати.

Ей было все равно, где стоит ее компьютер, здесь или дома. И она жила здесь даром.

Ривьера не оправдала ее ожиданий.

Вильфранш-сюр-Мер оказался псевдогородом, построенным для привлечения туристов. Все здесь выглядело фальшивым, сделанным, чтобы вытянуть побольше денег из отдыхающих, и даже крепость у моря, которой было несколько сотен лет, казалась изготовленной из пластмассы и картона. А все таксисты говорили на вполне приличном английском — ну какой же это французский курорт!

Ее ужасно раздражало то, что полиция так и не сдвинулась с мертвой точки.

Конечно, дело очень сложное. Этим неумехам из норвежской полиции оно может оказаться не по зубам. Провинциальные безоружные евнухи.

Она же, напротив, настоящий эксперт.

Ночи стали длиннее.

Со дня убийства Фионы Хелле прошло семнадцать дней — на календаре было шестое февраля.

Ингвар Стюбё сидел в своем кабинете, в одном из типичных районов восточного Осло, и следил за тоненькой струйкой песчинок в часах. Часы были большие, красивые, ручной работы. Ингвар всегда считал, что подставка дубовая; дерево с течением времени приобрело темный, местами будто вылинявший оттенок. Французский полицейский из технического отдела криминальной полиции, приезжавший в Осло перед Рождеством, с интересом изучил часы.

— Красное дерево, — констатировал он и покачал головой, глядя на предмет, который, по семейному преданию, сопровождал морских волков, предков Ингвара, на протяжении четырнадцати поколений.

— Эта вещица, — сказал француз на безупречном английском, — сделана между тысяча восемьсот восьмидесятым и тысяча девятисотым годами. Часы никогда, скорее всего, не бывали на борту корабля. Такие выпускали для украшения домов. —

Он пожал плечами и добавил: — But by all means pretty little thing. [3]

Ингвар все-таки больше доверял семейным преданиям, чем случайному французскому командированному. Песочные часы стояли на каминной полке у бабушки и дедушки, и их не разрешалось трогать до того, как тебе исполнится двадцать один. Они считались драгоценностью, отец иногда переворачивал их для Ингвара, и песчинки под тончайшим стеклом поблескивали золотом, протекая сквозь отверстие, которое, как говорила бабушка, было тоньше волоска.

Папки, рядами стоявшие на письменном столе по обе стороны от часов, рассказывали другую, гораздо более сложную историю — про убийство Фионы Хелле. У этой истории было страшное начало и не было ничего, что хоть как-то намекало бы на окончание. Сотни свидетельских показаний, огромное количество различных экспертиз, полицейские рапорты, фотографии и все тактические соображения вели одновременно во всех направлениях, следовательно — никуда.

Ингвар не помнил другого такого дела, в котором он не располагал бы ни единой уликой.

Ему скоро должно было исполниться пятьдесят лет, двадцать восемь из них он работал в полиции. Он патрулировал улицы, задерживал жуликов и пьяных за рулем, скучал за письменным столом в отделении по борьбе с экономическими преступлениями и потом по чистой случайности попал в криминальную полицию. Казалось, это было несколько жизней назад. Конечно, он не помнил всех своих дел, да и невозможно было удержать их все в памяти. Убийств было слишком много, изнасилования стали слишком жестокими. Цифры со временем утрачивали всякий смысл. Но одно оставалось неизменно верным и неоспоримым: иногда все шло кувырком. С этим просто нужно было смириться, и Ингвар Стюбё старался не тратить времени на размышления о проигрышах.