— Стой! Кто идет? — вдруг выкрикнула короткохвостая белая обезьяна на безупречной латыни.

— Марон! — воскликнул Маффео, все еще слизывая с пальцев крошки еды. Мало того, что в этих языческих краях люди предпочитают петь, а не разговаривать, — тут еще и обезьяны болтают на языке самого папы!

— Прошу прощения, — с озадаченным видом возразил ученый Ван, — но эта обезьяна разговаривает на весьма совершенном мандаринском наречии.

— Да нет же, — вмешался и Петр, — это татарское животное. Иначе с чего ему говорить по-татарски?

— А может, эта обезьяна — еще один мираж? — предположил Никколо, устало перебирая свои нефритовые четки; каждая бусина размером со спелый миндальный орешек.

— Вот еще! Никакой я не мираж, — отозвалась белая обезьяна на том же понятном для всех языке. — Ибо мираж кажется менее реальности, а я куда больше того, чем кажусь…

— Но ведь и реальность, и кажимость — в той или иной степени иллюзия, возразил ученый Юань.

— Так кто же ты в таком случае? — спросил Марко.

— Можете звать меня Царем обезьян, если уж осмеливаетесь ко мне обращаться, — ответила обезьяна. — Я родился из каменного яйца, оживленного энергией солнечных лучей, — оно раскрылось, и я вышел на свет. Благодаря моему уму и отваге я сделался Царем обезьян, и мы жили счастливо в Пещере водного занавеса на Горе цветов и плодов. Но как-то раз я почувствовал, что ледяная рука Ямы, быкоголового Властелина Смерти, тянется меня забрать. Пытаясь избегнуть смертоносной хватки Ямы, я пересек множество континентов в поисках бессмертия. Наконец один скромный дровосек привел меня к бессмертному патриарху Суботи, который назвал меня Знанием-Ниоткуда, научил семидесяти двум превращениям, а также открыл мне тайны просветления и вечной жизни. После этого я получил прозвание Мудреца из Пещеры водного занавеса… Но вы можете звать меня просто Царем обезьян — если вообще осмеливаетесь ко мне обращаться.

— Марон! Мы, венецианцы, рискуем головами, странствуя ради каких-то записей в графу дохода наших гроссбухов. А эти катайцы — и даже их животные — шляются где ни попадя в поисках жизни вечной, — проворчал дядя Маффео. — Может, они думают, что купечествовать для язычника означает мухлевать со своими странными бумажными деньгами, подсчет которых тоже более чем странен?

— Мы хотели бы поговорить с госпожой, что спит в этой пещере, — сказал Никколо, нетерпеливо перебирая свои четки.

— Ха! Вы что, думаете, госпожа — это куртизанка с лотосовыми ножками, принимающая обходительных визитеров? — захохотала белая обезьяна. Госпожа сейчас пребывает в глубокой и совершенной медитации. Если хотите с ней поговорить, ждать придется довольно долго. Лично я прождал семьсот лет, прежде чем она удостоила меня одним-единственным словом. Теперь я терпеливо дожидаюсь второго. Прошло уже девятьсот лет, и пройдет, быть может, еще девятьсот, — но ожидание того стоит, уверяю вас. Если обещаете не действовать мне на нервы, разрешаю вам разбить лагерь вон в том ущелье, установить палатки и дожидаться вместе со мной.

— Мы не можем ждать даже девятьсот дней, — возразил Марко. — Мы всего лишь простые смертные. Поэтому нам надо войти в пещеру и поговорить с госпожой прямо сейчас.

— Нет, этого я позволить не могу, — сурово ответил Царь обезьян. — Ибо госпожа попросила меня охранять вход в пещеру от незваных гостей.

— Это как же она попросила, — усмехнулся дядя Маффео, — если всего-то одним словом и разродилась?

— Такая госпожа способна и одним словом сказать очень многое.

— Но как может мелкая обезьяна вроде тебя охранять пещеру от целого отряда воинов великого хана, имеющих при себе оружие великого хана и его серебряную печать? Лучше перестань придуриваться и дай нам пройти, потребовал Маффео, дергая свою седую бороду так, будто это дверная ручка Палаццо ди Поло в окутанной мглой Венеции.

— Хо! Так по-вашему я… я, кого сам Нефритовый император нарек «Великим Мудрецом, равным небу»… я слишком мал, чтобы охранять эту пещеру? — вскричал Царь обезьян. — Так смотрите же!

Вытащив из-за уха железную иглу, он проревел: «Расти!» И в тот же миг сделался высок, как гора, с выпуклыми, будто гребни, мышцами. Красные глаза его засверкали как молнии, а зубы — как боевые топоры. Железная игла превратилась в чудовищной тяжести посох, украшенный золотыми обручами, что доставал до самого неба. Стоило обезьяне захохотать, как земля вокруг задрожала.

— Марон! Весьма эффектно, — признал Маффео, когда Царь обезьян восстановил свои нормальные размеры. — Но все-таки ты один. А нас много. Наши люди смогут тебя отвлечь — а мы тем временем проберемся в пещеру.

— Ха! — снова расхохоталась обезьяна. — Я же сказал, что владею искусством семидесяти двух превращений, включая бесподобное «тело вне тела». Вот, смотрите!

Вырвав у себя из груди пучок белых светящихся шерстинок, Царь обезьян бросил их в воздух. Шерстинки мгновенно обернулись доброй сотней короткохвостых обезьянок, которые тут же принялись что-то тараторить и кувыркаться на узловатых ветвях одинокой сосны.

Потом обезьянки соскочили с дерева и засновали меж конских ног — столь прыткие и ловкие, что достать их каким-то оружием казалось немыслимо. Окружив троих Поло, обезьянки принялись дергать полы их халатов, а одна даже осмелилась ухватить Никколо за нос…

— Прекрати! — выкрикнул Марко, едва удерживаясь от смеха при виде обиженного выражения на строгом лице отца. — Да, у тебя и впрямь полно всяких обезьяньих трюков. Но и мы, венецианцы, тоже владеем кое-какими фокусами.

— Мы? — с сомнением переспросил сына Никколо.

— Конечно, — заверил его Марко. — Мы великие волшебники.

— Мы? Волшебники? — снова удивился Никколо, встревоженно перебирая свои четки.

— Так покажите мне фокус! — проревел Царь обезьян, уже обративший всех обезьянок обратно в шерстинки.

— Я покажу тебе, как я исчезаю, — сказал Марко и направился прямо к сосне, что охраняла вход в пещеру. За ним осторожно последовали старшие Поло, Петр и ученый Ван.

— Смотри, Марко, не спеши, — предостерег его отец.

— Ха! Это славный фокус — для смертного, — прикинула обезьяна. — Давай показывай, как ты исчезаешь.