Меня реже стали отвозить в перевязочную и ограничивались только заменой тампонов на месте, в палате. При обходах врачи теперь меньше задерживались у моей кровати и ограничивались привычными назначениями: пенициллин, перевязка, витамины, кефир.

Всё это я расценивал, как признак того, что они потеряли веру в возможность помочь мне и оставили организм один на один с болезнью.

Марк Михайлович, мой милый доктор, теперь подолгу сидел у моей кровати, уповая на мои собственные иммунные силы. Он еще надеялся, что, как только срастётся кость, наступит перелом. Он обещал, что, после снятия гипса, мне назначат чудодейственные мацестинские ванны, которые ускорят выздоровление.

Казалось, что он этому и сам уже не верит, и говорит обо всём только из жалости ко мне, желая облегчить мои страдания.

По вечерам к нам приходили дружинницы - школьницы десятых классов, которые помогали медсёстрам по уходу за ранеными. Они читали нам заранее подготовленные вырезки из газет и журналов, рассказывали новости местной жизни, водили ходячих больных в актовый зал на концерты или в кино. В нашу палату приходили две дружинницы - Катя и Сима. Они были моего возраста и я с интересом слушал их рассказы о школьных делах. Они уделяли мне много внимания и обещали, как только мне станет лучше, заняться моей учёбой по программе десятого класса. Всё это отвлекало от болей и грустных мыслей.

Как-то, в начале ноября, Сима рассказала, что её тётя и дядя с детьми эвакуировались из Москвы, как и многие другие евреи, когда немцы находились уже в двадцати километрах от столицы и постоянно обстреливали и бомбили город.

Из газет и радио мы знали о тяжёлых боях под Москвой, но не представляли себе, что враг находится уже на её окраинах.

А ещё Катя и Сима рассказали, что немцы прорвали линию обороны на Кавказе и ведут наступление на Моздок, Грозный и Минеральные Воды. Об этом им в школе сегодня говорила их классный руководитель.

В сводках Совинформбюро такой информации не было.

На следующий день, утром, в палату зашли начальник госпиталя и комиссар. Они поведали нам о том, что немцы подошли к Минеральным Водам, и есть опасность, что Кисловодск, находящийся в тупике железнодорожной ветки, идущей от Минвод, окажется отрезанным от Ордженикидзевской железной дороги. И ещё они сообщили, что, в связи с внезапностью прорыва, госпиталь не может быть полностью эвакуирован. Выделено несколько вагонов для транспортабельных больных и части персонала. Из-за опасности бомбёжек, обстрелов и отсутствия уверенности в возможность выезда из Минвод, тяжелобольные и часть персонала останутся в госпитале. Была объявлена немедленная посадка в автобусы строго по спискам.

Николая Павловича и Васю Голубца предупредили о подготовке к отъезду, а меня в списках, конечно, не было.

Марк Михайлович и дежурная сестра сделали мне перевязку и велели не волноваться. Они обещали продолжать уход и лечение тяжелобольных, так как их оставляли в госпитале.

Несмотря на то, что я чувствовал, что близится трагическая развязка и я, пожалуй, уже был готов к ней, когда стала просматриваться реальная перспектива остаться в городе, который вскоре может быть оккупирован немцами, я всеми оставшимися силами воспротивился этому и попросил Марка Михайловича отправить меня с эшелоном. Уговаривать мне его не пришлось. Ему, еврею, было понятно, что для меня лучше погибнуть в попытке вырваться из города, чем оставаться здесь в ожидании прихода немцев. Однако, включить меня в список он не мог и пообещал только, что не помешает моей отправке, если кто-нибудь согласится погрузить меня в автобус, отходящий на вокзал.

Николай Павлович и Вася уложили в узелок содержимое моей тумбочки и пообещали, что одного меня здесь не оставят.

Слышно было, как идёт погрузка автомашин и автобусов у подъезда, как грохочут тележки с госпитальным имуществом, движущиеся по коридору к лифтам, а за больными с нашего этажа никто не приходил. Напряжение достигло предела и нервы сжались в комок.

После обеда в палату пришли наши дружинницы Катя и Сима и сказали, что нам нельзя больше ждать, так как погрузка идёт к концу и в спешке о нас могут забыть. Да и автобусов у подъезда осталось всего несколько.

Они принесли носилки, легко подняли меня с кровати и понесли к выходу. Вася подал костыли Николаю Павловичу, взял его под руку и они пошли вслед. У подъезда находился Марк Михайлович со списками в руках. Когда водитель автобуса спросил у него значимся ли мы в списках, он одобрительно кивнул головой и нас пропустили в автобус уже до предела загруженный больными. Мои носилки еле втиснули в проход и автобус отъехал. Вслед побежали девушки-дружинницы, произнося какие-то слова, смысл которых нельзя было понять из-за шума мотора и стонов раненых.

Я удивлялся отсутствию боли по пути в автобус. Обычно любой толчок или прикосновение вызывали жуткую боль в суставе, а тут никакой боли не чувствовалось, как будто меня подвергли анестезии. Не почувствовал я боли и когда автобус помчался по улицам города, совершая подъёмы и спуски по извилистому серпантину дороги, когда носилки наспех вынесли из машины и погрузили в товарный вагон отходящего поезда.

Вася стоял в дверном проёме и называл полустанки и станции, которые поезд проходил без остановок. В Пятигорске и Ессентуках остановки были кратковременные и, когда мы уже были близки к Минводам, поезд подвергся бомбёжке и обстрелу. Немецкий самолёт летал над крышами вагонов, на которых были нарисованы красные кресты, и методично поливал нас градом пуль из пулемёта. По крикам и стонам раненых можно было догадаться, что обстрел вёлся по рядам, с одного конца вагона ко второму. С другого самолёта было сброшено несколько бомб, которые разорвались вблизи железнодорожного полотна.