Своей радостью я, поделился с Аннушкой и её матерью, которые по-прежнему навещали меня по выходным дням. Они искренне были рады, что, наконец, нашелся мой чудо-брат, заменивший мне отца, о котором они были наслышаны по моим рассказам. Что же касается моей поездки в Куйбышев, то они категорически исключали такую возможность, ибо давно решили, что жить я буду только с ними и ни о каких других вариантах и слушать не желали. Я же никак не мог набраться мужества сказать Аннушке о своём решении освободить её от обузы пожизненного ухода за мной.

Мне было трудно это сделать, ибо в моей нелегкой и беспросветной жизни Аннушка была единственной радостью и надеждой. Мне трудно было даже представить себе жизнь без неё, без возможности видеть, слышать её, сознавая, что она где-то рядом думает обо мне. В то же время я отчётливо понимал, что не должен связывать её навсегда с собой, что она заслуживает лучшей судьбы и имеет на это все основания. Сознавая, что злоупотребляю её юношескими чувствами преданности и самопожертвования, ещё детской наивностью, которые могут лишить её настоящего счастья, я всё откладывал трудный разговор с Аннушкой и продолжал наслаждаться каждым часом свидания с ней. Единственное, чего смог заставить себя сделать, это проявлять больше сдержанности в общении с ней. Я старался скрыть свои чувства, не произносил тех тёплых, нежных и ласковых слов, которые были на уме и рвались наружу.

Это не осталось не замеченным ею, она стала грустной и подозрительной при встречах со мной. Моё поведение вызывало её недоумение и обиду. Мне было жаль Аннушку и мы оба страдали.

Лида Смыкова сдержала своё обещание и поддерживала с нами постоянную связь письмами. Она интересовалась ходом лечения, настроением и в каждом письме повторяла приглашение приехать к ней в Прохладную, на постоянное жительство после выписки из госпиталя.

Особо тёплыми были её обращения к Николаю Павловичу. Мы заметили ещё в пути следования в Баку и в дни пребывания Лиды в госпитале, что к нему она относилась особенно внимательно и нежно. В этом, вроде, и не было ничего удивительного. Он больше всех нуждался в таком отношении и того заслуживал.

Лида писала, что приготовила для Николая Павловича отдельную комнату и обещала сделать всё что потребуется для его спокойной и вполне обеспеченной жизни в её доме. Её подруга, Таня Власенко, ожидала приезда Васи, а меня приглашала Надежда Васильевна Терехова, которая жила одна по соседству с Лидой. Она потеряла на фронте мужа и восемнадцатилетнего сына Толю и обещала мне материнское отношение. Я написал Лиде тёплое письмо и поблагодарил её и ее подруг за внимание и приглашение в Прохладную.

Моё лечение подходило к концу. Врачи сделали всё, что было в их силах, а на большее тогда у них не было ни времени, ни возможности. Шла война и места в госпитале были в дефиците.

Николай Павлович и Вася ещё оставались в госпитале. Им предстояло ещё по одной операции и послеоперационное лечение. За долгие месяцы совместного пребывания в госпиталях мы очень привязались друг к другу и мои друзья просили меня дождаться их выписки и вместе поехать в Прохладную.

Как-то меня вызвал к себе военком Абдулаев и предложил после выписки остаться в госпитале на должности библиотекаря и в качестве его помощника по организации клубной работы. Он обещал мне небольшую комнатку в клубе, питание в госпитальной столовой и возможность пользоваться бытовыми помещениями госпиталя. Военком советовал мне также поступить на заочное отделение Бакинского Госуниверситета и рекомендовал исторический факультет, который он в своё время закончил.

Предо мной был выбор: то ли ехать в Куйбышев, как советовал мне Сёма, то ли принять приглашение Аннушки и её матери и поселиться у них, то ли остаться пока в госпитале помощником Абдулаева и ждать выписки своих друзей, чтобы вместе уехать в Прохладную. После долгих и мучительных раздумий я остановился на последнем варианте, о чём сообщил военкому.

21-го апреля 1942-го года, после семимесячного лечения, вырвавшего меня из смертельных объятий тяжёлых ранений, врачебная комиссия эвакогоспиталя 3676 признала меня негодным к несению военной службы с исключением с воинского учёта.

Начинался новый трудный этап гражданской жизни.

Свои служебные обязанности в библиотеке, на почте и в клубе я освоил быстро и выполнял с удовольствием. Комиссар неоднократно отмечал моё усердие и был очень внимателен ко мне. В маленькой комнатке при клубе мне поставили кровать с постельными принадлежностями, столик, пару стульев и шкафчик. Незаметно пробегали дни. У меня совсем не было свободного времени. Работа начиналась в восемь утра и заканчивалась после вечерних мероприятий в клубе с перерывами на завтрак, обед и ужин. В столовую мы, обычно, ходили вместе с комиссаром и нас очень вкусно кормили.

Сёме я писал почти ежедневно и подробно рассказывал ему в письмах о своей жизни. Довольно часто я получал и его письма, в которых он высказывал беспокойство о Шуре, Полечке и Андрее а также о родственниках в Красилове и Славуте. Он прислал мне несколько денежных переводов и я теперь мог позволить себе купить кое-что из гражданской одежды и обуви.

Аннушка по-прежнему приезжала по воскресным дням и мы с ней подолгу прогуливались по госпитальному парку. В последний, перед первомайскими праздниками, выходной день она пришла раньше обычного и была очень возбуждена. На ней было лёгкое летнее платье, подчёркивающее её красивую фигуру, и модные туфли на высоком каблучке. В туфлях она казалась выше ростом и более взрослой. Аннушка сообщила, что они с мамой решили пригласить меня к себе домой на праздничный обед. Она предложила встретиться на Бакинском вокзале утром 1-го мая, до начала первомайской демонстрации.