Я долго не мог принять окончательного решения по поводу своего отношения к Шуре. Её было жалко. Не мог забыть просьбу Сёмы, который хоть и прозрел после встречи с ней и догадывался о её неверности, но всё ещё любил её, заботился о ней, просил не оставлять её в беде и помогать ей.

С другой стороны, как можно было забыть всё, что она натворила в годы оккупации, её измену Сёме, а главное - подлое предательство по отношению к Полечке?

Злость и возмущение звали к мести. Единственное, что сдерживало, была просьба Сёмы, с которой нельзя было не считаться. Я утешал себя тем, что если бы Сёма знал всю правду, он бы отверг её сам и нам бы велел забыть о её существовании.

После долгих раздумий я написал ей короткое, но очень жесткое письмо, в котором отказал ей в просьбе о прощении. Единственное, что я пообещал Шуре, это то, что мстить ей за содеянное зло я не буду ради Сёмы, который так сильно и верно любил её.

Я получил ещё одно её письмо, которое оставил без ответа. Как мне потом рассказала Полечка, Шура совсем спилась. В Немирове все знали о её беспробудных пьянках и нигде не брали на работу. Стало опасно оставлять её одну дома и родственники написали об этом Андрею, который был призван в армию. Ему дали краткосрочный отпуск и он приехал в Немиров, но никакой пользы его приезд не дал. Накануне его отъезда Шура повесилась на крыльце своего дома. Её похоронили в овраге на краю кладбища, где хоронят самоубийц и пьяниц.

Когда Полечка как-то позднее приехала из Красилова в Немиров навестить тётю Анюту и пожелала побыть на могиле у Шуры, они не могли её отыскать, так как она никем не посещалась и заросла бурьяном.

Шла весна 1945-го года. По всему чувствовалось, что войне пришёл конец. Советская Армия теперь превосходила немецкую по всем показателям, решающим исход сражений. Немцы уже не в состоянии были противопоставить наступающим советским войскам ни достаточного количества дивизий, ни соответствующую по количеству и качеству военную технику. Высоким был и моральный дух советских воинов, которые были полны решимости добить фашистского зверя в его собственной берлоге.

Полководческими талантами теперь уже блистали не немецкие генералы, как это было в первые месяцы войны, а советские: Жуков, Рокосовский, Конев и другие, в прошлом опальные военачальники, сменившие легендарных героев гражданской войны Ворошилова, Будённого, Тимошенко, проявивших свою бездарность.

Уже были полностью освобождены все ранее оккупированные немцами союзные Республики и война шла далеко за пределами советских границ. После отчаянного сопротивления немцы оставили Варшаву, Бухарест, Софию и многие другие города Польши, Румынии, Болгарии. Кровопролитные сражения шли в Венгрии и Чехословакии, где немцы пытались любой ценой удержать Будапешт и Прагу. Разворачивалась грандиозная по своим масштабам битва за Берлин - столицу Рейха. Туда с разных направлений двигались войска Белорусского и Украинского фронтов, смыкая кольцо окружения немецкой армии. Успеху наступления во многом способствовало открытие второго фронта и успешное продвижение союзных армий с запада.

К началу мая, после ожесточённых боёв, прекратил сопротивление немецкий гарнизон в Праге. Десятки тысяч солдат и офицеров гитлеровской армии в панике сдавались в плен. Со дня на день ожидалось сообщение о безоговорочной капитуляции Германии, а его всё не было. Немцы отчаянно дрались за свою столицу, однако подавляющее преимущество Советской Армии было столь очевидным, что дальнейшее сопротивление стало бессмысленным и только вызывало бесчисленные жертвы.

В ночь с 8-го на 9-ое мая мы долго не ложились спать в ожидании сообщения о капитуляции в ночном выпуске последних известий или в специальном выпуске «В последний час». Далеко за полночь, во втором часу ночи, когда мы уже потеряли надежду дождаться желанного известия, по радио сообщили о предстоящем важном сообщении. Всё тот же знакомый голос Левитана зачитал долгожданную радостную весть о подписании акта полной капитуляции немецкой армии. День 9-ое мая был объявлен всенародным праздником и назван Днём победы.

Голос лучшего диктора страны, к которому мы успели привыкнуть за годы войны, на этот раз звучал как-то по новому, возвышено-торжественно и взволновано. Праздничное возбуждение овладело нами и мы, как по команде, вскочили с кроватей и стали не своим голосом орать «Ура!» Но этого нам показалось мало. Накал эмоций требовал каких-то реальных действий. Было бы в руках оружие - оно бы стреляло, а поскольку его не было, то была задействована батарея стеклянных банок из-под консервов, скопившихся в кухонном углу комнаты. Банки полетели в окна, создавая впечатление праздничного салюта. Мы обнимали, целовали друг друга и издавали какие-то невнятные звуки восторга. Лёва и Лёня, заложив пальцы в рот, стали неистово свистеть. Что-то подобное слышалось из соседних комнат. Хоть и была уже глубокая ночь, все хлынули на улицу, где творилось что-то невероятное. Все возбуждённо орали, целовались, обнимались...

Толпа двинулась к центру, на проспект Революции, где обычно проходили праздничные демонстрации. На центральной площади, украшенной ещё первомайскими лозунгами, флагами и плакатами, у памятника Ленину собралось огромное количество людей - мужчин и женщин, молодых и старых, детей разного возраста. Многие кормящие матери пришли с младенцами на руках. Здесь было немало солдат и офицеров местного гарнизона, бывшие воины-инвалиды. Им досталось больше всего поцелуев от заплаканных женщин, многие из которых не дождались и уже никогда не дождутся возвращения с фронта своих отцов, сыновей, мужей, возлюбленных. Откуда-то появились гармошки, баяны, аккордеоны и пары закружились в танцах. Наперебой звучали песни. На трибуну забрался пожилой мужчина на костылях с орденами на груди, который пытался произнести какую-то речь, но слова его тонули в гуле толпы и разобрать что-нибудь было невозможно. На площади нас разыскали Инна, Люба и Галя, которые уже договорились организовать застолье на квартире у Любы, что была в центре, рядом с площадью. Люба жила со своей матерью - Марией Ивановной, которую мы все хорошо знали. Она была кассиром в институте и у неё мы получали стипендию и талоны на вторые горячие блюда. К ней нередко обращались студенты с просьбой одолжить до стипендии немного денег и она многим давала взаймы на банку муки, занося их фамилии в «чёрный список» должников. Мы знали Марию Ивановну, как добродушного, отзывчивого и приветливого человека, и поэтому предложение собраться у Любы не вызвало возражений.

Судя по празднично накрытому столу, вокруг которого хлопотала заботливая хозяйка в ожидании нашего прихода, можно было догадаться, что Люба с мамой заранее договорились об организации этого ночного приёма. На столе был традиционный студенческий винегрет, селёдка с луком, квашенная капуста, несколько бутылок сахарного самогона и домашнего виноградного вина из запаса, который Мария Ивановна держала к возвращению мужа с фронта.

Давно уже такими вкусными не казались эти самые простые закуски, как в ночь великого праздника Победы. Даже самогон, который обычно вызывал у меня отвращение, на этот раз пошёл, как по маслу, и не казался таким противным. Я никогда раньше так много не пил, как в ту ночь, но совсем не пьянел и на душе было светло и радостно. Война с её ужасами и страданиями осталась позади, а впереди - долгожданная мирная жизнь, которая представлялась счастливой, хотя бы потому, что будет мирной.