— Завтра к вечеру.

— Я боюсь, что великий царь мой, Даут Мудрый может и не дожить до завтра. Он стар и болен, с притворным сожалением сообщила Детра.

На лице Даута было бешенство.

— Так говорил и Януар. „Он стар и болен, и стараниями юной Детры не видно конца его болезням. Печальный исход может наступить во всякую ночь.

— Да. Это так, увы… — вздохнула Детра. — Траурные дымы, мне кажется, поднимутся над Кумратом завтра утром. Передай Януару. — Что-нибудь еще должен я передать ему?

— Возьми свиток.

Что-то торопливо дописала в нем.

— Береги его. Никто не должен видеть его, только Януар!

Она подошла к Тимуру, полуобняла его, погладила по голове не совсем так, как обнимают и гладят мальчиков.

— Тебе сколько лет?

— Почти пятнадцать.

— О-о! Уже совсем взрослый мужчина! Я написала Януару, чтобы в следующий раз он опять прислал за известиями тебя. Ты мне нравишься. Такой маленький — и уже седой. Хочешь сахарных орешков?

Но она не успела угостить Тимура сахарными орешками.

С треском вылетела и рухнула наземь заколоченная дверца чулана. В комнате, запыхавшийся и взбешенный, возник Даут, тщетно рвущий из ножен драгоценный кинжал свой.

— Царь?! — ужаснулась Детра.

— Я слышал! Я слышал все!

— Что ты слышал, великий царь мой? Что мог ты слышать такого, что привело тебя в такое волнение, великий царь мой? Тебе вредно волноваться, Даут! — Oнa протянула руку погладить царя, но тот в бешенстве отбросил ее руку, так, что Детра вскрикнула: — Поосторожней, старый осел! Ца-арь! На старости лет подслушиваешь под дверями?! Хочешь убедиться, что я так же верна тебе, как рассказываю об этом по ночам? Так вот нет же! Мальчик пришел ко мне от человека, который любит меня, которого я люблю! Подтверди, мальчик, прошу тебя!

Она произнесла „Прошу тебя!“ с такой силой внушения, страсти и мольбы, что Тимур растерялся.

— Ты подобрал меня на дороге, жалкую невольницу, приблизил к себе. Я честно отплачивала за это! Но не в твоей власти мое сердце, хоть ты и царь! Да, я не скрываю, я люблю не тебя, Даут, хоть ты и заставлял меня говорить обратное!

Она действовала по извечному принципу: „Лучшая защита — нападение“.

— Я была благодарна тебе, и ты не посмеешь сказать, что я не платила тебе за это так, как никто никогда не платил тебе! Вдруг раздался оглушительный звук разбившегося стекла: царь Даут, теперь внешне совершенно спокойный, вял со стола, поднял высоко и аккуратно обронил на пол вазу с цветами.

Так же спокойно взял следующую вазу, поднял и бросил оземь.

Детрa, замолчав, смотрела на него со страхом.

— Я слышал все, Детра, — повторил он свои слова.

— Что ты мог слышать, царь мой? Я ни в чем не виновата. Любовь — разве это вина? Я была неверна, о да! Но только на словах, только в письмах!

Верь мне! Вот свидетель! Мальчик, скажи ему, что это так!

Даут поглядел на Тимура. Тот выдавил из себя через силу:

— Не скажу. Ты погубила Фрида Далмата. Я — Далмат.

Детра осела на стул как подкошенная.

— Ты умрешь той смертью, которой умирают изменники: четыре всадника разорвут твое тело на четыре части, и рвань твоя будет брошена голодным псам на потеху.

Детра сидела, яростно кривя красивые губы. Она искала выхода.

Вдруг взметнулась со стула, подлетела к Дауту и ударила его в грудь маленьким острым кинжалом, который неведомо откуда оказался у нее в руках. Кинжал отскочил от панциря, надетого под кафтаном.

Даут усмехнулся, схватив ее за запястье.

— Зачем же так, златокудрая моя, нежная моя, слабая моя? — заговорил он, даже показалось, с искренней болью и горечью. Закончил твердо и страшно: — Я могу сделать для тебя только одно.

Взял кубок со стола, налил в него немного вина, из перстня высыпал яд, протянул Детре.

— Пей. Это все-таки легче, чем быть разорванной на четыре части.

Даут вышел из комнаты первым, за ним шел Тимур. Уже в дверях он услышал звук упавшего тела и звон кубка. Оглянулся — Детра лежала на полу, раскинув руки.

— Дамдир! — скомандовал Рахмет. — Я не верю ей!

Дамдир, обнажив меч, вернулся от дверей к лежащей Детре.

Тимур отвернулся, уходя.

За спиной его раздался пронзительный крик Детры, завершившийся странным бульканьем. Недаром Рахмет не поверил Детре.

Даута стало не узнать. Куда девался благодушный, расплывшийся от женских нег старик? Перед всеми был воин, решительный, грозный и деятельный.

— Теперь я скажу, Рахмет: время! Посылай гонцов во все концы Перхлонеса! Объяви, всем объяви, каждому: „Великий День Возвращения начинается!“