Чуть позже я все-таки сделал одно исключение — для своего научного руководителя. Как оказалось, он в курсе этих дел — и даже гораздо более меня, вероятно; насколько я понимаю, ему впрямую пришлось тогда отстаивать меня и на уровне дирекции, и на уровне райотдела КГБ. Однажды он в лоб сказал: "Говорят, у тебя антисоветская повесть есть, а я и возразить не могу. Дай посмотреть". Через несколько дней вернул, пробурчав нечто вроде: "Совсем с ума посходили… Ну теперь если спросят, скажу: читал. И ни черта крамолы не обнаружил…"

Благодарность моя ему неизбывна.

Однако летом 80-го вероятностная, как выражаются в фантастике, вилка моего будущего выглядела так: либо я сбацаю диссер, блестящий со всех сторон, и успею в течение аспирантуры хотя бы предзащиту пройти — тогда еще можно как-то рыпаться дальше, либо в декабре, по истечении аспирантского срока, вылечу из института, как пух от уст Эола, и со своей нигде не нужной высокой квалификацией окажусь безработным тунеядцем. Причем никто мне этого официально, упаси бог, не говорил. Пару раз намекал руководитель. А вообще — это как бы само собой разумелось, в воздухе висело. Либеральные, гуманные штучки типа взятия из аспирантуры в штат по наметкам, разработкам и слезным обещаниям уложиться в следующие два года были явно не для меня.

После предзащиты, в октябре, один из ведущих наших китаистов заметил, поздравляя: "На вашем месте я с завтрашнего дня на месяц ушел бы в загул. Заслужили". Но у меня были иные планы.

Назавтра меня вызвали в ЛАХУ (Ленинградское административно-хозяйственное управление АН, это рядом с Кунсткамерой) по совсем не относящемуся к политике вопросу, но вопрос этот даже не стали разбирать, когда я пришел. "Ну, ладно. Тут вот еще один товарищ хотел с вами побеседовать. Подойдите сюда же через часик".

Я и подошел.

Чекисту Александру Евграфовичу из повести "Не успеть" я дал инициалы того товарища, хотя сходства между ними никакого. Вполне интеллигентный, симпатичный с виду, всего-то лет на 10 старше меня (мне тогда было 26), очень корректный и безо всякого амикошонства человек пригласил меня в черную "Волгу" (мне, как и любой воспитанной в аморфном страхе божием советской медузке, даже в голову не пришло отказаться или потребовать обьяснений), и от знакомой с университетских времен набережной мы покатили в неведомую бездну.

Обличать тоталитаризм во всепланетном масштабе — это я плохо-бедно уже умел. Со средневековым китайским чиновничеством на кандидатском уровне тоже разобрался. А вот в такой локальной ситуации был, по-видимому, дурак дураком. Я даже не знал, куда мы едем!

Кажется, на Халтурина "Александр Евграфович" попросил шофера остановиться и подождать — дескать, он на минутку зайдет к знакомому. Я уже плохо помню, зачем именно (вообще эти события просвечивают в памяти, как и все, что резко вываливается из привычного распорядка вещей, словно бы мозаично, гнездами: яркая деталь — провал, яркая деталь — провал). То ли что-то занести, то ли что-то забрать… Скорее всего, и впрямь так. Но я сразу подумал: оставили посидеть и помлеть, чтобы клиент, как говорится, дозрел. Однако я не дозревал — по наивности, конечно. Умом понимал, что вот действительно, не в неопределенных слухах, не в модном застольном трепе "да всех нас заберут, куда мы денемся" попал в жернова, о силе и беспощадности которых имею самое слабое, самое смутное представление. Но в душе не укладывалось, казалось бредом или игрой. Ведь ничего не может случиться! Ведь я же не враг. Не Солженицын какой-нибудь или Сахаров, которые действительно хотят вреда Родине!

Дурак дураком…

Помню, приемник "Волги" работал и пел про то, что нельзя отказывать, если женщина просит. С той поры я слушаю "Снегопад" с особыми чувствами.

Приехали мы в райотдел КГБ. Это у Чернышевской, этажом выше над райкомом комсомола. Наверное, и теперь так.

Беседовали со мною то двое, то один, то опять двое по модели "добрый и злой". "Добрым" был "Александр Евграфович", "злым" — его начальник, который, кажется, назывался "полковник Мищенко", хотя, натурально, ни документов его, ни погон я не видел. Кажется, сейчас его уже нет в живых. Он нашвыривал резких фраз и обвинений, выходил на некоторое время по другим делам, тогда "добрый" начинал хотеть мне помочь и задавал конкретные вопросы.

Оказалось, повести они не читали. Но, судя по обмолвкам, содержание было изложено очень подробно в полученной ими "телеге" (или"телегах" — они несколько раз специально подчеркивали, что получили целый ряд "сигналов", и из института, и из семинара фантастов; стандартный, но безошибочный ход, заставляющий "пациента" подозревать всех друзей и ощущать свое полное одиночество). Более того, судя опять-таки по обмолвкам, в "телеге" повесть была представлена куда более крамольной, чем на самом деле. Я тогда подумал даже, что "телегу" мог накатать человек, тоже не читавший, опиравшийся, скажем, на пересказ. Кто-то из моих приятелей, гордый тем, что читал рукопись, в дружеской беседе излагал, набивая цену уже самому себе: "Ну, Рыбаков их приложил! Ну там такое!.." А уж один из слушателей дал делу ход. Некоторое время, руководствуясь этой версией, я пытался реконструировать цепочку. Но варианты множились, да и сама версия не была доказанной; я махнул рукою. Во всяком случае, ситуация дала мне хорошие ответы на многие плохие вопросы: "Да нету там этого! Да кем же надо быть, чтобы так понять! Да вы прочитайте сначала!"

Быстро сделалось понятным, что интересует их не только повесть. Время от времени, по возможности неожиданно, Мищенко наугад пулял в белый свет, как в копеечку. При удачном попадании такие залпы должны производить сильнейшее впечатление. Но у меня постепенно крепло — возможно, самонадеянное — убеждение, что, пока им сам не скажешь, они ничего не знают. Конечно, и раскручивали меня не совсем всерьез, это я тоже постепенно понял. Но вот, скажем, Белла Григорьевна Клюева, делавшая в 60-х всю НФ в "Молодой Гвардии", опубликовавшая по первому разу почти всех тогдашних Стругацких, ведшая Библиотеку современной фантастики, знаменитый 15-томник, ставший 25-томником… К тому времени ее уже "ушли" из "МГ", и работала она в Московском ВААПе. Нас познакомили с нею еще в 75-м, я, бывая в Москве, раза два даже останавливался у нее. Совершенно замечательная женщина. И вот идет нудный разбор вопроса, почему силы охраны общественного порядка при коммунизме называются у меня Службой Спокойствия, отдавал ли я себе отчет, что аббревиатурой здесь окажется всем известное СС — и вдруг обухом: "Некая Клюева помогала вам переправлять ваши рукописи за рубеж?"