Фарзан хрипло спросил:

— Где дочь?

Спаргапис машинально кивнул на подвешенную к потолку люльку, в которой спала Томирис. Когда Фарзан подошел к люльке, встревоженный Спаргапис невольно привстал с места, но тесть долго и внимательно всматривался в дитя, а затем сказал:

— Это не моя дочь. Где ты спрятал мою дочь?

Скилур самоотверженно ухаживал за отцом, который третировал его, плевал ему в лицо. Сын мужественно переносил все обиды. Так Спаргапис, Скилур и Фарзан жили втроем в тревожной гнетущей обстановке.

Спаргапис все же сурово спросил у верного Сохбора, почему без предупреждения пропустили старика к нему и взыскал ли он с разгильдяев из личной охраны. Сохбор лишь виновато развел руками: не осмелились, да и не хотели ни хаомоварги, а тем более массагеты применить насилие к вождю абиев, да еще и тронутому умом, поэтому Фарзан беспрепятственно прошел к Спаргапису.

Однажды Спаргапис проснулся в тревоге (он эти дни вообще спал вполглаза), и не напрасно — он увидел склонившегося над люлькой со спящей Томирис старика-тестя. Фарзан смотрел на ребенка страшными глазами. Спаргапис схватился за акинак. Старик вдруг вскинул руки со сжатыми кулаками и завопил:

— Будь ты проклята, погубительница моей дочери! Да не будет тебе счастья в жизни!

После жуткой ночи Спаргапис уже не мог терпеть в своем оме Фарзана, от которого исходила такая опасность его боговоримой дочери. Одна только мысль, что с дочерью может -нибудь случиться, приводила его в трепет. Спаргапис, попавший без всяких колебаний на смерть тысячи людей, терялся и бледнел, стоило Томирис хотя бы кашлянуть. — Я убью его, если он еще раз подойдет к моей дочери! — сказал он прямо Скилуру. — И пусть в степи говорят обо мне, что я отцеубийца — мне все равно. Жизнь без Томирис будет для меня конченой. Лучше увези его — видеть его не могу! Скилур стал собираться в дорогу. Фарзан безропотно подчинился. Он вообще переменился после той ужасной ночи, словно со страшными проклятиями ребенку, выплеснул из себя все человеческие чувства. Это было существо в человеческом обличье с опустошенным нутром. Он больше не плевал Скилуру в лицо, когда тот кормил его с рук, потому что даже желание есть и прежняя ненасытность исчезли в нем. Он часами сидел на одном месте, уставившись потухшими глазами в одну точку, и не отвечал никому.

Когда Скилур с Фарзаном уехали, Спаргапис наконец-то вздохнул свободно.

Родовые старейшины племени абиев с показным почетом встретили Фарзана и с вежливым равнодушием — Скилура. Этим они старались подчеркнуть, что прежние условия остаются в силе и Скияур не является законным наследником своего отца, и его присутствие терпимо, поскольку он приехал с вождем племени. Но Скилура такое отношение мало занимало, все его внимание было уделено отцу. Он нянчился с ним, как с малым ребенком, продолжая кормить его с рук, убирая за ним и ухаживая. Такая самоотверженность понравилась рядовым членам племени абиев. Их отношение к Скилуру стало более сердечным.

А Фарзая все более и более превращался в живой труп.

Едва Томирис встала на ножки, Спаргапис вновь появился в кочевой степи. Как и следовало ожидать, великаны-аланы одолели-таки храбрых и многочисленных тохаров, а Спаргапис, верный своему принципу — бить по слабейшему — обрушился на тохаров, завершая их полный разгром.

В самый разгар веселья, когда могучий Батразд громоподобным хохотом встречал хвастливые рассказы своих воинов, без зазрения совести преувеличивающих свои подвиги, появился Спаргапис с малой свитой. Батразд был сильно изумлен: "Вотон, неуловимый хитрец, сам, как глупыйбаран, попался в руки!!!"

Аланы настороженно глядели на нахального пришельца и все оглядывались на своего вождя, ожидая приказ: "Схватить! Изрубить на мелкие кусочки" Теперь вся степь знала, что после победы над тохарами Батразду осталось сделать только полшага, чтобы взойти на сакский престол. А этим маленьким препятствием, этим "полушагом" являлся... Спаргапис! Что бы там ни говорили о нем, ни ведь в его жилах теяет благородная кровь царского рода, его деда — Ишпакая, избранного всеми сакскими племенами на царский трон; в права этого ничтожного "царька"— Спаргаписа и были главным препятствием для Батразда.

Страсти клокотали в груди вождя аланов, ум за разум заходил от роя сумбурных мыслей:" Вот он — вожделенный миг! Сам пришел! Вонзить в грудь этому ничтожному и проклятому сопернику акинак, и... Я ЦАРЬ!!!"

— Я пришел к вам в гости, аланы!— негромко сказал Спаргапис, но эти слова прогремели как гром.

Разом отдернулись руки аланов от рукояток ножей и акинаков, как от раскаленных. До сознания Батразда не сразу дошли сквозь туман мыслей слова Спаргаписа, а когда дошли. Он понял, что не может сейчас убить этого выродка. Если он сделает это, то никогда ему не бывать царем кочевников, а может быть, и вождем аланов. Он откинулся назад и, с трудом сдерживая свои истинные чувства, глухим от ярости голосом сказал:

— Ты наш гость, славный Спаргапис. Проходи на почетное место,— и, не удержавшись, не без яда добавил: — Это ничего, что ты пришел на пир без подарка, сам твой приход дар для нас.

— Смешно было бы мне состязатьсяс тобой в богатстве, высокородный Батразд. Ты несметно богат, а я беден. Но я пришел не с пустыми руками, — прими мой дар, вождь аланов!

С этими словами Спаргапис развернул большой платок и, взяв за волосы, бросил к. ногам Батразда отрубленную голову. Аланы не смогли сдержать радости — ведь к ногам их вождя упала голова Сармака — знаменитого богатыря тохаров, которого не смог одолеть в поединке сам Батразд, и, когда стихия боя разметала противников в разные стороны, вождь аланов явно не искал больше встречи со своим поединщиком.