И тогда — вот уж совсем странно — я почувствовал, что должен ей что-нибудь сказать… Не знаю что. Что-нибудь. Мне было неприятно, что она испугалась, но что, черт возьми, я мог сделать? В конце концов я собирался ее поиметь, не мог же я ее успокаивать: мол, бояться нечего? Мне надо было кончить, вот и все. И тем не менее потянуло сказать:

"Эй, не бойся. Трахнемся, да и все". (Подобного со мной не случалось. Никогда не возникало желания говорить с телками. Засадить-да, а говорить нет.)

Но это прошло. Я сделал ей подножку и швырнул на пол. Потом направил на нее "сорок пятый", и ротик девочки открылся в форме буквы «О».

— Теперь я хочу взять борцовский мат вон в том углу, на нем будет удобнее, а ты не шевелись, потому что, если дернешься, я отстрелю тебе ногу. А потом все равно трахну, только останешься еще и без ноги.

Я подождал, пока она даст знать, что поняла, и, после того как девчонка медленно кивнула, я, не сводя с нее ствола, отошел к огромной куче матов и стянул самый верхний. Подтащив мат к телке, я перевернул его чистой стороной вверх и стволом приказал ей перебираться. Она послушалась; села, оперлась на руки и подогнула ноги.

Я расстегнул молнию на джинсах и стянул одну штанину. И заметил, что она смотрит на меня как-то странно. Я застыл.

— Ты чего уставилась?

Я разозлился. Не знаю почему, но разозлился.

— Как тебя зовут? — спросила она.

Голос у нее оказался мягкий и какой-то бархатистый, словно горло было выстлано бархатом или чемто подобным.

Она не сводила с меня глаз, ожидая ответа.

— Вик, — сказал я.

— Вик… а дальше?

Я сразу и не понял, о чем она. Потом сообразил.

— Вик. Просто Вик.

— Хорошо, а как зовут твою мать и отца?

Тогда я начал смеяться и стаскивать джинсы дальше.

— Ну ты и дура, — сказал я сквозь смех.

Она обиделась. Это снова меня разозлило.

— Перестань кривиться, зубы выбью.

Она сложила руки на бедрах.

Я спустил штаны до щиколоток. Через кроссовки они не снимались. Пришлось балансировать на одной ноге, а со второй сбрасывать кроссовку. При этом не сводить с телки ствола. Это было сложно, но у меня получилось.

Я стоял перед ней голый снизу по пояс, а она чуть подвинулась вперед и скрестила ноги, не убирая рук с бедер.

— Снимай все, — потребовал я.

Некоторое время телка не двигалась, и я подумал, что она хочет повыдергиваться. Но она вдруг откинулась назад и сняла лифчик. Потом приподнялась и стянула трусики.

Неожиданно она перестала выглядеть испуганной.

Она смотрела на меня в упор и я увидел, что глаза у нее синие.

И вдруг самое нелепое…

Я не мог этого сделать. То есть не совсем так.

Я имею в виду, мне хотелось ее трахнуть, но она продолжала смотреть на меня и была такой хорошенькой, что… Никто из одиночек мне не поверит, но я с ней заговорил. Стоял перед телкой в спущенных джинсах, в одной кроссовке, будто придурок.

— А тебя как зовут?

— Куилла Джун Холмс.

— Странное имя.

— Мама говорит, что в Оклахоме много таких имен.

— Вы оттуда?

— Да, — кивнула она, — до войны мои родители жили там.

— Так они уже старые?

— Да, но они молодцы.

Мы говорили друг с другом и мерзли. Я видел, что ей холодно, потому что она дрожала.

— Ладно, — пробормотал я, собираясь присесть рядом, — пожалуй, нам стоит начать…

Черт бы все побрал! Блад, чтоб он сдох! Представьте, именно в этот момент влетает в зал, скачет через мусор и штукатурку, поднимает столб пыли, потом скользит на заднице, пока не упирается в нас.

— Ну и? — раздраженно спросил я.

— Ты с кем разговариваешь? — изумилась девица.

— С ним. Бладом.

— С собакой?!

Блад посмотрел на нее и отвернулся. Он хотел что-то сказать, но она его перебила:

— Значит, правда, будто вы умеете разговаривать с животными?

— Ты собираешься слушать ее всю ночь или, может быть, хочешь узнать, чего я прибежал?

— Ладно, чего тебе?

— У тебя неприятности, Альберт.

— Ты можешь серьезно?

Блад мотнул головой в сторону входа в МХО:

— Банда. Здание окружено. Я насчитал их человек пятнадцать или двадцать.

— Откуда они узнали, что я здесь?