— Ну что ж, — сказал Остап. — Ваше дело отцовское…

— Вот именно! — с благодарностью, но солидно проговорил кок. — Дело моё отцовское… — Он широко улыбнулся и вздохнул: — С детьми сами знаете как, Остап Григорьевич. Всё обдумать нужно…

Ушёл Остап, а Костин встал размять ноги и увидел Виктора.

Можно было подумать, что мальчик всецело поглощён рассматриванием миноносцев.

— Это так! — удивился Костин-кок. — За самой спиной стоит и слова не скажет. — Он крепко обнял Виктора за плечи. — Нашли Мотю! А? Ну, теперь твоя взяла — имеешь пирог «мечта адмирала». Один пирог для всего блокшива приготовлю, другой у Остапа Григорьевича на берегу. Нашли Мотю! Чуешь, гроза морей?

— Костин-кок, ты табак не в трубку, а в море сыплешь, — сказал Виктор тихо.

— А тебе всё нужно, — также тихо ответил Иона Осипыч. — Уши бы тебе надрать.

— Здесь нельзя, — предупредил Виктор, стараясь заглянуть в лицо своего друга. — На корабле не положено.

— Ну, на берегу надеру.

— Хорошо, только не больно…

— Сыночки, сыночки! — сказал Костин-кок. — Скорее, Витя, нам Мотю увидать… А?

В сердце юнги теперь всё было ясно, как этот небосвод, по которому ползли чёрные точки-самолёты, как это море — круглая синяя чаша, вместившая колонну линкоров и стройных эсминцев.

Виктору хотелось кричать, лететь, плыть — что угодно. На баке запели.

Широко, привольно раскрыла свои могучие крылья любимая песня моряков о «Варяге», который пошёл в бой один на шестерых, смело принимая вражеские удары стальной грудью.

Все вымпелы вились, и гремели якорные канаты — наверх якоря поднимали. Все вымпелы вились, и шумел гордый флаг русского корабля.

Песнь о «Варяге» поднялась над советским кораблём, как флаг и клятва. Моряки пели полным голосом, не глядя друг на друга, но голоса звучали, как один крепкий, уверенный голос. Если придёт час и советские корабли ринутся в бой за родину, — сколько бы их ни было, всегда их будет на один больше. В стальной колонне, невидимый и близкий каждому, пойдёт на врага разящий «Варяг», умножая мужество моряков бессмертным примером отцов.

— Хорошо поют, — сказал Костин-кок. — Фёдор Степанович эту песню очень уважает.

— Скоро мы дядю Федю увидим?

— Скоро, скоро, Витя. Ждёт, поди, бедный…

— А почему он бедный? — удивился Виктор.

— Одинокий он, Витя, как тот бакен на старом фарватере. Ты ему вроде внука, а назови так — рассердится. Любит, а драит. Оно, положим, не мешает. Надо бы больше за все ваши проделки…

— Не за что драить, — обиделся Виктор. — Флажки в чехле, Митю-Мотю нашли, за кормой чисто, под килем воды на шесть дюймов и больше… Вот вернусь на блокшив, отсижу пять суток без берега и…

— Не пять, а десять, — усмехнулся Костин-кок. — Фёдор Степанович тебе ещё заочно пять суток прибавил.

— За что? — широко открыл глаза Виктор.

— А за то, что со «Змея» на «Водолей» самовольно перебрался. Забыл уже, а?

— Всё равно, десять, — со вздохом согласился Виктор. — Только теперь, дядя Иона, я штрафником больше никогда не буду!.. Честное пионерское, дядя Иона!.. Больше дядя Федя никогда не будет меня драить.

— Ишь, как ты языком работаешь! — притворно удивился Иона Осипыч. — Не выйдет, юнга! Найдёт Фёдор Степанович, за что драить и тебя и вон того. — Он указал при этом на «Быстрый», подразумевая Мотю. — Пока есть юнги на свете, будут их драить с песочком, чтобы не ржавели и ветерком ходили.

Он хотел ещё что-то сказать, но моряки снова запели, и Костин-кок замолчал.

…В тот светлый и тёплый осенний день на тихой улице Макарова в Кронштадте несомненно самым приветливым и счастливым домом был маленький деревянный дом с блестящими стёклами окон, с ярко начищенной дверной ручкой и весёлым дымком над побелённой трубой.

К этому дому со всех ног спешили два мальчика, одетых в военно-морскую форму. Впрочем, издали их можно было принять за одного юнгу, повторенного невидимым зеркалом, и только вблизи становилось совершенно ясно, что мальчиков двое и никак не меньше.

Один из них был плотный, коренастый, а другой худенький. У одного нос был как нос, а у другого две дырочки смотрели вверх, а брови казались двумя узенькими полосками золотого галуна, пришитого рассеянным портным в неположенном месте. И всё же мальчики были очень похожи, так как их лица в равной степени сияли радостью.

Худенький рыженький мальчик бережно нёс, прижимая к груди, большой холщовый свёрток. Как видно, это было нелегко, но, когда товарищ предлагал: «Дай я понесу!» — он отрицательно мотал головой и прибавлял шагу. Время от времени из свёртка высовывалась мохнатая чёрная змея, сердито шипела и снова пряталась.

— Подожди, подожди немножко, — ласково говорил мальчик свёртку. — Сейчас, вот сейчас мы придём!

— Уже пришли! — воскликнул его товарищ, взбежал на крылечко, открыл дверь и пропустил вперёд мальчика с таинственной ношей.

Как только они очутились в передней, из комнаты через открытую дверь донеслись шум отодвигаемых стульев и оживлённые голоса, потом выделился один голос:

— Юнги, ступайте сюда!

Подталкивая друг друга, мальчики переступили порог комнаты и стали рядом. Правофланговый этой коротенькой шеренги поднёс руку к бескозырке и браво доложил: