Взойдя в харчевню и отыскав свободное место, Ничипоренко спросил себе у полового чаю и газету.

Половой подал им чай и «Ярмарочные известия». Газета эта ни Бенни, ни Ничипоренко не интересовала, а других газет в «Белой харчевне» не было.

За недостатком в литературе надо было прямо начинать «сходиться с народом».

Ничипоренко все озирался и выбирал, с кем бы ему как-нибудь заговорить? Но посетители харчевни — кто пил, кто ел, кто пел, кто шепотом сговаривался и торговался, не обращая никакого внимания на наших предпринимателей.

Среди шума, гвалта и толкотни в толпе мелькала маленькая седая голова крохотного старичка, который плавал по зале, как легкий поплавок среди тяжелых листов водяного папоротника. Он на секунду приостанавливался у какой-нибудь кучки и опять плыл далее и так обтекал залу.

— Видите, какая сила, — говорил Ничипоренко, кивая головою на народ. — Какова громадища, и ведь бесстыжая — все под себя захватит, исковеркает и перемелет, только сумейте заговорить с ним их языком.

— Симеону Богоприимцу и Анне Пророчице на возобновление храма божия будьте укладчики! — тихо и молитвенно пропел над ним в эту минуту подплывший к ним седой старичок в сереньком шерстяном холодайчике * , с книжечкою в чехле, с позументным крестом.

Ничипоренко взглянул на старичка и сказал:

— Проходи, дед, проходи: у нас деньги трудовые, мы на пустяки их не жертвуем.

Старичок поклонился, пропел:

— Дай вам бог доброе здоровье, родителям царство небесное, — и поплыл далее.

— Когда? как церковь-то сгорела? — слышал Бенни, как начал расспрашивать один из соседей подошедшего к нему сборщика.

— На семик, на самый семик, молоньей сожгло.

Старичок еще поклонился и добавил:

— Жертвуй Симеону и Анне за свое спасение.

Мещанин вынул пятак, положил его на книжку и перекрестился.

Старик ответил ему тем же, как отвечал Ничипоренке, — ни более ни менее как то же: «Дай бог тебе доброе здоровье, родителям царство небесное».

Старичок уже стоял перед третьим столиком, за которым веселая компания тянула пиво и орала песни.

— Что? — крикнул пьяный парень, обводя старика посоловевшими глазами. — А! собираешь на церковное построение, на кабашное разорение, — это праведно! Жертвуй, ребята, живее! — продолжал парень и сам достал из лежавшего перед ним картуза бумажный платок, зацепил из него несколько медных копеек, бросил их старику на книжку и произнес:

— Будь она проклята, эта питра,— унеси их скорее, божий старичок.

Бенни встал, догнал старичка и положил ему на книжку рублевый билет.

Старик-сборщик, не выходя ни на секунду из своего спокойного состояния, отдал Бенни свой поклон и протянул ему то же: «Дай бог тебе доброе здоровье, родителям царство небесное».

Но пьяный парень не был так равнодушен к пожертвованию Бенни: он тотчас же привскочил со стула и воскликнул:

— Вот графчик — молодец!

Парень быстро тронулся с места, шатаясь на ногах, подошел к Бенни и сказал:

— Поцелуемся!

Бенни, вообще не переносивший без неудовольствия пьяных людей, сделал над собою усилие и облобызался с пьяным парнем во имя сближения с народом.

— Вот мы… как… — залепетал пьяный парень, обнимая Бенни и направляясь к столику, за которым тот помещался с Ничипоренкою. — Душа! ваше сиятельство… поставь пару пива!

— Зачем вам пить? — отвечал ему Бенни.

— Зачем пить? А затем, что загулял… Дал зарок не пить… опять бросил… Да загулял, — вот зачем пью… с досады!

Мещанин сел к их столу, облокотился и завел глаза.

Ничипоренко шепнул Бенни, что этому перечить нельзя, что нашему народу питье не вредит и что этого парня непременно надо попотчевать.

— Вот вы тогда в нем его дух-то народный и увидите, — решил Ничипоренко и, постучав о чайник крышкою, потребовал пару пива.

Парень был уже очень тяжел и беспрестанно забывался; но стакан холодного пива его освежил на минуту: он крякнул, ударил дном стакана об стол и заговорил:

— Благодарим, дворецкий, на угощении… Пей же сам!

Ничипоренко выпил.

— Давай с тобой, графчик, песни петь! — отнесся парень к Бенни.

— Я не умею петь, — отвечал юноша.

— Чего не умеешь?

— Петь не умею.

— Отчего же так не умеешь?

— Не учился, — отвечал, улыбнувшись, Бенни.

— Ах ты, черт! Да нешто петь учатся? Заводи!

— Я не умею, — снова отвечал Бенни, вовсе лишенный того, что называют музыкальным слухом.