— Ты куда это внучку сейчас провожала? Старухи говорят — дескать, домой, на выселок?

— Ага, ага.

— Поч-чему вы с ней ко мне не пришли? Чтобы я свою помощницу пешком отправил? Эй, Матвейко! — сказал председатель стоящему поодаль конюху. — Иди, запряги пролетку и догони девчонку. До дому ее довезешь, понял? Твою внучку-пионерку, бабушка Окуля, я сам не обижу и другим обидеть не дам. Смену ведь ростим, можно ли?

Конюх Матвейко догнал Олёну, когда она уж отошла от Лягаева верст пять и села на берегу маленькой лесной речушки остудить ноги. Чуть поодаль, внизу, был небольшой омуток, но Олёна к нему не пошла, побоялась: вдруг выскочит из воды склизкий Вакуль, водяной, и утащит вниз! Вот и живи тогда в речке. Хо-олодно!

А Матвейко едет сзади, понужает лошадь, понукивает. Он рыжий, гордый. Как не гордиться: осенью в армию! Не всем небось такая честь. Въехал на рыси в брод — только поднялись кверху серебряные брызги.

— Эй, Олёнка! Садись, повезу тебя к тятьке с мамкой. Но, Серко!

И дальше Олёна ехала уже как королевна — на настоящей пролетке. Хоть потряхивает, так ведь все же не сравнишь с телегой, а еще Матвейко бросил на дно охапку травы, а она, подсыхая, пахнет так сладко…

Уже гораздо больше половины пути проехали они. И вдруг, завернув за один из поворотов лесной дороги, увидали прямо перед собой сидящих на обочине пятерых мужиков. Завидев повозку, они встали и вышли на дорогу. Матвейко остановил лошадь. Мужики все были с бородами, одетые по-крестьянски. Кто-то из них сразу взял лошадь за уздечку, а один мужичок, невысокий и Щупловатый, с хитрыми глазами (на нем, единственном из всех, были сапоги), спросил:

— Ты кто, парень? Куда поехал?

— Я из Лягаева. Матвей Минин. Поехал на выселок, девчонку вон председатель велел отвезти к своим.

— А, лягаевский! У вас ведь там колхоз, коммунисты? И лошадь колхозная?

— Колхозная, ага.

— Ну, тогда вылезай. И ты вылезай, козуля. Сейчас будет вашей лошади это… как, Данило?

— Конфискация, Гриша.

— Во-во, канпескация. Слазь, говорю!

«Да ведь это, поди-ко, сам Распута!» — догадалась Олёнка, глядя на хитроглазого. И Матвейко, видно, понял, весь как-то съежился, утянул голову в широкие плечи. Бандиты тем временем, похохатывая, распрягли лошадь.

— Жалко, что сам ваш председатель не поехал, — говорил Гришка. — Мы бы его тут поджа-арили. Была бы ему смерть, да еще с довесочком. Идите, идите, вас мы трогать не станем. Иди давай, кому сказано! — заорал он на Олёнку.

Та припустила бежать во всю прыть. А как не побежишь? Страшно! Вон Распута-то — сам бает, что они людей жарят. Так-то зажарят тоже да и съедят, косточки обгложут. Чистые ведь разбойники, что от них ждать?

— Как же я теперь про лошадь председателю-то скажу? — кручинился, все еще стоя перед бандитами, конюх Матвейко. — Отда-али бы вы ее, люди добрые.

— Брысь под лавку! — топнул лаптем об дорогу черный лохматый мужик. — Жизнь надоела тебе? Бежи, пока не поздно, а то… — он вытянул из-за пояса обрез, и Матвейко в страхе кинулся прочь. — А председателю своему скажи, — под хохот друзей кричал ему вслед лохматый, — что пусть он свою лошадку на конском базаре в Кудымкаре ищет. Или в Верещагино. Только пущай не опоздает!

Не останавливаясь, пробежала Олёнка оставшиеся до выселка версты. Бежала, оглядывалась: не гонятся ли за ней бандиты? Увидала мамку с Акимом — и ну реветь в три ручья.

— Что? Что с тобой, Олён?!

Аким, выслушав рассказ падчерицы, тяжело вздохнул:

— Совсем Гришка зверем стал. Людей убивает, грабит, скот отбирает. Ну ничего, поди-ко, новая власть долго ждать не станет — прольется и его кровушка.

День за днем, ночка за ночкой — вот тебе и прошло лето. Много пришлось еще ребятам поработать — и на своем, пионерском, поле, и на полях настоящего колхоза. Шла жизнь и на крольчатне. Там вместо Якова, отважного крола, водворился кролик Тимофей, по всем статьям уступающий предшественнику: не такой бравый, не такой молодцеватый и лихой; у него и уши-то не стояли торчком, как у того, а разваливались в разные стороны.

Ну, да что же делать! Якова не вернешь, а без крола, хоть худенького, тоже не обойдешься.

Каникулы кончились, снова началась школьная пора. А с нею и уборка овощей на школьном поле. Три дня ребята копались в земле, свозили урожай к школе, ссыпали в сделанные летом колхозными плотниками ямы. Сердце радовалось: какой получился урожай! В картошке почти нет мелкоты. Еще много картошки было не убрано, когда выяснилось вдруг, что ссыпать овощи больше некуда: ямы заполнены до отказа. Олёнка Минина с Артёмком Дегтянниковым, учительницами Курочкнной и Жилочкиной пошли к председателю узнавать: что делать?

Остальные ребята принялись бегать, валять друг дружку по земле. Тут же крутилась Тявка, хватала за пятки. Ее хозяин, Трофимко Дегтянников, сидел у костра, в котором пеклись печенки, ел маленькую репку и бубнил:

— Ну и репа! Ну и репа! Разве это репа! Вот мы с Тявкой на своем огороде нынче вырастили репу — больше моей головы! Все лето растили, поливали. Когда вырастили, я хотел ее тятьке с мамкой да Артёмку показать, да не мог поднять — во какая была! Ну, мы ее с Тявкой тут же вдвоем на огороде и сгрызли. Грызли, грызли, грызли… Даже зубы устали. Не верите мне? Вон Тявка не даст соврать. Верно я говорю, нет, ну-ко, отвечай, хорошая собачка!