– Да ладно, – отмахивается она, – была у меня уже одна любовь в жизни. Да такая, какая другим и не снилась. Может, одной любви в жизни достаточно? Ведь я же знаю все, что будет потом: ну, съедемся мы с Томасом, станем жить вместе, он вечно будет первым захватывать пульт от телевизора, придется покупать второй телевизор, чтобы не ссориться, потом пойдем в поход в горы однажды осенью… Господи, все это старо, как мир, честное слово.

Флориан изучает ее взглядом, будто прикидывая размер.

– Да уж, это точно, так оно всегда и бывает, – подтверждает он, – но я руку правую готов отдать, чтобы в моей жизни это все снова повторилось.

И оба опять начинают рыдать.

– Простите, – вдруг говорит Бабетта, с веником в руках кидается на балкон и обрушивается на голубей: – Пошли отсюда! Ненавижу! – кричит она сквозь слезы. – Вон отсюда! Ненавижу! Черт вас возьми!

Иногда она не готовит ужин, и они с Томасом идут к «маленькому вьетнамцу». Вообще, это забегаловка, но там можно поесть сидя и есть даже туалет. Местечко стало их любимым: они его открыли, нашли и обжили. Кормят вкусно, но, с другой стороны, вроде бы и не выход в ресторан, так что ни к чему не обязывает, а ведь они так боятся быть чем-то друг другу обязанными. По настоянию Бабетты они платят по очереди, Томас ей не перечит. Ему не хочется, чтобы она рассчитывала на большее, чем просто прогулка в другой город – просто маленькая экспедиция, предсказуемое путешествие куда-нибудь, где они еще не были.

Заказывают они всегда одно и то же: два супа, тарелку лапши с салатом и уткой. Томас съедает утку, Бабетта – тофу с овощами.

Салат она делит так добросовестно, что он даже готов обидеться. Ну, зачем уж так-то? Они все-таки два месяца спят вместе, уже раз восемь, не меньше, так что ничего страшного, если один поклюет салат из тарелки другого.

Но нет, они держат дистанцию, и это болезненно для обоих, но изменить они ничего не могут.

Бабетта всякий раз давала Томасу время дождаться действия виагры. Придумывала что-нибудь: хочется новости посмотреть или книжку быстренько дочитать, двадцать страниц осталось. Она знала, что лекарство начинает действовать через полчаса минимум. Откуда ей это было известно? Да так, ходили кое-какие скабрезные шуточки и слухи, когда виагра только появилась в аптеках. Сочиняли даже, будто эти маленькие синие ромбовидные таблетки на самом деле бесполезны – их лепят итальянские хозяйки на кухне вместе со спагетти, а потом на грузовиках развозят по всей Европе, – и все это происки мафии, просто новый мафиозный бизнес.

А один ее знакомый рассказывал: его приятель слышал от своего приятеля историю о том, как этот последний ждал подругу на вокзале. Поезд должен был прийти через полчаса, и он принял таблетку заблаговременно, а поезд возьми да и опоздай часа эдак на два. Что с этим несчастным творилось там, на вокзале!

На самом деле никто из ее друзей и знакомых никакой виагры никогда не принимал. Одни только побочные действия чего стоят, кто же станет так рисковать. Да и не было такой необходимости.

Томас, хочется надеяться, знает, чем опасна виагра, он все-таки врач.

Он засыпает, а Бабетта – бегом в ванную, в шкафчик: принял ли он на этот раз таблетку? Принял, черт. И всякий раз ей обидно. На третий раз пачки в шкафчике уже не было. Бабетта обшарила все ящики и закутки, чувствуя себя при этом подлой дурой. А что толку? И вообще, что лучше – не знать ничего или узнать все точно? Если он больше не пьет таблетки, она могла бы убедить себя, что это ей удалось разбудить в нем снова мужскую силу. Ей и, может быть, еще природе, которой, как известно, по большому счету все равно.

В ящике стола она обнаружила совершенно новенькую, нераспечатанную еще пачку. Час от часу не легче. Запасливый какой, как трогательно. Значит, Томас имеет все-таки на нее виды. Хочется верить, что только на нее.

Она сидит в его гостиной с таблетками в руке, он спит в соседней комнате. С улицы долетают смех и голоса, стук каблуков по мостовой, и мужской голос кричит: «Да подожди же ты!»

Лето наступает.

Бабетта уже несколько месяцев пьет зверобой для повышения тонуса – не дай бог снова рухнуть в черную дыру, где она существовала еще недавно. И она осторожно убирает виагру на место.

Встретились два нездоровых человека. И чувства здесь ни при чем.

– Мы накачиваемся таблетками, чтобы не выпрыгнуть однажды из окна, – поедая вьетнамскую прозрачную лапшу, она пристально смотрит поверх тарелки на Томаса, прямо ему в глаза.

– Что?

– Да так, – бормочет она и краснеет. – Я просто подумала: может, нам следует об этом поговорить?

– О чем? – беспокоится он.

Она разрывается между нежностью и отчаянием.

– Да ладно, проехали.

Томас смотрит на нее с благодарностью и кладет перед ней обе ладони на стол.

– Ты такая сегодня хорошенькая.

– Сегодня?

До чего же трогательный неуклюжий комплимент.

– Я люблю тебя, – так, в качестве эксперимента произносит она. А вдруг поможет, надо просто сказать. А то чувства опять ей изменят, опять начнется это метание из крайности в крайность.

Флориан, вспоминает она. Какое у него молодое, печальное лицо, словно мордочка таксы. Флориан и его синее платье. Он готов отдать правую руку, лишь бы в его жизни снова появилось немножко любви и этой повседневной суеты. Он знает, чего хочет. А она никак не поймет, не определится. Бабетта ненавидит себя за это вечное шатание из стороны в сторону – она кажется себе моряком на палубе корабля в открытом море, который ходит развинченной, разнузданной походкой, как будто все время штормит. Ей легко представить, как она слоняется таким образом по их общей с Томасом квартире, натыкаясь на стены, чтобы только не упасть. Со временем она привыкнет к такой походке. К этим движениям. И когда снова причалит к берегу, он будет плясать у нее под ногами, ненадежный, как вода. Одно она знает точно – что бы ни случилось дальше, она, наконец, покинет материк своего вдовьего траура!