Германское экономическое проникновение, по мнению английского историка Б. Пеэрса, «было чем-то вроде триумфального шествия по России, и у русских появилось нечто вроде привычки позволять немцам делать в России все, что они считали необходимым для себя. Теперь Германия стояла огромной враждебной силой между Россией и европейской цивилизацией».

Основная группа германских политиков (в которую входили Бетман-Гольвег и семья кайзера) считала Россию своим главным противником. П. Лиман так отразил мысли наследного принца в книге, появившейся в мае 1914 года: «Население России растет с потрясающей скоростью. Через два или три десятилетия царь будет править более чем 200 миллионами подданных… Россия пытается даже сейчас сократить импорт наших индустриальных товаров и наших сельскохозяйственных продуктов; она старается постепенно создать своего рода китайскую стену против нас, перегородить дорогу Германии и ее рабочим». Проблема сокращающегося рынка на европейском востоке должна быть решена германским мечом, и далее ждать нельзя. «Настроение русского народа становится все более агрессивным… Не начнет ли вскоре русский прилив бить в германскую плотину?». В саморазрушительном порыве, который единственный и мог сделать Россию и Запад союзниками, тот же Лиман писал: «Британия всегда будет стремиться угрожать нам вооруженным нейтралитетом и если мы обратимся к оружию, она разрушит наше процветание». Именно эти угрозы России и Западу создали их прочный военный союз. Когда граф Мирбах писал 26 июня 1914 года, что нужно отбросить Россию далеко на Восток, чтобы она там неизбежно сразилась с Британией, то итогом таких угроз мог быть лишь союз двух этих стран.

Сверхзависимость от Германии порождала смятение и недовольство тех национальных элементов в России, которые (по разным причинам) желали диверсифицировать связи с Европой, осуществить независимый курс, выйти на уровень экономической независимости. Русские видели перед собой две главные цели: первая и основная — оторваться от германской пуповины, стать самостоятельным индустриальным центром; вторая — избежать угрозы преобладания в Европе германского «второго рейха». Сказывалась и ущемленная национальная гордость и озлобление теснимых немецкими производителями конкурентов на внутреннем российском рынке. Разбить монополию Германии хотели две стороны — русская, стремящаяся к подлинной экономической самостоятельности своей страны, и западноевропейские правящие круги, боявшиеся того, что тандем Германии с подчиненной экономически Россией будет необорим, и он будет для Германии основанием гегемонии в Европе и мире.

Враждебность к германскому экономическому могуществу была в России исключительно ощутимой на обоих флангах политического спектра. Ее разделяли как справа — партия крупного русского капитала, так и слева — народники и их политические наследники социал-революционеры. Так эсэр Огановский утверждал, что Россия, будучи формально независимой страной, все больше принимает черты германской колонии, особенно в том смысле, что русское население превратилось в объект эксплуатации со стороны правящего класса германского народа. Справа русские капиталисты указывали на тяготы русской промышленности, отступающей перед натиском германских производителей. По меньшей мере три политические партии буржуазии — кадеты, октябристы и умеренные правые призвали в 1914 г. к денонсации «невозможного, несправедливого, оскорбительного и наносящего материальный ущерб» торгового соглашения, навязанного Германией России в период ее военного кризиса. В России ширилась буквально общенациональная кампания за освобождение страны от германского экономического засилья. Часто цитировались слова министра торговли Тимирязева: «Мы не можем позволить, чтобы русская промышленность была полностью сокрушена германской индустрией».

Союз южных российских экспортеров принял в марте 1914 г. в Киеве следующую резолюцию: «Россия должна освободить себя от экономической зависимости от Германии, которая унижает ее как великую державу. С этой целью нужно предпринять немедленные шаги для расширения нашей торговли с другими государствами, особенно с Британией, Бельгией и Голландией, которые не имеют заградительных тарифов на сельскохозяйственные продукты. Когда будет заключено новое соглашение с Германией, оно должно предусматривать такое положение, когда русские рабочие, отправляющиеся в Германию, будут заключать письменные контракты, которые обеспечат сезонным русским блага, предусматриваемые германским законодательством.

Следует учитывать возможности использования в самой России сотен тысяч русских сезонных рабочих, ежегодно отправляющихся в Германию. Желательно введение тарифа для компенсации открытых и скрытых привилегий германским промышленным трестам».

Русское министерство транспорта пригрозило, что передаст будущие контракты не традиционным германским партнерам, а их французским и английским конкурентам. В апреле 1914 года русское военно-морское министерство издало циркуляр, согласно которому ограничивались контакты с германскими фирмами. Военное министерство последовало за министерством транспорта и военно-морского флота.

Министр финансов России Барк указывал на желательные экономические перспективы: «Именно за счет своей торговли с Россией, Францией и Англией Германия смогла создать свои пушки, построить свои цеппелины и дредноуты!.. Наши рынки должны быть для Германии закрыты. Наши друзья французы заменят немцев на русском рынке».

Тесные отношения с демократическими державами Запада казались многим из правящей элиты России неестественными. Против союза с Западом сражались на внутреннем фронте Священный Синод и министерство образования, имевшие дело с основной массой народа России. Просвещенным верхам с их точки зрения не следовало с такой легкостью играть на европейском расколе, на противостоянии Запада центральным державам. Эти верхи верили, что масса корабля последует за рулем, что паруса российского государства выдержат. Не разумнее ли было усомниться?

Как видно сейчас — по прошествии самого тяжелого (после «смутного времени») века, Россия нуждалась не в расширении своей территории, а в интенсивном внутреннем развитии. Впрочем, это было ясно и многим современникам. Два наиболее талантливых государственных деятеля России начала века, два премьера — С.Ю. Витте и П.А. Столыпин резко выступали против участия России в коалиционном противостоянии в Европе. Столыпин просил двадцать лет мира. В тон ему Витте полагал, что катастрофу влечет уже сама постановка вопроса, требующая выбора между Парижем и Берлином. С его точки зрения именно союз Петербурга с обоими антагонистами — Парижем и Берлином обеспечивал России два необходимых условия своего развития — безопасность и свободный контакт с Европой. С.Ю. Витте был убежден, что континентальный «союз трех» не только обеспечит России условия для развития, но и создаст предпосылки прочной взаимозависимости главных европейских стран, их последующий союз с Соединенными Штатами Америки.