— Чудь, чудь рыбоглазая из болот полезла, — забормотали в толпе. — Быть беде.

— Ой, боженьки мои!

Кай подошел к краю настила, нагнулся, с любопытством пригляделся. Горстка пришлецов пошипела, засвиристела по-птичьи, сухие серые пальчики трогали доски.

Чудь повылезала на сушу, облепила парня со всех сторон. Десяток попятнанных брусничным соком рук вцепился в край плаща. Страшные малыши стояли, покачиваясь, изо всех сил растопыривая пальцы ног. Ступни у них были жутенькие, птичьи, с темными перепонками, намазанные холодной грязью.

Как у гусей.

Бабы снова завизжали, плотная толпа шатнулась вперед.

Кай зло крикнул, замахнулся плетью. Его люди оттеснили народ от края трясины, удерживали, невзирая на недовольный ропот.

— Вона! Наплодилось их за лето!

— Вот кто Одда-покойника выкопал и пообглодал, когда его близко к кислой земле положили…

— И корова моя, Милочка, сдохла о прошлой неделе! Раздулась вся! Они, они ее наговоренными стрелками истыкали!

— Давайте, давайте, нечего, — Кай взял одного чуда за плетеную шкирку, поднял на руки, как младенца, прижал к себе. Тот немедленно вцепился в расшитый ворот плаща, урча, начал раздергивать золотное шитье на нитки. — Валите отсюда. Займитесь своими делами, добрые люди.

«Добрых людей» он произнес с таким видом, что и камень бы перекосился.

— Мы то пойдем, а они наших детей покрадут-попортят, — встряла какая-то тетка из бойких. — Ты бы их отослал, ваше лордское сиятельство. Негоже это!

— И горшки переколотят! — добавила другая, у которой очевидно детей не было.

— Молоко скиснет!

— Зерно осклизнет все!

— Я сказал, проваливайте! — Кай начал злиться.

— Нидают сцццметаны, — тоненько проскрипел чуд, сидевший у него на руках. — Сцццлые! Хлебццца ни кросецки сссцимой!

— Вот видите, — Кай скривил рот, шагнул к толпе. Болотные мотнулись за ним, вися на краю плаща, как битая дичь. — Обижали малышей?

— Обисцали, црррррр! Обисцали! — подтвердил мелкий чуд, повторяя и щелкая, как скворец. — Малыцей! Цццц!

— Нашел малышей. Ты их еще расцелуй, погань такую! Тьфу, прости господи! — взволновалась толпа.

— Да он сам то!

— Такой же!

— Нетварь, демоненыш!

— Болотное отродье.

— Колдун!

Разбойники теснили взбудораженный народ прочь от мостков, в ход пошли плети и тяжелые ножны, надрывно орал младенец, ругались женщины, вот кто-то вскрикнул, получив мечом плашмя по хребту.

Кай жадно смотрел на сутолоку, прижимая к себе взьерошенного уродца из трясины, глаза его горели нехорошим болотным огоньком. Потом он наклонил голову, улыбнулся.

— Вы, сукины дети, — сказал он тихо и очень зло. — Забыли кто я? Захочу, всех вас маленьким скормлю. Прямо сейчас.

— Это чего?

— Багульник.

— А это?

— Тополь.

— А это?

— Расцветет — увидишь.

Ласточка варила луковый суп. Вкусно пахло поджаренными гренками, потрескивал огонь в изразцовой печи.

Кай валялся в кровати, натянув одеяло до носа, и от нечего делать разглядывал убранство маленькой ласточкиной комнаты.

Кроме кровати и печи тут еще помещался здоровый деревянный ларь со спинкой, сейчас аккуратно прикрытый лоскутным одеялом. Широкий подоконник превратили в стол с помощью дубовой доски. В нише полукруглого окна, глубокого, как замковая бойница, золотились связки лука. Вдоль покрытых белой штукатуркой стен тянулись темные полки с припасами, в ногах кровати стояла маленькая фигурка святой Вербы, покровительницы лекарей — в прошлогоднем веночке из сухих соцветий, с молитвенно сложенными у груди руками.

На приоконной столешнице красовалась глиняная бутыль, из которой торчали голые прутья с набухшими почками. Они неприятно напоминали Каю пук розог, но Ласточка сказала, что в тепле они выпустят листья — ведь уже конец апреля.

Кай украдкой просунул пальцы под плотную повязку и поскреб бок — ребра срастались, зудела кожа.

Ласточка щедро сыпанула в кастрюльку какую-то пряность, запахло сладко, по-весеннему.

— А это что?

— Мускатный орех. Хватит меня отвлекать.

Голос казался строгим, но Кай давно уже понял, что она не злая. Злая вышвырнула бы его обратно в канаву, а эта зачем-то забрала к себе, кормила с ложки. Сама вон спит на сундуке, постелив старую лисью шубу.

Суп клокотал, исходил душистым паром. Ласточка знала толк в травах. В горшках на полке чего только не было.

— А этооо? — заныл Кай, ерзая в кровати и пытаясь сесть.

— Много будешь знать, плохо будешь… — начала она, но потом сменила гнев на милость. — Базилик.

Оставила стряпню, подошла, присмотрелась, держа в руках деревянную ложку.

Свет из окна падал сзади, подцвечивая русые ласточкины косы золотом. Кай видел россыпь крошечных веснушек на чуть вздернутом носу, ровные дуги бровей над спокойными, как у кошки, глазами.