Заспанные стражники, открывшие погребальной процессии ворота, сгрудились у двери караулки, чтобы поглазеть. Один украдкой подтолкнул соседа, и оба осклабились. Бартоломью двинулся было к ним, но почувствовал на своем плече сдерживающую руку брата Майкла. Майкл прав: негоже затевать на похоронах сэра Джона свару. Бартоломью овладел собой. Сэр Джон был одним из немногих людей в университете, кого горожане любили, но они же немедленно отвернулись от него, едва только стали известны обстоятельства его кончины. Умри сэр Джон своей смертью, его похоронили бы на маленьком кладбище при церкви Святого Михаила со всеми почестями. Вместо этого церковные законы предписывали хоронить его как самоубийцу на неосвященной земле и без какой бы то ни было религиозной церемонии. Потому в первых серых проблесках дня коллеги и студенты провожали сэра Джона в последний путь, к месту его упокоения на заболоченном лугу за церковью Святого Петра за Трампингтонскими воротами.

Лошадь, тянувшая дроги, на которых стоял гроб, поскользнулась в грязи, и повозка опасно накренилась. Бартоломью бросился поддержать ее и с удивлением увидел, что Томас Уилсон, наиболее вероятный преемник сэра Джона, сделал то же самое. Глаза двоих на миг встретились, и Уилсон удостоил Бартоломью одной из своих ханжеских улыбочек. Бартоломью отвел глаза. Ограниченный и самодовольный Уилсон и Джон Бабингтон на дух не переносили друг друга, и Бартоломью невыносимо было видеть, как Уилсон распоряжается на скромных похоронах мастера. Он сделал глубокий вдох и попытался не думать о том, насколько сильно ему будет недоставать мягкого юмора и разумного правления сэра Джона.

Уилсон повелительно взмахнул пухлой белой рукой, и Кинрик ап Хьювид, слуга Бартоломью, поспешил помочь конюху свести лошадь с дороги и провести по ухабам к месту последнего пристанища сэра Джона. Дроги покачнулись, наклонились, и гроб, подскочив, приземлился с глухим стуком. Уилсон сердито схватил Кинрика за плечо и выбранил его за нерадивость громким пронзительным шепотом.

Бартоломью не выдержал. Сделав знак другим профессорам, он сдвинул гроб с телом сэра Джона с дрог, и они вместе подняли его на плечи. Началось долгое шествие по полю к тому месту, где в кольце толстых дубов уже была вырыта могила. Бартоломью выбрал это место, потому что знал — в летнюю пору сэр Джон любил читать в сени этих деревьев. Но он начал сомневаться в правильности выбора, когда тяжелый гроб стал врезаться ему в плечо и у него заныли руки. Несколько минут спустя он почувствовал, как его отстранили, и благодарно улыбнулся студентам, подошедшим сменить его.

Уилсон прошествовал вперед и остановился на краю могилы со склоненной головой и по-монашески сложенными руками. Студенты поставили свою ношу на землю и вопросительно посмотрели на Бартоломью. Тот приготовил веревки, и гроб опустили в яму. Бартоломью кивнул. Кинрик и другие помощники принялись зарывать могилу, а он, бросив последний взгляд, развернулся и двинулся к дому.

— Друзья и коллеги, — начал Уилсон звучным напыщенным голосом, — мы собрались здесь, дабы проводить в последний путь нашего досточтимого мастера, сэра Джона Бабингтона.

Бартоломью остановился как вкопанный. Накануне вечером профессора сошлись на том, что никаких речей не будет: все чувствовали, что они не нужны — что можно сказать о необычном самоубийстве сэра Джона? Было решено, что профессора и студенты проводят сэра Джона к месту его упокоения в молчании и в молчании же вернутся обратно в колледж — в знак уважения. Сэр Джон немало сделал для того, чтобы установить хотя бы худой мир у себя в колледже — в городе, где ученые без конца враждовали друг с другом и горожанами. Кое-какие взгляды сэра Джона ввергли его в немилость у университетского начальства, в особенности у тех, кто считал учение уделом богатых.

— Сэра Джона, — разливался Уилсон, — очень любили мы все.

Бартоломью не верил ушам. Уилсон сопротивлялся почти каждому начинанию сэра Джона и не раз покидал обеденный зал, багровый от бессильной злобы, когда тот играючи сокрушал любые его доводы своей спокойной логикой.

— Это тяжкая утрата для нас, — продолжал Уилсон, скорбно глядя на то, как Кинрик зарывает могилу.

— Только не для тебя! — пробормотал новый преподаватель философии Жиль Абиньи так тихо, что лишь Бартоломью расслышал его. — Слишком много ты можешь получить теперь.

— Да помилует Господь его душу, — продолжал Уилсон, — и да простит ему его заблуждения.

Бартоломью почувствовал, что закипает от гнева. Он спрятал стиснутые кулаки под коротким плащом, чтобы не выдать студентам своей ярости, и обернулся посмотреть на реакцию остальных профессоров. Взгляд Абиньи был исполнен неприкрытой злости, а брат Майкл наблюдал за происходящим с сардонической усмешкой. Остальные богословы, отец Уильям и отец Элфрит, сохраняли непроницаемый вид. Бартоломью знал, что Элфрит недолюбливает Уилсона, но слишком благоразумен, чтобы открыто выказывать неприязнь. Уильям, который неоднократно поддерживал Уилсона в его противостоянии с сэром Джоном, невозмутимо слушал оратора. Последние два профессора, Роджер Элкот и Роберт Суинфорд, преподававшие предметы квадривиума, [2] при словах Уилсона кивнули.

Слуги почти закончили зарывать могилу. Пронизывающий ветер с изморосью завывал в деревьях, где-то свиристела одинокая птица. Уилсон продолжал разливаться в расхожих похвалах, славя человека, которого никогда не любил и не уважал. Бартоломью круто развернулся и зашагал прочь. За спиной у него Уилсон на миг запнулся, однако тут же продолжил еще громче прежнего, чтобы ветер донес его словеса до уходящего Бартоломью.

— Да не оставит Господь наш колледж своею милостью и да направит нас во всех наших делах.