— Ну разве что…

Фудзияма повеселел, закурлыкал какой-то мотив и в распахнутую Носовым дверь крикнул сидящей в коридоре на стуле сырой тетке с разбитым лицом:

— Пр-рашу, мадам!..

Михаил же завернул к Бормотову. Начальник следственного отделения листал поступившие с утра из дежурки материалы.

— Привет, лыжник! Опять, я слышал, с начальством ругался? Неймется тебе…

— Да он обнаглел, Петр Сергеич. Распоряжается моей жизнью, словно я его крепостной.

— Ты не крепостной, ясно… Ты анархист. И поплатишься, если не изменишь поведения. Ты где служишь? В милиции. Вот и делай выводы. Надо было просто принять информацию и передать ее мне. И не было бы лишних конфликтов, разговоров… В общем, работай. Никуда не поедешь. Они действительно того… на следователей замахнулись, ишь ты! Ну инженер, что ты скажешь… Они теперь на все посты лезут. Где понимают, где не понимают — без разницы… Ты вот что: по делу Павлова и компании обвинение предъявил?

— Нет еще… Некогда все было. Сегодня собирался как раз.

— Обормоты вы… Ну как так можно?! Ведь они уже двадцать суток сидят! А закон что велит? Не позднее, чем через десять суток после ареста, обвинение должно быть предъявлено! Чем ты думаешь?!

— Вы не переживайте, Петр Сергеич. Ну подумаешь, важность какая… Там же все очевидно.

— Это еще надо посмотреть… Неси дело!

Пролистал папку:

— И что же ты собираешься им предъявлять?

— Как что? Групповой грабеж, сто сорок пятая, часть вторая.

— Нет, Михаил, не думал ты над этим делом и не заглядывал в него после арестов. Ну-ка давай, соображай!

Следователь наморщил лоб:

— Что же, что же еще может быть… Нож, что ли? Нож вы имеете в виду? Там угроза была, конечно… Да, тут совсем другой получается коленкор: разбой, сто сорок шестая, вторая часть, пункт «а». Кре-епко они влетели… По ней же санкция — от шести до пятнадцати лет. Представляю, как Юрка психанет. «Сидел я в несознанке, ждал от силы пятерик…» Ан вместо пятерика-то — червонец замаячил! Пойти, обрадовать его… — Носов взял со стола папку и вышел из кабинета.

В комнатушке для выводных горько плакала их старшая, толстая удмуртка, сержант. «Ты чего это, Феня? — спросил Носов. — Чего стряслось-то, ну?.». Феня заговорила, содрогаясь; из ее лопотанья можно было разобрать, что она сегодня ходила на прием к начальнику управления, генералу, просила жилье вместо сырого подвала, где она жила вместе с пятью детьми и мужем, тоже контролером следственного изолятора. Носов вспомнил этого сизоносого сержанта и посочувствовал бабе. А генерал отказал, да, видимо, как-то еще унизил ее, выказав презрение. И вот она плакала, а следователь, заполнив требование на вывод, растерянно вертел его в руке: так кто же теперь доставит ему из камеры Павлова?

На счастье, подоспела другая выводная, Наденька, крутобедрая и пышноволосая.

— Ой, Миша, привет! — она кинулась к нему. — Ну, когда в ресторан пойдем? Ты ведь обещал!

Опять… Как-то сидели вот здесь, трепались, и Надя стала рассказывать, какая сложная и ответственная у них работа. И Носова дернуло за язык: «Да… что бы мы без вас делали? Надо расплачиваться, надо… в ресторан вести, что ли?» Так вот поди ж ты: уцепилась и напоминает каждый раз. Не хватало еще связываться с тюремной девой…

— Некогда все, Надя! Еле, веришь ли, до дому доползаю…

— Да! — надулась она. — Ты вот старшего лейтенанта, я слышала, получил, и хоть бы хны. Смотри, как бы после не обижаться. Ладно, давай свое требование. Ты где, в четвертом? Ну, жди…

Раздевшись в кабинете, Михаил подошел к окну и стал смотреть на раскинувшийся за тюремным двором сад; деревья скукожились под первым зимним снегом, нечеткие еще тропки пробежали между ними.

Юрка Павлов впервые сел еще по малолетке, за целую серию групповых краж и грабежей; освободился нынче летом, водворился на родном поселке Промзона и снова взялся за прежние дела. Местное молодое ворье, уныло прозябающее в мелких кражонках и истерическом алкогольном мордобое, с приходом его заметно активизировалось. Начальник райотдела редкую оперативку не обрушивался на следователей: «Когда вы посадите Павлова? Он отвратительный человек!» — «К сожалению, — хладнокровно отвечал Бормотов, — такой статьи нет в Уголовном кодексе». Монин скрежетал зубами.

А попался Юрка глупо, можно сказать, на сущем пустяке. Сидел однажды вечером на квартире своей подружки, Наташки Масалкиной, Лисички, пил с ней водку, и притащились еще две юные профуры, Зойка Мансурова и Ванда Душкевич, Душка. Лисичка скоро отключилась, а Юрку в присутствии «дам» потянуло на подвиги, захотелось показать, чего он стоит. Втроем они вышли на улицу, остановили дядьку, довольно скромно одетого, Юрка показал ему нож; сняли старенькое пальто, кроличью шапку, отобрали 12 рублей денег. Купили на них две бутылки водки, поперлись пить обратно к Масалкиной. А ограбленный кинулся, в чем был, в милицию. Где искать Юрку, там знали, сразу полетели на Лисичкину квартиру. Зойка к тому времени уже храпела рядом с хозяйкой, а Юрка и Душка неистово предавались любви на полу, возле кроватки трехлетнего Наташкиного сына. Одежда, снятая с потерпевшего, валялась в прихожей.

Стукнула дверь.

— Здравствуйте, гражданин следователь.

Юрка сел на привинченный к полу табурет. Носов протянул ему сигарету.

— Давно не были! — круглое Юркино лицо расплылось в улыбке. — Давно… Я думал — может, следователя сменили? Нет, не сменили, оказывается.

— Соскучился, что ли?

— Эх… По кому ни заскучаешь, когда участь решается! Нудно до суда сидеть… нервы надсаждаются. Скорей бы уж. Как там дома-то у меня? Как-то бы матери сказать насчет передачки… Папиросы, хлеб белый, колбасу, сахар чтобы принесла. Я ей тут написал — отдадите?