– Вы хотите сказать, что этот… – Она не договорила, покраснев до корней волос.

– Толстенький коротышка с одутловатой физиономией и очками на носу – это я. В расцвете своих шести лет. А высокий красивый молодой человек – это мой брат Джеймс.

– Вы с ним очень похожи друг на друга. А вот между вами и этим шестилетним мальчиком нет никакого сходства.

– Где-то около шестнадцати лет я вдруг вытянулся и перестал быть толстым коротышкой, – сказал он. Хотя внешне он больше не был похож на этого застенчивого, неуклюжего, одинокого мальчика, он хорошо понимал его. Он знал этого мальчика, который не имел никаких шансов привлечь к себе внимание своего отца – пока не умер Джеймс. И даже после этого внимание к нему выражалось только в ежедневном напоминании о том, что Джеймс умер по его вине. Как будто он мог позабыть об этом. Как будто не думал об этом каждую минуту.

– Вы изменились очень сильно, – вновь улыбнулась она. – А что случилось с вашими очками?

– К двадцати годам необходимость в них отпала. Доктор объяснил, что такое иногда случается и зрение у детей по мере роста может меняться в лучшую или худшую сторону. У меня оно изменилось в лучшую сторону.

– Вам повезло, милорд. Мое изменилось в худшую.

Он наклонил набок голову и некоторое время разглядывал ее как произведение искусства.

– Очки идут вам. Я все еще иногда ношу очки, когда приходится читать мелкий шрифт.

Она посмотрела на него удивленным взглядом и произнесла:

– Силы небесные! Не могу представить вас в очках.

Ее изумление напомнило ему события минувшей ночи, когда он поцеловал ее. Сам того не желая, он взглянул на ее губы. И сразу же понял, что совершил ошибку, потому что его вновь охватило страстное желание немедленно прикоснуться к ним своими губами.

Он понимал, что ни к чему хорошему это не приведет. Но черт возьми, как ему хотелось сделать это! Именно здесь, при свете дня, когда он мог разглядеть ее и предугадать каждую ее реакцию.

Однако прежде чем он успел протянуть к ней руки, раздался стук в дверь. Мысленно выругавшись, он крикнул:

– Войдите!

Вошел Тилдон и объявил, что чай сервирован на террасе.

Поблагодарив дворецкого, тихо закрывшего за собой дверь, Мэтью сделал глубокий вдох и вновь сосредоточил внимание на мисс Мурхаус. Здравый смысл подсказывал ему, что Тилдон вовремя постучал в дверь, иначе он мог бы снова поцеловать ее. К чему бы это привело? А не важно к чему. Но черт возьми, кого он пытается обмануть? Он непременно поцеловал бы ее снова, что бы за этим ни последовало.

Но зачем, зачем ему так проводить с ней время? Он должен был завести с ней разговор, чтобы побольше узнать о ней и выяснить, какие у нее могут быть тайны, чтобы потом решить, сможет ли она помочь ему справиться с его головоломкой. А узнавать, хорошо ли она целуется, ему совсем незачем.

Он уже знал это.

Она целовалась хорошо.

Необычайно хорошо.

Ночь, при луне…

Нахмурив брови, он изменил положение тела, почувствовав нарастающий дискомфорт в брюках. Пропади все пропадом, надо что-то делать с этим непрошеным желанием. Прежде всего необходимо отвлечься от ее губ и сосредоточиться на своей задаче: узнать побольше о ней. Для этого он предложил ей опереться на свой локоть и кивком указал в сторону застекленной раздвижной двери:

– Не пройти ли нам на террасу?

Саре было необходимо побольше узнать о нем. Но она не могла к этому приступить, пока он так смотрел на нее.

Расположившись на террасе, за квадратным столом из кованого железа, накрытым льняной скатертью, она окинула взглядом серебряный чайный сервиз со сложным орнаментом, который подал Тилдон. Кроме чая, на столе был поднос с маленькими бутербродами с огурцом и кресс-салатом, лепешки с клубничным вареньем и свежеиспеченные, еще теплые бисквиты.

Легкий летний ветерок доносил до нее аппетитные запахи, но не они, а сам лорд Лэнгстон отвлекал ее от главной цели – понять, что он за человек.

Если повезет, то она узнает о нем что-нибудь такое, что сделало бы его менее привлекательным в ее глазах. Такое, что не горячило бы кровь, как это было тогда, когда она узнала, что он хорошо целуется. Или что-нибудь такое, что не брало бы ее задушу, как история о том, что случилось с его братом и сестрой. Потому что, видит Бог, он потряс ее своей семейной историей. А она не могла ему этого позволить.

Однако разве можно было игнорировать сочувствие и сопереживание, которые он теперь у нее вызывал? Она знала, какую боль он испытывает, потому что сама испытывала такую же боль, которая ничуть не утихла с годами. Он знал; Он понимал. И это привлекло ее к нему гораздо сильнее, чем могла привлечь просто красивая внешность.

Хотя… глупо было отрицать, что он хорош собою. И как бы ей ни хотелось не обращать внимания на его красивую внешность, она была всего лишь близорука, но не слепа. Как раз перед тем, как дворецкий Тилдон постучал в дверь, она подумала, что лорд Лэнгстон намерен снова поцеловать ее. Но вместо того чтобы возмутиться, рассердиться, выказать безразличие или какие-нибудь другие подобающие эмоции, она почувствовала, как учащенно забилось в предвкушении ее сердце, и ей потребовалось собрать всю свою волю, чтобы не обвить руками его шею и не прижаться к нему всем телом. И снова ощутить то волшебное чувство, которое она испытала в его объятиях прошлой ночью.