Известный журналист Бурцев встретился за границей с бывшим директором Департамента полиции Лопухиным, который получал от Азефа секретную информацию. Отставной чиновник согласился поделиться своей сенсационной информацией с лидерами эсеров Черновым, Аргуновым и Савинковым. Рассказал им все, что знал о работе руководителя Боевой организации на полицию. В своих воспоминаниях Савинков с горечью писал: «Разоблачение Азефа нанесло тяжелый моральный удар партии и, в частности, террору: оно показало, что во главе Боевой организации много лет стоял провокатор. Но разоблачение это освободило вместе с тем партию от тяготевшей над ней провокации. Оно помогло мне пересмотреть многое в прошлом. Я решил взять на себя ответственность за попытку восстановления Боевой организации. Я сделал это по двум причинам.

Во-первых, я считал, что честь террора требует возобновления его после дела Азефа: необходимо было доказать, что не Азеф создал центральный террор и что не попустительство полиции

было причиной удачных террористических актов. Возобновленный террор смывал пятно с Боевой организации, с живых и умерших ее членов.

Во-вторых, я считал, что правильно поставленная, расширенная боевая организация при отсутствии провокаторов может, пользуясь старыми методами, явиться паллиативом в деле террора: при благоприятных условиях ее деятельность могла увенчаться успехом».

Однако возобновить террор уже не удалось. И дело тут не только в боязни лидеров эсеров «тени Азефа». Резко поубавилось число желающих принять непосредственное участие в убийствах. Те, кто раньше рукоплескал Сазонову и Каляеву, нынче занимали уже совершенно другую позицию. С огромным трудом удалось собрать тринадцать человек. Это включая самого Савинкова и его жену. На английском острове Джерси подготовили бомбы и в конце 1909 года отправились в Россию. Савинков поставил цель: ликвидировать министра юстиции Щегловитова, министра внутренних дел Столыпина и великого князя Николая Николаевича. Хотя мог бы и прислушаться к одному из самых блистательных русских мыслителей начала XX века В.В. Розанову: «Из революционеров только немногие начинают соображать, в каком положении они находятся. И при этом об этом не соображают даже такие люди, как Плеханов, Кропоткин, Лопатин. Что не «Азеф ужасен», а что самая революция уселась в кресло азефовщины. Масса грянулась в азефовщину. Как ?Почему ? Что случилось ?Да очень просто. Азефовщиной можно назвать всякое приглашение воевать в битве, о проигрыше которой никто не сомневается...»

Все так и получилось. Счастье изменило эсерам. Один из боевиков был сразу арестован, несколько человек, почувствовав, что за ними следят, предпочли уехать из России. Савинкову стало ясно: нужно придумать что-то новое, его методы уже известны полиции. Поэтому он распускает своих боевиков и решает создать новую террористическую организацию. Но едва они почувствовали себя готовыми к свершениям, как разразился громкий скандал: эсер Кирюхин был разоблачен как провокатор. В довершение всех бед застрелился боевик Бердо, доведенный до отчаяния подозрениями, что он работает на полицию. Одним из тех, кто его подозревал, был сам Савинков. И делал он это в свойственной себе манере. То есть не зная границ дозволенного.

В результате ЦК эсеров принял решение окончательно закрыть Боевую организацию. Чернову и Гоцу стало жалко впустую потраченных семидесяти тысяч золотых рублей. Тем более что боевики особо и не стремились в Россию, предпочитая спокойную и размеренную жизнь во Франции и в Англии. Огорченный таким поворотом, Савинков полностью порываете социалистами-революционерами. В своих воспоминаниях он патетически напишет: «Было желание, я был в терроре. Я не хочу террора теперь. Зачем? Для сцены? Для марионеток? Я вспоминаю: «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь». Я не люблю и не знаю Бога. Ваня знал. Знал ли он ? И еще: «Блаженны не видевшие и уверовавшие». Во что верить ? Кому молиться ?Я не хочу молитвы рабов. Пусть Христос зажег словом свет. Мне не нужно тихого света. Пусть любовь спасет мир. Мне не нужно любви. Я один. Я уйду из скучного балагана. И — отверзнется на небе храм— я скажу и тогда: все суета и ложь».

Борис Савинков начал писать и публиковать под псевдонимом Виктор Ропшин свои декадентские стихи и поэмы, еще будучи студентом. Псевдоним придумала Гиппиус, имея в виду местность Ропшу, рядом с царским дворцом. То самое, где задушили Петра Третьего. Более символичного имени начинающему литератору представить было бы сложно. Стихи были весьма средние, хотя критики отмечали, что автор явно не рядовая посредственность. Особенно им импонировали строки:

Расставшись с эсерами, он взялся за перо всерьез. Одна за другой выходят книги «Воспоминания террориста» и «Конь бледный». Библейское название последней абсолютно точно передает суть: Савинков открыто пишет о греховности террора, хотя еще несколько лет назад был горячим сторонником необходимости «пускания крови за народ». Теперь же совсем другие мысли властвуют над несостоявшимся цареубийцей: «До сих пор я имел оправдание: я убиваю во имя террора, для революции. Те, что топили японцев, знали, как я: смерть нужна для России. Но вот я убил

для себя. Я захотел— и убил. Кто судья ? Кто осудит меня ? Кто оправдает ? Мне смешны мои судьи, смешны их строгие приговоры. Кто придет ко мне и с верою скажет: убить нельзя, не убий. Кто осмелится бросить камень ?Нет грани, нет различия. Почему для террора убить— хорошо, для отечества— нужно, а для себя— невозможно ? Кто мне ответит ?Я спрашиваю себя: зачем я убил ? Чего я смертью добился ?Да, я верил: можно убить. А теперь мне грустно: я убил не только его, убил и любовь. Так грустит печальная осень: осыпается мертвый лист. Мертвый лист моих утраченных дней...»