Шрифт:
Чувствую потребность послать Вам электронное сообщение, потому что разделяю Ваше мнение о религии, а такая позиция в Америке, как Вам, безусловно, известно, приводит к изоляции. Я вырос в христианской семье и, хотя никогда не испытывал особого восторга перед верой, только недавно впервые набрался храбрости сказать об этом другому человеку — моей девушке… Она пришла в ужас. Согласен, что признание в атеизме может шокировать, но с тех пор она относится ко мне как к совершенно другому человеку. Говорит, что не может мне доверять, потому что моя нравственность — не от бога. Не знаю, сумеем ли мы в конце концов поладить, и, честно говоря, не уверен, что хочу сообщить о своих убеждениях кому-либо еще из близких, потому что боюсь встретиться с таким же отвращением… Ответа я не ожидаю. Пишу только потому, что надеюсь встретить сочувствие и понимание моего несчастья. Представьте, что из-за религии Вы теряете любимого и любящего Вас человека. Если отбросить в сторону то, что я теперь безбожный еретик, мы созданы друг для друга. Это напоминает мне Ваш вывод о том, что люди совершают во имя веры самые большие безумства. Спасибо Вам за внимание.
В ответе несчастному молодому человеку я позволил себе заметить, что не только его девушка узнала новое о нем, но и он — о ней. Может, взаимопонимание не было таким уж полным с самого начала?
Выше я уже писал об американской комедийной актрисе Джулии Суини и ее уморительных и упорных попытках отыскать в религии что-нибудь ценное и спасти своего детского боженьку от растущих в зрелом возрасте сомнений. Для нее в конце концов все закончилось счастливо, и нынче она — прекрасный образец для всех молодых атеистов. Возможно, самым трогательным моментом ее спектакля «Отходя от бога» является момент развязки. Тщетно перепробовано все; и вдруг,
…направляясь из расположенной на заднем дворе рабочей студии в дом, я обратила внимание на тоненький, тихий, что-то нашептывающий внутри меня голосок. Не знаю, когда он впервые появился, но, видимо, неожиданно прибавили громкость. Он шептал: «А бога-то нет».
Я попыталась не обращать на него внимания. Но громкость снова возросла. «Бога нет. Бога нет. Боже ты мой, бога-то и нет…» Меня колотило. Было такое чувство, будто упала в пучину за борт корабля.
Но потом пришла мысль: «Постой, я так не могу. Не представляю, как можно не верить в бога. Он мне нужен. Я с ним столько прошла… Как можно не верить в бога? Не умею я не верить. Как можно даже с постели подняться, не говоря уже о том, чтобы прожить целый день?» Земля под ногами заколебалась… Затем я подумала: «Ладно, успокойся. Давай попробуем всего лишь на секундочку взглянуть на мир сквозь неверующие очки, только на секундочку. Только нацепим эти очки, быстренько окинем все взглядом и тут же отшвырнем их обратно». Так я и сделала. Неудобно признаваться, но вначале меня мутило. Помню, в голову пришла такая мысль: «Ну как же Земле удается висеть в космосе? Мы что, просто несемся в пространстве? Но это же так ненадежно!» Было желание спрыгнуть с планеты и, уберегая от неминуемого падения, надежно обхватить ее руками. Но тут я вспомнила: «Ах да, у нас же есть сила тяжести и вращательный момент; они еще долго-долго будут вращать Землю вокруг Солнца».
Попав на представление «Отходя от бога» в Лос-Анджелесе, я был глубоко тронут этой сценой, так же как и той, где Джулия сообщает о реакции родителей на газетное сообщение об ее исцелении:
Первый звонок от матери можно скорее назвать воплем: «Атеистка? АТЕИСТКА?!?!» Затем позвонил отец и заявил: «Ты предала свою семью, свою школу, свой город». Это звучало так, словно я продала государственную тайну русским шпионам. Оба они сказали, что навсегда порывают со мной. Отец сказал: «Я даже не хочу, чтобы ты приходила на мои похороны». Повесив трубку, я подумала: «Интересно, как ты сумеешь меня остановить?»
Джулия Суини может заставить плакать и смеяться одновременно:
Думаю, когда я сказала родителям, что больше не верю в бога, они были слегка разочарованы, но атеистка — это совсем, совсем другое!
В книге «Потеря веры в веру: от священника до атеиста» Дэн Баркер рассказывает о своем постепенном превращении из набожного священника-фундаменталиста и усердного странствующего проповедника в нынешнего убежденного, уверенного в своих силах атеиста. Немаловажно, что, уже став атеистом, Баркер какое-то время продолжал под бременем социальных обязанностей выполнять функции христианского священника; да у него и не было никакой другой профессии. Нынче он знаком со множеством других, находящихся в аналогичной ситуации американских священников, держащих свои мысли в тайне и написавших об этом только ему после выхода в свет его книги. Опасаясь возможной реакции, они не решаются признаться в своем атеизме даже собственным семьям. Баркеру повезло больше. Его родители, испытав вначале глубокое, болезненное потрясение, согласились спокойно выслушать его доводы и со временем сами стали атеистами.
Независимо друг от друга мне написали два профессора одного американского университета: речь шла об их родителях. Один сообщал, что мать постоянно скорбит о его бессмертной душе. Другой писал о своем отце, сожалеющем, что сын вообще появился на свет, — настолько твердо он верит в ожидающие того в аду вечные муки. Оба эти человека — блестяще образованные, уверенные в своих профессиональных знаниях и убеждениях университетские профессора, — по-видимому, обогнали родителей не только в вопросах религии, но и вообще в умственном развитии. Но представьте на их месте менее интеллектуально закаленных людей, хуже подготовленных в плане образования и ведения дискуссий, чем упомянутые профессора или, скажем, Джулия Суини, — представьте, каково им отстаивать свою позицию перед лицом несгибаемых родственников. Могу поспорить, многим из пациентов Джилл Майтон пришлось через это пройти.
Почти в самом начале телефильма Джилл назвала такое религиозное воспитание формой психического насилия; возвращаясь к сказанному, я спросил: «Вы говорили о религиозном насилии. Что вы можете сказать по поводу насилия при внушении ребенку веры в ад и травмы, получаемой в случае сексуального насилия? Можно ли сравнить причиняемый в этих случаях вред?» Она ответила: «Очень трудный вопрос… Думаю, что между ними существует немало сходства, потому что речь идет о обмане доверия, о лишении ребенка свободы чувствовать себя в мире нормально, легко и свободно… Это одна из форм унижения, в обоих случаях происходит подавление личности ребенка».
В защиту детей
В 1997 году, в самом начале выступления в рамках Оксфордских благотворительных лекций в пользу «Международной амнистии», мой коллега психолог Николас Хамфри, напомнив поговорку «Брань на вороту не виснет, слова — не дела», заявил, что это не всегда так, и в подтверждение своего мнения рассказал о гаитянах — приверженцах вуду, которые иногда умирают от психосоматических последствий ужаса, испытанного при известии о наведенной на них «порче». [209] «Может быть, организации «Международная амнистия», получательнице собранных во время этих лекций средств, стоит начать кампанию против вредоносных выступлений и публикаций?» — предложил он. И затем сам же ответил категорически отрицательно: «Свобода слова слишком драгоценна, чтобы хотя бы помыслить о возведении на ее пути препятствий». Однако в дальнейшем, наперекор своим либеральным убеждениям, он предложил сделать одно важное исключение, а именно — заявил о необходимости цензуры, когда речь идет о
209
N. Humphrey, What shall we tell the children?, in Williams (1998); repr. in Humphrey (2002).