— Риск — благородное дело, — тонко улыбнулся продавец.

Очередь с готовностью рассмеялась.

Подошла какая-то взмокшая старуха с двумя мешками, перекинутыми через плечо. Вид у нее был злобный и несчастный.

— Сто пятьдесят граммов, — распорядилась она. — И положи мне вот ту клубничку. Вон ту, большую, красную.

Продавец продолжал накладывать ягоды из другого угла.

— Я же просила. Вон ту! — склочно сказала старуха.

— Понимаю вас, — врастяжку сказал продавец. — Я просто хочу ее положить сверху. Чтоб она не смялась.

Когда пробил час битвы, пришел автобус, — никакой битвы не произошло. Мы входили в машину, как благонравные ученики в воскресную школу, и кто-то кому-то настойчиво уступал место.

— Ах, какой молодец! — сказал один старик, когда автобус тронулся. — Я только жалею, что мы не написали ему благодарность.

— И лучше бы в газету, — воскликнул человек с профессорским портфелем. — Знаете, есть такой раздел: «О людях хороших».

Его мрачный сосед, читавший английскую книгу по астрономии, согласился, что это имело бы определенное воспитательное значение.

— А вы заметили? Вы заметили? — в восторге повторяла толстуха. — У него на другой чашке весов, на той, где гири, лежал пустой пакет! Чтоб нашего ни грамма не пропало! Представляете? Пакет лежал!

А дядька с пилой сказал, что это не так просто. Не может быть, чтоб это был простой продавец. Возможно даже, это был корреспондент, переодетый продавцом. Сейчас у корреспондентов пошла такая мода — то за шофера такси садиться, то за приемщицу ателье. Чтоб, значит, лучше познать всю глубину жизни.

Но никому не хотелось расставаться со светлым образом, и на дядьку зашикали. Нет! Нет! Конечно, это продавец!

А может, он новатор, зачинатель какого-нибудь движения? Или, может быть, он новенький и еще не понимает... Нет, просто вот такой попался! Удивительный!

И мы продолжали славить того парня с клубникой.

— Парень — правильно — хороший, — вдруг сказал молодой розовый майор, стоявший у дверей. — Но как, в сущности, ужасен наш разговор!

Все обернулись.

— И почему, спрашивается, мы так на него смотрим? Прямо чудо! — Майор свирепел от непонятной нам обиды. — Телевизорам не удивляемся! Кибернетике не удивляемся! А тут: не может быть! К чему мы, черт подери, привыкли!

Автобус тряхнуло.

— Как вы думаете, пойдет дождь? — спросил человек с портфелем.

— Вам тридцать?

— Не, двадцать семь... — Илик постучал ногтем по стальным зубам. — Может, из-за этого выгляжу старше.

— В тюрьме приобрели?

— Не, на воле. — И добавил, невесело усмехнувшись: — Мне зубы выбили, а потом, правда, я другим выбивал...

Мы сидели в самой середине котлована у береговой насосной. Вокруг громоздились живописные, словно нарочно устроенные декоратором, песчаные отвалы. Мостом повис над нами козловой кран. А совсем рядом — в пяти шагах — работал компрессор. Компрессор пыхтел, свистел, дрожал от злого напряжения, и казалось: еще минута — и тяжелая махина сорвется с места и помчится, не разбирая дороги, сокрушая стены, расшвыривая бревна и прутья арматуры.

Из окна недостроенного корпуса высунулся кто-то в спецовке, помахал рукой и крикнул: «Эгей, Микола!»

Илик поднялся с бревна и, подойдя к компрессору, что-то подвернул. За стеной застучали очереди пневматических молотков.

— Там дырки бьют, — объяснил Илик.

И меня снова поразил этот грубый грузчицкий голос, так не соответствующий внешности моего собеседника. Такой внешностью (тонкое, одухотворенное лицо, сосредоточенно сведенные брови, роговые очки) в кинематографе обычно наделяют аспирантов, молодых положительных героев, разоблачающих к концу фильма старых, консервативных академиков.

— По дурости бьют дырки. Понимаете, забетонировали то место, где надо устанавливать кольца. То ли колец не было, то ли не догадались, что нужно. И вот сейчас отбивают, что сами забетонировали. Если смотреть на такие вещи с государственной точки...

Вдруг лицо его окаменело. Илик бросил на меня взгляд, полный презрения, и положил огромную, не по росту лапу на мой блокнот.

— Записываете? Хотите описать, какие патриотические мысли у бывшего уголовного?

Я пробормотал что-то невнятное: дескать, я не в этом смысле, я совсем в другом смысле...

— И чего вы меня расспрашиваете? Потому что сейчас мода на пе-ре-ко-вав-шихся? И в конце напишете: «Так он вернулся полноправным членом в дружную трудовую семью». Правильно? Про меня уже писали...

Илик махнул рукой и ушел к компрессору. Поднял боковой щиток, обнажив нехитрое нутро машины, посмотрел, вздохнул и вернулся ко мне.

— Сейчас такое настроение, прямо хоть медали давай ворам, которые «завязали» и порвали с преступным миром. А какая их заслуга? Вся заслуга тех людей, которые чуть не силком тащили воров к правильной жизни. Те их еще за руки кусают, вырываются, порезать грозят, а они все равно тащат. И вытаскивают-таки. Вот этих людей, я считаю, заслуга...