Шрифт:
— Ой, мама, это я на вас удивляюсь! Какая с такими мыслями может быть жизнь?
А однажды ночью Рая проснулась одна и вдруг сама испугалась. Она накинула платьишко и, непонятно почему плача, побежала в контору. Она бежала по черной поселковой улице, под собачий лай, и страшные мысли о Петровой измене прыгали в ее пылающей голове.
В комнате партбюро горел свет. За столом, положив голову на руки, спал Петро. Рая кинулась его целовать, но он отстранился. Потом поднял на нее замученные глаза и сказал:
— Что ты, что ты... Тут нельзя...
— Чего ж ты, Петенька, сидишь изводишься? На это он ответил, что теперь все работники руководящего состава сидят! И повыше сидят! И совсем высокие сидят до ночи. Вот третьего дня позвонили в два часа ночи в Чорницы из обкома — товарищ Дынин, третий секретарь, позвонил за справкой. А в Чорницах в парткоме — представляешь! — никого...
— Ну и что? — спросила Рая. — Он, наверно, утречком еще раз позвонил.
Петр только руками развел от такого недопонимания. Конечно, еще расти и расти Рае до полной политической, сознательности.
Вообще, он давно хотел с ней поделиться как с другом своими переживаниями. Он когда шел на новую работу, не представлял себе, какая тут ответственность и широкий размах. Буквально все держишь на своих плечах и за все отвечаешь головой. Вот приезжают разные товарищи и строго спрашивают, за что только хочешь — тут тебе и плохая агроагитация, и недобор плановой суммы по займу укрепления и развития, и закрывание глаз на деляческий подход директора. И все с него, с Петра.
Вот она там ездила и наслаждалась, а он получил выговор в учетную карточку. Вместе с директором Федором Панфилычем. За подготовку механизаторов.
Это был для Петра очень большой моральный удар. Хотя товарищ Емченко прямо сказал, что считает его неплохим секретарем, а взыскание — Петр должен понимать — имеет не личный смысл. Дело в том, что райкому строго указали. (Вообще сейчас на этот вопрос — на молодых механизаторов — вдруг обращено внимание). И нельзя не реагировать, нельзя не ударить конкретных виновников. Ведь воспитывать нужно на конкретных примерах, как положительных, так и отрицательных...
«Политика!» — сказал товарищ Емченко и поднял указательный палец.
И когда Петр все это пересказывал Рае, он тоже поднял палец и тоже сказал: «Политика!»
17
Конечно, по сравнению с Петровыми, ее неприятности были совсем маленькие. Но все-таки это были довольно большие неприятности. Вдруг Рая заметила на некоторых лозах, с левой стороны по косогору, какую-то болезнь. На листочках появились жирные желтые пятнышки, словно кто окропил их машинным маслом. И потом от этих пятнышек потянулось что-то тоненькое, прозрачное, похожее на паутину.
Директор Федор Панфилыч, который, при всех своих недостатках, здорово понимал в винограде, сказал, что это мильдью — очень плохая виноградная болезнь — и надо срочно спасать что можно...
Рая сразу позабыла про распашонки и про советы фельдшерицы Лины Соломоновны, с рассвета дотемна бродила по косогору с тяжелым баком за спиной, опрыскивала кусты голубоватой бордосской жидкостью, проверяла, не перекинулась ли мильдью еще куда-нибудь. Это могли бы и девчонки сделать, но Рае хотелось самой. Потом же соображениям, по каким матери стараются сами ухаживать за хворенькими ребятами и без крайности не отдают их в больницу, Петр очень интересовался этой историей. И волновался из-за нее. Он чуть ли не каждый вечер расспрашивал Раю: какое ее мнение насчет данной болезни — отразится ли она на общих показателях совхоза, не сорвет ли выполнение принятых соцобязательств. Он даже два раза сам приезжал на косогор, но провел только краткие индивидуальные беседы с виноградарями. А общую, к сожалению, провести не смог, так как все были страшно заняты.
...Но болезнь перекинулась на весь Раин косогор, и на следующий Корытовский косогор, и на другую сторону шоссе, туда, где работали вторая и третья бригады. И тут, как назло, кончились ядохимикаты.
Все, что было в совхозе, уже выскребли подчистую.
И в этот страшный момент сельхозснаб перекрестил красным карандашом заявку, срочно посланную Федором Панфилычем. Сказал: у нас хозяйство плановое — до самого декабря никаких поступлений не будет.
Маслянистые пятна на листочках стали большие. С двухкопеечную монету... Еще день, еще два — и полная гибель...
Вечером Рая, плача от злости и горя, прибежала к директору. Федор Панфилыч сидел за своим столом с мокрым полотенцем на голове. Он писал, шевеля губами, вслух диктуя себе какие-то сердитые слова.
— Пишу в Совмин, — сказал он, вздохнув. — Тыща тонн винограда — к чертовой матери! В райком ездил, в обком ездил... И хоть кричи, хоть вешайся!
— Может, телеграмму? — спросила Рая. — Молнию!
— Все одно. Сегодня суббота, завтра выходной... Ой, беда, Рая, беда!
Кончилось все дело тем, что поздним вечером Федор Панфилыч с экспедитором Васей и двумя верными людьми погрузили на полуторку три бочонка вина. И погнали ее в Запорожскую область, к одному старому товарищу экспедитора, всегда готовому выручить хороших знакомых. И всегда имеющему эту возможность...