Шрифт:
Рая сегодня была добрая и отпустила...
Они с Петром устроились в холодке, под деревянным щитом, на котором был написан его любимый лозунг: «Больше виноматериалов Родине!» Щит был такой громадный, что от него хватило тени на двоих.
Рая сбросила черную жакетку и осталась в розовом маркизетовом платьице, которое Петр подарил ей еще на свадьбу. С той поры она сильно пополнела, и платье сидело туго, прекрасно обтягивая все, что у нее было. Рукава Рая давно обрезала, и полные руки ее были открыты от самого плеча — белые, с розовыми цветочками прививок, а с кисти — шоколадные, будто она нарочно перчатки надела.
Они обнялись и так просидели молча, может, полчаса, может, час. Пока не очнулись от масляного голоска Степановны:
— Ой, ну чистые голубки! И не поверишь, что женатые!
Они поднялись и, взявшись за руки, пошли в село. Будто пьяные. И Рая нежным голосом, словно что-нибудь любовное, прошептала ему в самое ухо:
— Уйди из управляющих, Петенька. Умоляю тебя. Мы так хорошо с тобой станем жить.
40
Приезжал на три дня товарищ Емченко. Злой, но так ничего, бодрый. Он уже устроился в городе, в аппарате облисполкома, и теперь хотел забрать тещу и кое-что из мебели.
— Велыка хмара, та малый дощ, — сказал он Петру, пришедшему проститься. — Мне даже лучше. Отработал казенных семь часов — и вольный казак. В театр можно каждый вечер ходить, в филармонию. Никакой тебе посевной, никакой уборочной, никакой идеологической работы и атеизма среди населения. Квартира отдельная — три комнаты, сорок два метра.
Он внимательно посмотрел на печальное лицо Петра и добавил, уже без всякой бодрости — спокойно и серьезно:
— А там побачим, как оно повернется. Много на нашем веку было разных заворотов. И еще неизвестно, как там дальше будет. Сказал слепой: побачимо...
И сам вдруг огорчился собственной шутке. Какая-то горькая она вышла.
41
... Разгорелась зимняя работа: подсадка. Есть такое правило, чтоб на гектар было четыре с половиной тысячи кустов. Если меньше — это уже не по-хозяйски. Вот как раз в зимнее время и полагается ликвидировать изреженность. Рая смотрит, где виноград пореже, выкапывает с девочками ямки (60 на 70) и подсаживает лозы.
И тут целых два дня пришлось бригаде делать эту работу без Раи. Не могла она ходить на косогор: все время неотлучно находилась при тете Мане. Та сама пожелала, чтоб именно Рая была при ней.
Сильно заболела тетя Маня. Врачи признали у нее сердечный удар и даже не велели трогать с места. Хотя по серьезности болезни требовался самый разбольничный режим и круглосуточный уход.
Вообще-то, при ее большущей семье, было кому приглядеть за тетей Маней. Но ей была нужна именно Рая. Для разговора.
Доктора велели тете Мане молчать. Но она этим пренебрегала, а Рая не смела ей указывать. Старуха все говорила, говорила, говорила, и Рая слушала и понимала, что это разговор про всю жизнь.
— Я всегда сама кушала и государству давала, — говорила тетя Маня слабым голосом. — И когда мало кушала — все равно давала! Потому что должен же быть смысл. Ну я, скажем, детей вырастила. Так и квочка детей растит. Еще я, скажем, работала хорошо. Но что бы я кушала и что бы дети мои кушали, если б я не робыла хорошо? Тут опять же заслуги никакой! А у каждого человека должна быть заслуга. Должен он ширше себя быть. Должен дать больше, чем съел. Иначе — нету смысла.
Как раз на этом месте в комнату вошла Тоська, самая любимая тети Манина невестка, и принесла блюдечко киселя.
— Иди, не мешай нам, — сурово сказала тетя Маня. — Иди до детей, растяпа. — И объяснила Рае: — У нее Вовчик на камень упал, вот таку гулю на головке набил.
Она уже не смогла вернуться к прежнему торжественному разговору и стала жаловаться, что вот бросает свой дом в неопределенном состоянии. Гапоновские ее сыны не очень удачные. Кто шесть классов кончил, кто восемь — и все бросили школу, и все пошли на нестоящую работу. Один бондарем, другой возчиком, третий шофером на самосвал. И не хотят, дуроломы, учиться. Только и делов что детей делают.
Четвертый сын, Жорка, конечно, студент, университант, но тоже дуролом порядочный. Пишет, понимаешь, письма, денег у матери просит. Ты ж молодой, здоровый — пойди и зароби, еще старой матери пришли на конфетки...
Тут тетя Маня вдруг заплакала и сразу же разозлилась на себя за слабость.
— Я в его годы уже вдова была. Я на целу семью заробляла — на него, на Гришку, на Петрика и еще на Степку. И все одна! Во мне семьдесят кило было (посмотри, Рая, вон там на комоде карточка, в тридцать девятом году снята). Даже семьдесят два кило было, а сейчас сорок пять. И скоро уже совсем ничего не будет...